Радио Свобода 03.11.2009

Фестиваль «Сезоны Станиславского» открылся премьерой московского Театра юного зрителя. Спектакль «Медея» поставил Кама Гинкас. В ролях заняты Екатерина Карпушина, Игорь Гордин, Игорь Ясулович, Галина Морачева. Сценография Сергея Бархина.

По форме и по экспрессии, с которой играет Медею Екатерина Карпушина, все здесь напоминает о спектаклях, которые привозят на российские фестивали немецкие театры. В них обычно действуют кровавые убийцы, уверенные, что весь мир в ответе за их злодеяния. Принципиальная разница состоит в том, что «Медея» Гинкаса глубока смыслами.

Это спектакль о том, как миф возвышает обыденное, как трагедия возвеличивает то, что вовсе не величественно. О том, что происходит, когда рациональное встречается со стихийным, когда мужчина встречается с женщиной. О том, что жить невозможно, но нужно. Спектакль — об отношениях людей с Богами («никто никогда не знает, что Боги готовят смертным») и о том, как охотно люди сваливают свою вину то на богов, то друг на друга. Медея твердит, что убивала и предавала ради Ясона, Ясон (Игорь Гордин) уверен, что она — женщина-хаос, женщина-разрушительница — повинна во всех его бедах.

Еще это спектакль о мужчинах, которые насытились кровью и льнут к мирной жизни. И о том, как они превращаются в бездушных чиновников, которые ищут ответа на все вопросы в ворохе крючкотворных документов. И о том, что законы Креонта (Игорь Ясулович) разные: одни — для своих, другие — для чужих. «Ясон, — говорит он, — из наших мест, а Медея — чужестранка». И Медея откликается: «Каким бы зверем, непонятным и суровым, ни был для вас мой Кавказ, но там матери тоже прижимают к груди своих детей». И вот уже маячит на горизонте призрак политического театра. Медея — грузинка, Креонт — царь-юрист.

На самом деле, ключ к пониманию спектакля следует искать в стихотворении Бродского «Портрет трагедии», которое в спектакле звучит неоднократно. Подлинный смысл «Медеи» Гинкаса заключен именно в нем. «Контральто с нотками чертовщины» — это голос Карпушиной, и глаза, «расширенные от боли, зрачки, наведенные карим усильем воли» — это ее глаза. И то, что высокая трагедия начинается с обычного человеческого несчастья, и то, что лицо ее безобразно — все это сказано Бродским и переведено на театральный язык Гинкасом.

Помимо стихов Бродского («Портрет трагедии», «Театральное» и фрагменты хоров Еврипида в переводе Бродского), в спектакль входят еще два текста: поэтический, патетический — Сенеки и прозаический — Ануя. Первый представительствует от мифа и от театра, второй — от быта. Трагедии рождаются на кухнях, когда люди, которые все еще любят друг друга, больше не могут жить вместе. В спектакле есть длинная, на 50 (а кажется, что только на 15) минут, сцена объяснения Ясона и Медеи. Никаких постановочных ухищрений. Два человека сидят, прижавшись друг к другу, их лица совершенно спокойны. Он тихо, даже слишком тихо, рассказывает, как любил когда-то и как стало страшно любить, и какие тени легли между ними. Тысячи людей говорили так, почти теми же словами, и именно так расставались:

Раньше, подруга, ты обладала силой.
Ты приходила в полночь, махала ксивой,
цитировала Расина, была красивой.
Теперь лицо твое – помесь тупика с перспективой.

Действие спектакля происходит в бассейне, со стен которого обваливается кафель, спуск в него имитирует скалистый пологий уступ, а из крана хлещет вода. Бассейн вместо моря, вода вместо крови, Ануй слышнее Сенеки, обычная жизнь страшнее выдуманной. В выдуманном мире Медея облачается в золотое оперенье и, пристегнув карабин к тросу, взвивается к небесам, как это делалось в старинном театре. А в «бытовой» версии она просто сходит с ума. И ее верная спутница, кормилица, почти как нянька в чеховских пьесах заклинает: жизнь продолжается, в ней есть много радости — солнышко, жатва, стакан вина. И вообще, после ночи наступит утро.

В последнее время многие режиссеры, под влиянием своего греческого коллеги Теодороса Терзопулоса, стараются воспроизвести античную трагедию в ее «аутентичном» виде, Кама Гинкас этой тенденции сопротивляется. Котурны, маски — вся эта атрибутика кажется ему нелепой, он предъявляет ее залу — и зрители смеются. Трагедия для Гинкаса — не театральный жанр, трагедия — это жанр жизни.

Новые известия 02.11.2009

Премьерой МТЮЗа «Медея» в постановке Камы Гинкаса начался фестиваль «Сезоны Станиславского». В программе фестиваля – постановки по классическим текстам: «Идиот» Эймунтаса Някрошюса, «Кукольный дом» американского режиссера Ли Бруера, финская «Чайка» Кристиана Смедса, «Человек=Человек» Юрия Бутусова.

Право человека на злодейство, или, иначе, индивидуальная предрасположенность к злодейству, – одна из постоянно варьирующихся тем в творчестве Камы Гинкаса. «Тварь я дрожащая или право имею?» – пытался выяснить Родион Раскольников, герой одного из лучших спектаклей, начинавших жизнь Гинкаса в МТЮЗе, – «Играем в «Преступление». В последних своих работах Кама Гинкас вернулся к этой захватывающей кровавой игре.

В «Медее» на протяжении всего действия героиня в деталях расписывает свои прошлые преступления (кражу золотого руна из отцовского дома, убийство и расчленение тела брата, обман дочерей Пелея, которые, доверившись колхидской волшебнице, сварили в кипятке собственного отца, предательство любовника) и готовится к новым убийствам. Со сцены не убирается коляска с двумя грудными сыновьями Медеи и Язона – будущими жертвами. Отступая и от мифа, и от авторского текста, и от житейской логики (по ходу диалога выясняется, что супруги давно не делят вместе ложе), Гинкас помещает на сцену пищащих пупсов-младенцев, чтобы преступление стало еще отвратительнее.

Взяв за драматургическую основу пьесу Жана Ануя, добавив к ней фрагменты из трагедии Луция Сенеки и стихотворные переводы хоров из «Медеи» Еврипида Иосифа Бродского, Гинкас создал свою версию одного из самых страшных мифов.

Художник Сергей Бархин выстроил на большой сцене МТЮЗа знакомое пространство советской коммуналки-бомжатника. Обваливающиеся плитки голубого кафеля по стенам. Газовая плита с эмалированными кастрюлями. Груда бутылок на авансцене, рядом лужа подозрительного цвета. В загаженном пространстве живет Медея (Екатерина Карпушина), похожая не то на содержательницу притона, не то на школьного завуча. Низкий прокуренный голос, растрепанные волосы, свободная повадка бывалой хиппи, умеющей и пить из горла, и залихватски хлопнуть себя по ляжкам, и отпустить матерное словцо, от которого покраснеют одесские грузчики, и пробормотать осевшие в лучшие минуты поэтические строки, – Екатерина Карпушина играет свою отвратительную героиню с поразительным бесстрашием.

Такую Медею – сестренку Зукко – можно встретить в своем подъезде или у пивного ларька. Каждому из нас знакомы эти вечно недовольные, требовательные женщины, уверенные, что жизнь их обманула, недодала и все перед ними виноваты. Сейчас больше всех виноват муж – Язон. Нет нужды, что вино любви давно превратилось в уксус, и даже воспоминания о тяжести мужниного тела, о его ласках, его страсти – противны. Не важно, что первая начала изменять, что брак превратился в оскорбительную муку для обоих. Все равно сама мысль, что уйдет, забудет и сможет жить в мире без Медеи, невыносима. Тему исчерпанного брака (проходную у Ануя) Гинкас укрупняет, подчеркивает, делает чуть ли не главной.

Одна из лучших и самых прочувствованно лирических сцен спектакля – встреча Язона (Игорь Гордин) и Медеи. Момент, когда Язон вспоминает об их любви, той, «когда, раззадорясь, Эрос острой стрелой, не целясь, пронзает сердце навылет, сердце теряет ценность».

Бродского почти не слышно в чтении актеров МТЮЗа – его строки звучат как рокот моря, как внутренний голос, как неожиданно пришедшее напоминание о жизни, которой нет. Стихи Бродского напоминают о существовании какого-то другого уровня сознания и другой морали, кроме морали уголовников, убивающих любого, кто не успел убить их.

Преступление Медеи в спектакле МТЮЗа рождается не из гнева богини (внучки солнца, волшебницы, повелительницы драконов) на ничтожных, оскорбивших ее людей. И не из обиды страстно любящей жены. И даже не из инстинкта бешеного волка, который непременно укусит, если его не пристрелят раньше. Но – и это самое противное в тюзовской героине – из горделивого самоощущения сверхчеловека: я – Медея, которой все позволено!

На той же печке, на которой Медея кромсала тушку курицы, представляя ненавистную соперницу, она нестерпимо медленно разделывает голые тельца резиновых младенцев. А потом пакует их в кухонные пластиковые контейнеры и выбрасывает на помойку-лужу. Бытовая обыденность совершающегося (сколько таких детских трупиков лежит по мусорным контейнерам городов) только усиливает тошнотворность мифа, увиденного в упор, без смягчающей дистанции.

Медея из пьесы Ануя после убийства детей поджигала повозку, где сидела сама вместе с трупами мальчиков, страшной огненной смертью платя за свои преступления. Медея из спектакля Камы Гинкаса переодевается в какой-то маскарадный золотистый костюм и, зацепив крюк лонжи, реет над сценой гордым буревестником.

Душегуб Роберто Зукко уходил из жизни в спектакле ТЮЗа, освещенный лучом солнца. Преступница Медея и вовсе улетает победительницей и от наказания, и от покаяния. И ты в зале пытаешься понять мысль режиссера. Неужели и впрямь Кама Гинкас поверил изрядно скомпрометированному всем двадцатым веком сверхчеловеку, которому все позволено? Или это очередная провокация одного из лучших наших режиссеров? Или предупреждение на манер рекламного: Медею еще не встречали? Тогда мы идем к вам!

Коммерсантъ 02.11.2009

Московский театр юного зрителя показал премьеру нового спектакля Камы Гинкаса «Медея». Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.

Декорацию Сергея Бархина зритель видит, едва переступив порог зрительного зала. Оформление сцены практически не меняется на протяжении тех двух часов, что идет спектакль, поэтому уходишь с него с чувством, «считанным» с декорации уже в первые минуты. Это мир, переживший катастрофу. Когда-то здесь, видимо, была огромная ванная комната, или кухня, или они вместе. Но густо-синий кафель полуосыпался, все вещи не на своих местах, вода из крана льется как попало, целый бассейн на полу налился. Не война причиной разрухе — стихийное бедствие, извержение неведомого вулкана: расплавленная горная порода когда-то прорвала стену и потом застыла бесформенными уступами — лестницей, ведущей в никуда. Здесь и живет Медея.

Природа давно успокоилась, а люди все еще бурлят. Мир разбит, лежит в осколках — его не описать одному человеку, не вместить в один стиль. Каме Гинкасу понадобились три автора, чтобы рассказать историю про страшную женщину, страдалицу и мучительницу. Во-первых, древний римлянин Сенека. Во-вторых, классик французской драматургии прошлого века Жан Ануй, в свое время не один мифологический сюжет переиначивший для людей новейшей эпохи. Наконец, Иосиф Бродский — вернее, его знаменитое стихотворение 1991 года «Портрет трагедии».

Тревожный вопрос о правомерности таких гремучих смесей оставим в стороне — студенту, может быть, строго бы указали на неактуальность метода литературного монтажа, но к знаменитому режиссеру, который сам себе поэтика, лучше прислушаться. За то, что на помощь призваны стихи Бродского, над иными бы просто тихо посмеялись. Но здесь, во-первых, актеры делают переходы между авторами весьма деликатными. А во-вторых, Бродский призван для благой цели — чтобы расписаться в неосуществимости замысла, обозначить дистанцию с жанром, чтобы подчеркнуть всем понятную невозможность в современном театре трагедии в чистом виде. Бродский союзник сомнительный, потому что опасный: перечитаешь две страницы — и никакого театра не нужно. Но все-таки — «заглянем в лицо трагедии».

У сегодняшней трагедии лицо актрисы Екатерины Карпушиной. Женщину по имени Медея она играет истово, беспощадно, хрипло, взахлеб, очень сильно — не только в смысле производимого эффекта, но в том смысле, что затрачивает на роль огромные силы. Она то рубит текст на отдельные выкрики, то почти поет его, то вдруг от него отстраняется, мечется между агрессией и кротостью. Медея — несчастное, для всех неудобное и непонятное существо, взыскующее иной жизни, хоть бы и ценой жизни. Как часто бывает на спектаклях Камы Гинкаса, по отношению к ней испытываешь одновременно и сострадание, и раздражение. У нее фатальное несовпадение с миром, завышенные к нему требования, ощущение собственной миссии и — неспособность вести обычную человеческую жизнь. Прежде всего — обычную семейную жизнь.

В сущности, спектакль Камы Гинкаса о том, что среди нас бывают люди, неспособные к обыденности, стремящиеся жить на разрыв аорты — и тем самым делающие жизнь окружающих невыносимой. Общественная «норма» явлена в спектакле в нескольких обличьях: во-первых, старая нянька в телогрейке (Галина Морачева), которой хочется просто подольше пожить на этом свете. Во-вторых, царь Креонт, точно обрисованный Игорем Ясуловичем,— похожий на идеолога Суслова функционер с пластиковой папочкой в руках; и в нем может проклюнуться что-то человеческое, но в столь изуродованных обличьях, что лучше уж не надо. В-третьих, Ясон — и он все расставляет на свои места.

Игорь Гордин отлично сыграл бывшего мужа главной героини, еще красивого, статного, но уже поседевшего мужчину, который появляется на сцене с тяжелыми пластиковыми пакетами, набитыми снедью из супермаркета. Он выбрал обычное земное счастье с другой женщиной. Лучшая, вернее, самая адекватная, сцена спектакля — когда Ясон и Медея, устало сидя на авансцене, подводят черту под своими отношениями. Двое бывших любовников, перед тем как навсегда расстаться, тихо, искренне и даже бесстыдно вспоминают былую страсть. «Медея — это приговор»,— объясняет он ей. Она в ответ не произносит «Ясон — тоже приговор», но за нее это делают актер и режиссер.

В общем, победил Жан Ануй, написавший интеллектуальную мелодраму. Спектакль у Камы Гинкаса в конце концов получился о разводе. Все остальное — понарошку, по привычке. Обычные театральные игры: пластмассовые пупсы, «дети» Медеи, которых она пытается утопить в бассейне; цирковой пролет героини над сценой в финале — вроде как в золоченой колеснице; шутки вроде объявления «народный артист России Игорь Ясулович» после страстного монолога Креонта. В театральном смысле, пользуясь словами Иосифа Бродского, «помесь тупика с перспективой».

Газета 02.11.2009

Фестиваль «Сезон Станиславского» открыл античный миф, который Кама Гинкас перенес в наши дни

Пятый, юбилейный фестиваль » Сезон Станиславского » открылся в минувшую пятницу премьерой спектакля » Медея » режиссера Камы Гинкаса в Московском театре юного зрителя. Режиссер соединил в спектакле тексты Луция Аннея Сенеки, Жана Ануя и стихи Иосифа Бродского.

На спектаклях Камы Гинкаса невозможно расслабиться или приятно провести время. Они заставляют задуматься, порой причиняют боль. Если режиссер выпускает премьеру, значит, назрела очередная проблема, о которой он не может молчать. Протагонисты спектаклей Гинкаса ( как бы второе » я » режиссера) тоже не знают покоя. Медея ( Екатерина Карпушина) уже в начале спектакля готова все взорвать: она выбегает на сцену в поясе шахида с черным капюшоном на голове.

Героиня, как беженка, живет среди неустроенного быта. Ее дом под открытым небом ( сценография Сергея Бархина) — пространство, где встречаются бытовая и трагическая составляющие человеческой жизни. Газовая плита притулилась на развалинах античного храма. Из крана хлещет вода, превращая пол в водоем. В финале Медея утопит в нем детей.

» Мне часто кажется: я — никто, вода, текущая в решето » , — выкрикивает героиня строки Бродского. Эта высокая золотоволосая женщина оказалась на границе варварского и цивилизованного миров. Движения Медеи порывисты и стремительны, как у зверя, запертого в клетке. Она переживает любовь, ненависть, боль гораздо острее, чем окружающие.

Ей не ужиться с успокоившимся и забывающим прошлое Ясоном ( Игорь Гордин).

Раненная его предательством, Медея рвет связи с окружающим ее миром. Энергия актрисы растет с каждым словом, как будто в душе ее героини сжимается невидимая пружина. Ритм слов напоминает гул крови, стучащей в висках и призывающей к мести. Тут бессильны увещевания умного, интеллигентного Креонта ( Игорь Ясулович). При столкновении варварского мира с цивилизованным последний, как правило, гибнет.

Гинкас приглушает в своем спектакле тему мести. Креонт не оплакивает дочь, убитую Медеей, а Ясон — зарезанных ею детей.

Вместо того чтобы уничтожить все вокруг, героиня гибнет сама.

В античном мифе Медея улетает с драконами в новую жизнь. Протагонистка спектакля Гинкаса, надев костюм дракона, взлетает под колосники. Но кажется, что, взлетев, она подобно Икару сгорит от палящих лучей солнца.

Народный артист России Игорь Ясулович (исполнитель роли Креонта): «Мы пытаемся уйти от зверя в себе»

Мне кажется, что в спектакле » Медея » возникают темы, которые сегодня носятся в воздухе. Дело тут не только в том, что мы сейчас проходим непростой путь, пытаясь понять, кто мы на самом деле. Мы пытаемся уйти от зверя в себе, но он снова и снова пробуждается в разных обстоятельствах. Креонт в этом спектакле думает, как и многие из нас: » Мы немало пережили, страшные проблемы позади, мы на пути к новому миру » . Но человечеству по-прежнему приходится отвечать на волны насилия, и невозможно найти от них противоядие. Мы не даем в спектакле оценок или советов. Просто пытаемся выразить все, что нас тревожит.

Известия 02.11.2009

В московском ТЮЗе премьерой «Медеи» в постановке Камы Гинкаса открылся фестиваль «Сезон Станиславского». Это один из самых умных и глубоких спектаклей, поставленных на русской сцене за последнее время.

В первый момент, увидев выразительную декорацию Сергея Бархина — синеватые стены с отвалившимся там и сям кафелем, какая-то допотопная кухонная плита, врезающаяся в этот неуютный, частично затопленный водой интерьер скальная порода, — начинаешь думать, что Гинкас поставил спектакль о столкновении простодушного варварства, воплощенного в колхидской колдунье, и лицемерной цивилизации. Именно эту актуальную тему проще всего расслышать сейчас в популярном мифологическом сюжете (уж сколькие «колхидские» девушки, живущие в таких вот неуютных интерьерах, надели нынче на себя пояс шахидок). Очень скоро с облегчением понимаешь, что лежащая на поверхности трактовка Гинкаса явно не увлекла. Он копает глубже и мыслит масштабнее.

Я не знаю, видел ли он «Антихриста» Ларса фон Триера, но спектакль его неожиданно перекликается со скандальным и мощным фильмом датского мастера. В Медее, которую талантливо и бесстрашно играет Екатерина Карпушина, как и в героине Шарлотты Генсбур, воплощена иррациональная женская стихия. Нутряная сила страсти легко разрывает ненадежные путы моральных норм и запретов. Ближе к трагической развязке движения Медеи чуть ли не прямо вторят сексуальным конвульсиям распростертой на сырой земле протагонистки «Антихриста». И так же, как для героини Генсбур соитие с мужчиной оказывается важнее жизни ребенка, для этой Медеи, оставленной Ясоном, дети тоже теряют всякую ценность. В спектакле Гинкаса она убивает их (не детей даже — младенцев), не впадая в мстительный экстаз. Как-то равнодушно, за ненадобностью. Но важнее всего, что она сама испытывает страх перед этой сидящей в ее печенках, селезенках, мозгу, вагине стихией. «Зачем ты мне дал все это, Господи!» — вопрошает она. И этот вопрос, как всегда у Гинкаса, обращен к молчаливым и равнодушным небесам.

С деструктивным женским началом не совладать аполлоническому мужскому сознанию. Пытающийся логически мыслить Ясон (Игорь Гордин) тут тоже отчасти перекликается с героем Уиллема Дефо из «Антихриста». Он не подлец, не карьерист, он не забыл свою Медею (и в руках у него два увесистых пакета с продуктами). Он просто устал от борьбы со стихией. Впрочем, за этим перекликающимся с Триером «гендерным» мотивом проступает и иная, куда более важная тема: невозможность трагедии в современном искусстве. Гинкас ведь не случайно обратился к «Медее» Жана Ануя, перемешав ее с одноименным сочинением Сенеки и стихами Бродского. На противопоставлении обыденной речи французского экзистенциалиста и немного трескучих стихов знаменитого стоика и строится этот спектакль. Стихи великого русского поэта обрамляют неожиданный драматургический гибрид. Креон (Игорь Ясулович) является тут Медее в костюме высокопоставленного чиновника, но при этом на котурнах. Он снимет, чтобы поговорить с героиней по душам словами Ануя. А потом опять наденет, чтобы почитать патетический пассаж из Сенеки. Чтение будет прервано резким остраняющим ходом Гинкаса. «Монолог исполняет народный артист России Игорь Ясулович», — саркастично скажет Медея.

На Сенеку тут все чаще отвечают «Портретом трагедии» Бродского. В сущности, это эпитафия жанру: «Раньше, подруга, ты обладала силой…». Трагедия в современном театре все чаще неуместна, а порой и нелепа, но в самой жизни бурные порывы трагических страстей, попытка жить «у бездны мрачной на краю» тоже утратили былое величие — вот главная мысль Гинкаса. Мы не увидим знаменитой Федры. Мы увидим лишь катающегося по полу «антихриста», жертву экзистенциального тупика.

Герои прежних спектаклей выдающегося режиссера часто пытались сорвать с бытия покровы, чтобы добраться до его пугающей сути. Здесь, быть может, убедительней, чем прежде явлена необходимость этих покровов. Не в неистовствах Медеи, погубившей во имя своей любви множество невинных душ (а заодно и свою собственную), но в мерном течении жизни, где надо каждый день готовить завтрак и стелить постель ко сну, видят спасение и Ясон, и автор этого спектакля. Надев на себя костюм какой-то экзотической птицы, Медея улетает в финале на лонже в сценические небеса. И последние слова скажет тут не она, а кормилица. Смысл слов прост: даже если в жизни нет смысла, она все рано ценна сама по себе. Она все равно стоит того, чтобы ее прожить…

Эхо Москвы 01.11.2009

На сцене Московского Театра Юного зрителя двум младенцам резали горло. Делала это высокая женщина с растрепанными светлыми волосами. Огромным кухонным ножом. На разделочной доске. Умерщвленных младенцев она укладывала в большие прозрачные емкости. И опускала в бассейн с грязной водой. Младенцы были ее детьми. Женщину звали Медея.

Кама Гинкас не делает простых спектаклей. Смотреть его работы – процесс одновременно и захватывающий, и мучительный. Но при всей глубине и парадоксальности тем и вопросов, рожденных в недрах авторского сознания, он никогда не забывает, что занимается изучением человеческой души посредством театра. А театр – всегда зрелище, даже если это сеанс психологического анализа. В зрелищах сегодня недостатка нет, публика ими явно перекормлена, чтобы ее заинтриговать, необходимо ее сильно потревожить, помучить. Побередить. То есть спровоцировать на личное.

В «Медее» необычно все – от драматургического материала и сценографии до трактовки классических образов и самих исполнителей. Сергей Бархин выстроил на сцене поразительные по совей эклектике и крайне неудобные для актерского существования декорации — уродливая бугристая гора со стертыми ступенями окружена грязными стенами с облупившийся керамической плиткой, что есть в каждой небогатой московской квартире. Среди гор и стен корявый умывальник с вечно текущим краном – под умывальником – видимо, за многие века — натекло столько воды, что пространство этой коммунальной кухни превратилось в грязный бассейн, в котором плавают дребезжащие детали советской нищеты – консервные банки, ржавые чайники и прочие алюминиевые кружки. На горе есть и видавшая виды плита, утюг, и ведро, в который героиня чистит картошку тем самым огромным кухонным ножом, которым все и закончится. Быт ужасающий. Гора – не Олимп. Речи героев, начинающиеся высоким гекзаметром, то и дело соскальзывают на площадную брань и уличную бытовуху.

Сенеку сменяет Жан Ануй, и обоих выкорчевывает летящий и обжигающий стих Иосифа Бродского. Медея – Екатерина Карпушина — приковывает к себе внимание сразу же. С первого появления — высокая, крупная, завернутая в черную юбку и в куцую курточку с капюшоном, она шлепает босыми ногами по щедро разлитой воде, пьет ее же из- под крана , привычным почти мужским жестом закуривает сигарету, запрокидывает голову к небу и начинает говорить. Обожаю таких артисток — стихийных, разнузданных, бесстрашных. Карпушина – такая. Диковинная птица с острым цепляющим взглядом и низким вибрирующим голосом. Все, что происходит с ней – происходило со всеми женщинами, знающими Любовь. Вот так корчатся они на полу, брошенные и преданные возлюбленными, вот так воют звериным рыком от бессилия и оскорбления предательством. В своем воображении — не они ли желают своим изменникам смерти? Не они ли огнем и мечом расправляются с соперницами? Медея сделала это за них.

От такой любви бегут, как от землетрясения. Ясон, вчера еще наслаждавшийся обожанием своей жены, сегодня готов задушить ее за то, чему вчера поклонялся. Он хочет обычного счастья – сосисок и сыра в продуктовых сумках, вина на праздник, детского гомона в глубине уютной квартиры, заботливого щебетанья жены. Игорь Гордин, работавший с Гинкасом не один спектакль — вырос в большого мощного артиста. Мужского артиста — что в театре вообще редкость. Роль-то на самом деле неблагодарная. Кто он, Ясон?

Мерзавец, убийца, предатель. Прикрываясь великодушием и отказывая брошенной им женщине в ее праве на быструю смерть, он готовит ей неосознанную страшную пытку жизнью, в которой она обречена на расплату за все его чудовищные грехи.

Трагедия не просто нагнетается, она зовется, заклинается. Ее невозможно предотвратить – давайте же получим от нее удовольствие. В этом циничном лукавом призыве – весь Кама Гинкас. Он не стелит нам мягкой постели и не включает света в конце пути. Огонь сожжет все дотла. Вода поглотит все до дна. В небо стремительно взлетит диковинная сверкающая золотом птица, и небо взорвется ее последним истошным криком. На поверхности грязной лужи останутся мертвые младенцы в прозрачных пластиковых коробках и мокрые смятые листки из книги Куна «Мифы и легенды древней Греции». Трагедия состоялась.

Планета Красота 30.12.2012

Впрочем, к финалу спектакля Московского ТЮЗа «Лейтенант с острова Инишмор» выяснилось, что котов четыре. На котах стоит сюжет пьесы Мартина Макдонаха, котов любят, коты гибнут, как девушки, вылупившиеся из апельсинов, а последний, выжив и явившись на сцене в живой натуре, радует сердце.

Даже в остроумной аннотации театра фигурируют кошечки. Среди тех, кому смотреть спектакль не рекомендуется, — любители постить котиков (постить – с ударением на о). Для тех, кто все еще далек от Интернета: фотографии котиков наводняют сегодняшние социальные сети, а постить их – значит множить, делиться со своими виртуальными друзьями.

Макдонах у нас популярен, он взял Россию натиском, не столько давно, сколько быстро. Несмотря на это, получаются спектакли по его пьесам редко.

Пьесы написаны мастерски и смешно, правда, юмор очень-очень черный. А русских режиссеров хитрый ирландец пленил мнимой близостью к нашей классической литературе. Так его чаще всего и ставят – ища разумное и доброе в душах реактивных придурков, населяющих крошечные острова и побережье Северной Ирландии, психологизируя их отношения. И получается, как правило, не Макдонах и даже не обериуты, а Достоевский или Чехов на современный лад.

Премьера «Лейтенант с острова Инишмор» (перевод Павла Руднева) в Московском ТЮЗе состоялась в октябре, но родился спектакль молодого режиссера Александра Суворова раньше – это дипломная работа выпускника мастерской Леонида Хейфеца (РАТИ). Спектакль пользовался огромной популярностью и был обречен исчезнуть вместе с выпуском курса. МТЮЗ взял в труппу талантливых ребят, а заодно – спектакль в репертуар, в нем вчерашние студенты играют вместе с артистами театра. И главное в их игре – точное следование жанру черной комедии, верно уловленная макдонаховская интонация, стилевое единство и непредсказуемость реакций, которые рождаются мгновенно. Актеры будто сами не знают, как их персонажи поведут себя в следующую минуту: к черту пошлют, к сердцу прижмут или убьют.

Так о чем пьеса и спектакль и при чем здесь коты?

Юный террорист Падрайк – лейтенант Ирландской освободительной армии. Ему всего двадцать один год, и он так крут, что устав ИРА кажется ему чересчур мягким. Падрайк решает отколоться – создать свою группировку, его не смущает тот факт, что составляет эту группировку он один.

Герой Руслана Братова – не психопат и даже не неврастеник. Невысокий, подвижный касавчик-модник со стильной стрижкой. Он – человек нашего времени, когда Бог давно умер, а за ним умерли Ницше, Шнитке, Шиллер, Миллер и Раскольников. Этот новый убийца вообще не задумывается о ценности жизни, которая перестала существовать, как и ценность родственных связей. Его даже не назовешь аморальным, потому что морали тоже не существует в этом мире. Остались абстрактные, как условия компьютерной игры, представления о свободе Северной Ирландии и какой-то справедливости вне конкретных людей и ситуаций. Игра и любопытство: вот этот объект (а не живой человек), осужденный кодексом справедливости, сколько будет вилять, прежде чем выбрать, левый или правый сосок ему отрезать (иначе отрежу оба)?

Объект (Антон Коршунов) – торговец наркотой, вздумавший продавать свой товар детям-католикам! католикам! – находит способ спастись, нащупав в Падрайке человеческое (оно есть!) – любовь к коту Малышу Томасу. Ах, я тоже люблю своего кота Доминика больше жизни – и Падрайк прекращает пытки.

На эту любовь ловят Падрайка и бывшие соратники, чтобы выманить на родину – на остров Инишмор — и там расправиться с еретиком. Они убивают кота, Падрайк мчится, даже не зная правды — думая, что кот приболел (так сказал ему по телефону из страха отец). Сынок чуть не убивает отца (недоглядевшего) и парнишку Дэйви (заподозренного в убийстве). В террористов палит безбашенная красотка Мейрид (это любовь! — к Падрайку). Клубок закручивается и влечет за собой новые убийства.

Не буду спойлить (выдавать детали и рассказывать, чем все кончится). В развитии простых событий, как всегда у Макдонаха, есть неожиданные повороты. Но гораздо интереснее, как спектакль придуман режиссером и сыгран актерами.

Перед зрителями абстрактная игра, но с очень колоритными, не плоскими героями. Молодые и опытные артисты динамично разыгрывают ожившие картинки. А.Суворов избегает натурализма: мы не видим на сцене трупы — ни людей, ни котов. Вопреки ремаркам, Томас с вытекающим мозгом сразу помещен в «похоронную» тару, а подменного кота Падрайк простреливает, не вынимая из сумки. Наркоторговец не висит вниз головой, истекая кровью, а выползает на сцену, облаченный в костюм тигра (семейство кошачьих), – в таких ходят по улицам нанятые безработные, раздавая рекламные постеры. Огромную голову-маску злодей Падрайк выкатывает вслед за ним – любовь к коту Томасу, по сути, тоже условие игры. Путешествие террористов на Инишмор за головой неверного собрата напоминает поход бойскаутов: апатичный обжора Брендан (Алексей Алексеев) требует привала и задирает дебютанта в суровом деле Джоуи (Александр Паль) — аутичного правдолюбца и тоже любителя котов. А предводитель Кристи (Олег Ребров), наводя порядок, провоцирует новое недовольство – дерганый пакостник, он не может удержаться от хвастовства (радуется, что подставил простака, не виноватого в смерти Томаса), даже когда это не на пользу делу.

Замечателен дуэт почти коверных – Донни, отца бешеного лейтенанта (Павел Поймалов), упертого, хитроватого, но, по сути, доброго малого, правда, с полубезумным блеском в глазах, и Дэйви (Евгений Волоцкий), простодушного, добросердечного мальчишки. Натянутой стрункой звенит Мейрид — Софья Райзман – с пол-оборота переходящая от любви к ненависти, готовая без размышлений спустить курок, и чтобы спасти возлюбленного, и – точно так же — чтобы отомстить за своего котика Сэра Роджера.

Этот спектакль остался бы частной удачей театра, пусть и попал в яблочко макдонаховской стилистики, движущейся от Тарантино к братьям Коэнам. Но танец вокруг любви к котам жестокосердых террористов очень уж соответствует сегодняшнему дню. (В списке первоочередных дел новой группировки – люди, которые убивают котов, не каких-то «негигиеничных» котов, а «миленьких чистеньких котиков».) Попробуйте в какой-нибудь соцсети обвинить любителей кошек в сентиментальности – на вас хлынет поток обвинений в жестокости. При том, что депутаты обсуждают штрафы за «ночной топот котов», вокруг — случаи бесчеловечного живодерства, а питомники для бездомных животных напоминают вонючие тюрьмы, несмотря на самоотверженность святых людей, в них работающих.

Симор, герой трилогии Сэлинджера о выросших вундеркиндах Гласс, в детстве бросает камнем в любимую подружку, играющую с котенком, — она кажется ему слишком хорошенькой. Возможно, родись он в наши дни, стал бы Макдонахом. Не Сэлинджер, а его герой, которого окружающие всеми силами пытались сделать счастливым, таким как все. Возможно, это логический путь страдающей, рефлексирующей личности, живущей в пластиковом мире, в том числе сегодня в мире Инета, — создавать безмозглых и жестоких персонажей, которые любят котов.

Любовь к животным часто свидетельствует о неумении любить людей. Ведь ответное чувство нетребовательные четвероногие, подобно детям, даруют ни за что. Процитирую из того же Сэлинджера (повесть «Выше стропила, плотники!», запись Симора в дневнике 1942 г. об одной из его встреч с невестой): «Потом, когда мы пили что-то в буфете на вокзале, она спросила: «Правда, котенок прелесть?» /…/ А я, педант несчастный, стал объяснять /…/ что такое сентиментальность: мы сентиментальны, когда уделяем какому-то существу больше нежности, чем ему уделил Господь Бог». Тот Господь, который все-таки не умер – ведь только он мог спасти хоть одного кота в «Лейтенанте» и бестолковых недотеп, чтобы они его накормили.
Кстати, чтобы кто чего не подумал: я очень люблю животных и благодарна К.С.Льюису, не только автору «Хроник Нарнии», но и богослову, за его трактат «Страдание» (глава «Страдание животных»), предположившему, что мы обеспечиваем место собакам и котикам в раю своей одушевляющей любовью. А свою пьесу Макдонах посвятил Кошечке (1981–1995).

«Театральная афиша» 12.11.2012

В каком-то советском анекдоте армянское радио обещало своим слушателям такую ожесточенную борьбу за мир, что камня на камне не останется. Ирландец Мартин МакДонах убедительно доказал, что из этого анекдота можно смастерить отличную «черную комедию». Герои его пьесы, впрочем, даже не за мир бьются, а за счастье всех котов мира. Ну и еще немножко за независимость Северной Ирландии от проклятых английских оккупантов. Дело в том, что пьеса МакДонаха населена сентиментальными садистами из ирландской террористической группировки. Они в грош не ставят человеческую жизнь и готовы вышибить мозги из каждого, кто обидит их любимого котика.

Героического лейтенанта Падрайка (Руслан Братов) весть о том, что с его котофеем что-то неладно, застанет в самый будничный для него момент, когда он занят пытками наркодилера, издающего истошные вопли. Нежная душа террориста не сможет снести кошачьих мук, и в конце концов гибель четвероного друга, из которого вышибли мозги злые люди, приведет к фантасмагорическим последствиям и истреблению половины действующих лиц.

У режиссера-дебютанта Александра Суворова и его сокурсников из мастерской Леонида Хейфеца в ГИТИСе получился очень азартный, очень студийный спектакль, где естественная для их возраста недостача профессиональных навыков компенсируется блеском в глазах и чувством локтя. Вчерашние студенты вышли на сцену Московского ТЮЗа для того, чтобы буквально затопить ее в потоках крови, которая хлещет столь же легко, как клюквенный сок. Хрясь – и пополам, бэнц – и башки как не бывало. Каждый держит другого на спусковом крючке, выдавая в этот момент высокопарные пассажи о счастье родной Ирландии. Реакция в зале примерно такая же, как на фильмах Квентина Тарантино: поначалу тебе жутко, потом смешно, а в конце концов жутко смешно. А еще немного грустно, поскольку в безжалостных ирландских ура-негодяях угадываются свои собственные, отечественные борцы за идею.

Экран и сцена 11.11.2012

По тайным коридорчикам театра зритель проходит на сцену большого зала МТЮЗа. Там, за кулисами, спрятавшись от всего мира, он будет смотреть черную комедию “Лейтенант с острова Инишмор” в постановке Александра Суворова. Выпускник режиссерского факультета ГИТИСа (мастерская Л.Е.Хейфеца), Суворов перенес в МТЮЗ свою дипломную работу. В спектакле, игравшемся в знаменитой 39 аудитории еще несколько месяцев назад, был антракт, иная сценография, костюмы и частично другие актеры. В действующем составе только несколько однокурсников Суворова: Руслан Братов – Падрайк, Софья Райзман – Мейрид, Олег Ребров – Кристи и Александр Паль – Джоуи. Остальных четырех персонажей играют опытные актеры труппы театра: Павел Поймалов – Донни, Евгений Волоцкий – Дейви, Антон Коршунов – Джеймс и Алексей Алексеев – Брендан. Постановка в МТЮЗе больше продумана визуально и сыграна профессиональнее, чем студенческий вариант, но режиссерский рисунок в ней тот же. Пьеса Мартина МакДонаха (перевод Павла Руднева) во многом диктует постановщику ход мыслей. МакДонах сам режиссер: снимает кино по собственным сценариям (“Залечь на дно в Брюгге” и “7 психопатов” – его недавняя премьера) и всегда следит за постановками своих пьес на родине. Его абсурдные и жестокие, смешные и сентиментальные тексты – материал, слабо поддающийся трактовкам. Ирландец обладает неподражаемым стилем, играет на эффекте неожиданности, поминутно шокирует зрителя и тем самым несколько облегчает режиссеру задачу.

Александр Суворов обыгрывает кинематографичность и ироничность пьесы, которая, по авторскому признанию, “Посвящается Кошечке (1981–1995)”. В начале спектакля по бокам ниши, где будет развиваться основное действие, включаются два маленьких телевизора, на розовом экране возникает название – “Лейтенант с острова Инишмор”, звучит веселенький саундтрек к “Криминальному чтиву” Квентина Тарантино, с чьими фильмами неоднократно сравнивалось творчество МакДонаха. После кинозаставки зажигается свет, на сцене появляется Дейви. В его наушниках играет только что звучавшая музыка. Деревенский парнишка – с плеером, в кроссовках и спортивном трикотажном костюме, с белками глаз по-детски голубого оттенка – к концу спектакля будет вынужден распиливать уже четвертый труп из-за своего чрезмерного простодушия. Инфантильность – корень зла на Инишморе, в той или иной мере она свойственна всем героям, из-за нее и случаются самые ужасные события. Падрайк, бывший лейтенант, готов убить отца и Дейви в отместку за трагическую гибель любимого кота. Террористы Кристи, Брендан и Джоуи мечтают о свободной Северной Ирландии и играют в злодеев, как двенадцатилетние мальчишки. Мейрид стреляет коровам в глаза, чтобы выразить протест против торговли мясом, и стремится вступить в террористическую организацию.

Молодые актеры со знанием дела отыгрывают разрушительный юношеский максимализм. Героиня Софьи Райзман – единственная девушка на сцене и самый беспощадный убийца. Она неловко держит оружие в тонких пальцах, смотрит исподлобья и угрожает слабеньким голоском. Бывший лейтенант Падрайк в исполнении Руслана Братова – модник и невзрослеющий подросток, который все делает напоказ. Надев брутального вида ботинки, темные брюки, майку, коричневую жилетку с блестящими пуговицами и бархатный зеленый пиджак, он в одиночку “борется со злом”. Юный террорист развлекается вырыванием ногтей наркоторговцам: под музыку, шутя, пританцовывая, параллельно набивая футбольный мяч и записывая свои подвиги на камеру. Таких контрастов жестокости и детской наивности в спектакле еще много. Велосипед Дейви, на котором он якобы раздавил кота, – белый девчачий круизер с корзинкой, а наркоторговец Джеймс для смеха одет в костюм Тигры из диснеевского мультфильма. Взрослых, считай, нет, они навсегда покинули этот ирландский остров. Донни – отец Падрайка, когда-то давно избил до смерти собственную мать, а теперь по-черному пьет картофельный виски. Это мир глупых и жестоких детей, в котором человеческая жизнь не имеет никакой ценности, но важна любовь к домашнему любимцу и мечта стать национальным героем.

Александр Суворов эффектно рассказывает историю лейтенанта, которую до него в Москве еще никто не ставил. Форма найдена – смесь пародии на блокбастер и стильного комикса. Чуть больше шуток, чем прописано в пьесе, чуть меньше обсценной лексики и цинизма. Динамичный темп, резкие переходы между сценами, красивые, причудливо одетые актеры, необычный реквизит: хоть, вопреки воле драматурга, тут и нет трупов животных, зато есть пилы, плоскогубцы, бирюзовые банки бобов… Режиссер создает брызжущий красками (речь не только об искусственной крови) спектакль в мрачном пространстве закулисья МТЮЗа. На фоне черных кирпичных стен стоят слесарный и столярный верстаки, дальняя часть сцены отделена ржавыми решетками, висит огнетушитель и техническая табличка, виден склад декораций. Пять лет назад в этом сакральном для театрала пространстве состоялась премьера уже исчезнувшего из репертуара “Роберто Зукко” Камы Гинкаса. Героем спектакля был хладнокровный убийца, имевший реальный прототип. Провокационная работа заставляла надолго задуматься о морали современного человека. Так получилось, что “Лейтенант с острова Инишмор” отчасти совпадает по теме с пьесой Б.-М.Кольтеса, поставленной Гинкасом. В постановке Александра Суворова нет морализаторства, только – современный юмор. Зритель вздрагивает от выстрелов, но смеется над жестокостью и даже смертью героев. Лишь один раз он замирает в оцепенении. В финале спектак-ля на сцену выходит живой и невредимый кот Падрайка, Томас. К голове животного приставляют два ствола – должен же кто-то расплатиться за всю пролившуюся кровь. И вот тогда в зале шепчут: “Только не кошечка!”.

Ведомости 02.11.2012

Дипломный спектакль студентов ГИТИСа по пьесе Мартина Макдонаха «Лейтенант с острова Инишмор» попал в репертуар Московского ТЮЗа. Вчерашние выпускники мастерской Леонида Хейфеца с удовольствием куражатся над всем святым, заливая сцену реками крови и свежевыбитыми мозгами.

Помните, как армянское радио когда-то пообещало всем нам такую борьбу за мир, что камня на камне не останется? Ирландец Мартин Макдонах со всей наглядностью показал, как это бывает. Его персонажи борются не только за мир во всем мире, но и вообще за любые светлые идеалы. Например, за освобождение родного Ольстера от англосаксонских захватчиков. Или против жестокого убийства коров. Или за то, чтобы все ирландские кошки были счастливы. В конце концов, не все ли равно, за или против чего бороться настоящему герою?

Драматурга Мартина Макдонаха часто сравнивают с его земляком и коллегой Джоном Миллингтоном Сингом, жившим сто лет назад. Такое сопоставление иногда хромает, но «Лейтенант с острова Инишмор», конечно же, создавался Макдонахом с ироничной оглядкой на знаменитую пьесу Синга «Удалой молодец — гордость Запада», в которой одного ирландского бузотера земляки сочли героем лишь за то, что он убил родного папу. Век спустя Макдонах показывает нам мир, в котором количество героических личностей на один квадратный километр возросло в разы. Просто шагу нельзя ступить, чтоб не наткнуться на какого-нибудь патриотического, прости господи, героя. Каждый из них в мгновение ока готов замочить хоть папу, хоть брата, хоть всю семью скопом — дай лишь повод. Количество патриотических группировок, отколовшихся от Ирландской республиканской армии, тоже возросло в разы: что ни герой, то собственная армия в одном лице. Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой.

Поводом для братоубийственной резни в спектакле Александра Суворова станет простой ирландский кот, которому кто-то сгоряча вышиб мозги. Весть о том, что его питомцу слегка нездоровится, застанет лейтенанта Падрайка (Руслан Братов) в самую будничную для него минуту. От волнения он даже позабудет отрезать второй сосок наркодилеру, которого пытает в этот момент. В общем, вы, наверное, догадываетесь, чем дело кончится: пиф-паф, гора кошачьих и человечьих трупов, расчлененка, кровь по самое колено.

Режиссер Александр Суворов со своими однокурсниками даже и не думают скрывать, что решили «переублюдить» самых бесславных ублюдков Квентина Тарантино. Увлеченно держат друг друга на мушке, стреляют при первой же возможности. А как же иначе? Ведь они настоящие герои, не хуже тех, что были когда-то воспеты Сингом. Наиболее героическую роль в этом кошачье-освободительном концерте сыграет 16-летняя Мейрид (Софья Райзман) — ей неведомы сомнения, если речь идет о счастье родной Ирландии. Спектакль учеников Хейфеца воспринимается как динамичная и веселая киношка, перенесенная на подмостки. Но к смеху, который не умолкает в зале до самого финала, примешиваются и какие-то другие эмоции — уж слишком эти ирландские ребята похожи на наших собственных бесславных ублюдков, готовых отдать жизнь за любую подвернувшуюся под руку идею. Тем более что Партия котиков в России, кажется, уже создана.

The Moscow Times 01.11.2012

One way to overcome the violence of the world we inhabit is to embrace it eagerly and entirely. At least, that is one conclusion I took away from Alexander Suvorov’s production of Martin McDonough’s «The Lieutenant of Inishmore» at the Theater Yunogo Zritelya.

I’m tempted to say it’s hard to imagine a more violent drama, although the popular Irish playwright himself has written plays that let even more blood than this one. Still, the violence that man and woman have a habit of visiting upon men, women and cats unwaveringly occupies a central position in «The Lieutenant of Inishmore.» Suffice it to say that the action gets underway with a scene of bloody, screaming torture and more or less ends with a few dismemberments and a literal illustration of a kiss of death.

Oh, and did I say the play is hilarious? Yes, that one little thing – humor – is what debunks so successfully everything that the play puts in motion.

The rivalries separating two splinter groups of the Irish National Liberation Army come to a head over a cat belonging to the fiery Padraic. When word reaches him that something is amiss with his beloved Wee Thomas, he drops the torture session he is conducting to race home without delay.

«The Lieutenant of Inishmore» is a finely tuned comedy of blunders, each committed in full seriousness by halfwits who solemnly swear their loyalty to the cause of freedom for Ireland, but don’t bat an eyelash at the notion of crushing cats’ heads or slaughtering friends, family and lovers.

It’s hard to say where the humor is cruelest.

Is it when Padraic (Ruslan Bratov) tortures James (Anton Korshunov) by plucking out a few toenails and preparing to slice off a nipple with a razor? Is it when Padraic sends his father Donny (Pavel Poimalov) to his knees and prepares to shoot him in the back of the head for not keeping Wee Thomas safe? Is it Donny hacking up the bodies of Christy (Oleg Rebrov), Brendan (Alexei Alexeyev) and Joey (Alexander Pal) after it appears to be proven that they smashed out Wee Thomas’ brains? Or is it the pretty Mairead (Sofya Raizman) pumping bullets point blank into Padraic’s head after giving him the kiss of his life?

McDonough created an atmosphere of exaggerated violence and absolute absurdity. Hardly a gesture can be taken seriously even as the characters are ready to kill and die for every word they utter. It is a marvelous mash-up, a crunching collision of opposites in which mayhem and gore splatter up against stupidity, ignorance and incompetence of the highest degree.

As the self-composed, one-track-minded Padraic, Ruslan Bratov embodies this production’s sense of humor.

He is dashing, intelligent and charismatic. He is both ironclad and ridiculous in his commitments, expecting utter and total fidelity to the cause of good, and always ready to slice off body parts of those who do not meet his high moral standards.

The others, with the exception of the dangerously star-struck Mairead, are less idealistic.

Christy is out to stop Padraic because the latter, on grounds of morality, put an end to the only source of income and entertainment available on the island of Inishmore – marijuana. The phlegmatic and unflappable Brendan is willing to set aside fighting at any time if there is food to be had.

Padraic’s father Donny has lived a lifetime seeing men kill for good and bad reasons and it never occurred to him to question that. He doesn’t bat an eyelash when his son prepares to blow out his brains, nor does he betray a sense of relief when his execution is stayed. It’s all just how things are done here.

Designer Femistokl Atmadzas incorporates the backstage machinery and wings into his set, which consists primarily of Donny’s worktable, and Suvorov emphasizes the theatrical, playacting quality of «Inishmore» by placing the audience in bleachers onstage with the actors. This makes you squirm when bloody acts are committed a meter from your seat, but it also allows you fully to appreciate the deep irony and deadpan humor that every actor employs.

I wasn’t convinced that twangs of surf and country music were a natural sonic accompaniment to this play’s action. Nor did I understand the point of two onstage television monitors that constantly showed animated scene titles.

But those are minor quibbles. This «Lieutenant of Inishmore» serves up a full plate of violence then wipes it clean with laughter.

Новые известия 29.10.2012

О гитисовских выпускниках курса Леонида Хейфеца много говорили в прошлом сезоне. Генриетта Яновская пригласила в труппу МТЮЗа целую группу молодых и талантливых, включив в репертуар (после соответствующей адаптации и «доводки») сразу несколько их дипломных постановок. Перенесенный на сцену МТЮЗа (зрительские ряды выстроены прямо на авансцене) спектакль Александра Суворова «Лейтенант с острова Инишмор» на редкость органично вписался в репертуар одного из самых лучших московских театров. Если искать определение жанра нашей жизни последних лет, то на ум сразу приходит «черная комедия». Все происходящее вокруг слишком часто настолько нелепо и смехотворно, так противоречит логике и здравому смыслу, что в очередной раз мы восклицаем: какая чушь! Этого не может быть! Бред какой-то! Но увы. И аресты, и бредовые наезды, и пытки, и кровь – все настоящее. Может, поэтому Мартин МакДонах – ирландский мастер «черной комедии» – остается самым популярным драматургом русской сцены. Его герои постепенно становятся персонажами фольклора. Череда же эффектных ужасов, которыми изобилуют его пьесы, все больше воспринимается хроникой новостей, мало отличимых от новостей из телевизора или Интернета. Скажем, среди сегодняшних новостей о том, что в Сирии в первый день перемирия погибли 146 человек, лидер «Аль-Каиды» призвал египтян похищать иностранцев, а в столичной управе избили тележурналистов, легко представим репортаж о бойне, учиненной лейтенантом INLA (Ирландской независимой освободительной армии), мстящим за убийство своего кота. Пьесу «Лейтенант с острова Инишмор» часто называют «самой кровавой пьесой МакДонаха»: из восьми действующих лиц четверо к финалу погибают, а из трех котов выживает только один – Малыш Томас, ставший невинной причиной бойни. Пьеса перенасыщена рассуждениями о борьбе за свободу Ирландии. И во имя этой святой свободы герои МакДонаха готовы палить в кого ни попадя.

Лейтенант Падрайк подкладывает бомбы в закусочные, пытает наркодилера, отрезая ему ногти, и грозит отрезать сосок и скормить его пытаемому. Шестнадцатилетняя красотка Мейрид стреляет в глаза коровам, причем ослепляет их не из жестокости, а в знак протеста против «бесчеловечной торговли мясом»: «Я воспринимала корову только как эффективную цель для политического протеста». Борцы INLA переживают, что им пришлось убить кота (убийство людей за преступление не считается), но утешают себя тем, что свобода Ирландии того стоит. А также тем, что в дальнейшем коты Ирландии будут свободны от угнетающих их английских котов. «Мы освобождаем Ирландию не только для школьников и их милых подружек, а также еще не родившихся детей. Мы освобождаем ее в том числе для наркоманов, для воров, для наркодилеров. Для всех!»

Здесь смех в зрительном зале на минуту стихает, чтобы немедленно вспыхнуть снова: смешно и узнаваемо до слез.

Сложная жанровая природа пьес МакДонаха пока трудно дается нашим театрам. Его пьесы превращаются на русской сцене то в комикс, то в беспросветную чернуху в духе новой драмы.

Молодой режиссер Александр Суворов и его актеры сумели найти точную интонацию. Действие постановки несется, как кабинка на аттракционе «Американские горки», но не пропадает ни один нюанс мыслей драматурга. Никто не пытается специально русифицировать персонажей, а вместе с тем герои МакДонаха вполне впишутся в любую люмпеновскую компанию столичных окраин.

МакДонах в МТЮЗе поставлен и сыгран с редкой элегантностью (удивительной в столь молодой команде) и чувством авторского стиля. Хорош лейтенант Падрайк (Руслан Братов), сладострастно чистящий бритву, который только что отрезал ногти на ноге наркодилера. Очаровательна шестнадцатилетняя Мейрид (Софья Райзман), влюбленная в героя Падрайка и испытывающая нежность только к своему коту, а в финале легко расправляющаяся со всей INLA зараз. И впечатляюще органичен в каждой секунде сценического времени Александр Паль – Джоуи, сыгравший мучительно узнаваемого умственно отсталого подростка, продирающийся через словесные дебри к какой-то своей неподвижной идее, – даже его друзья не могут предугадать, что он выкинет в каждую следующую минуту.

Сколько же вокруг нас таких же юных и не очень юных хунвейбинов, к счастью, пока не вооруженных… Но ведь и это скоро может случиться!

«Я раньше думала, что убивать людей – это забавно. А оказалось, что это скучно», – бросает Мейрид, уходя в финале из заляпанного кровью жилища Падрайка…

А ты, зритель, вдоволь отсмеявшись, соглашаешься с наблюдением юной террористки. И размышляешь о том, что сюжеты МакДонаха на редкость увлекательно смотрятся на сцене, но когда жизнь вокруг тебя в твоей стране развивается по сценарию «черной комедии», лихой войнушки, то это совсем не забавно, а действительно до ужаса скучно или до смешного страшно…

Ваш досуг 25.10.2012

МТЮЗ решился на Мартина Макдонаха.

Солидный театр с безупречной репутаций и легендарной режиссерской парой у руля, включил в свой репертуар необычный спектакль. За основу взята пьеса знаменитого «Тарантино от театра», ирландца Макдонаха. В ролях заняты как «старички», так и новоиспеченные члены труппы, постановкой занимался выпускник прославленной мастерской Леонида Хейфеца Александр Суворов.

Перед тем как начать, публику предупреждают: «к просмотру не рекомендуется: ханжам, любителям постить котиков, ярым противникам табуированных тем, беременным и людям с неустоявшейся психикой, не достигшим 16 лет». Предупреждение важное — особенно для тех, кто не знакомом с эстетикой Макдонаха. Он всемирно известен как мастер черных комедий, радикал и провокатор. Его некорректные и недобрые тексты влекут за собой сильные эмоции. У кого какие, но равнодушных нет. И это понятно — не каждый выдержит такую концентрацию жестокости, на которую способен знаменитый ирландец. Гора трупов, фонтаны крови и мозги на полу для него обычное начало, «для затравки».

Казалось бы, авторов, радостно издевающихся над своей публикой, сегодня полно, но Макдонах — случай особый. За его намеренной кровожадностью скрывается и философская глубина, и сострадание к героям, и даже любовь к человечеству. Все эти его ирландские чудики, террористы и убийцы могут быть какими угодно, но только не подлыми и бесчувственными. Их абсурдная сентиментальность (главный герой «Лейтенанта» запросто вырезает соски у предателя, но рыдает, если заболел любимый котик) символизирует ущербность современного человека.

Люди перестали верить и любить друг друга, они привязываются к вещам и зверушкам сильнее, чем к матери или отцу. Все эмоции одномоментны — сегодня героиня влюблена, завтра, узнав о проступке второй половины, стреляет ему в голову. Стилистика Тарантино и братья Коэн в театре — задача сложная, в русском театре — особенно. Но МТЮЗ можно поздравить — абсолютно все актеры вписались в предложенные амплуа. Не зазорно даже перечислить их имена, ребята вполне могут претендовать на большое театральное будущее (Павел Поймалов, Евгений Волоцкий, Руслан Братов, Софья Райзман, Антон Коршунов, Олег Ребров, Алексей Алексеев, Александр Паль).

Режиссерские амбиции Александра Суворова также очевидны — для дебютанта этот спектакль — удача. Чувствуется, как долго и трудно шла работа, и как довольна вся команда результатом. Драйв и дерзость, присущая молодым, тоже оказались здесь кстати. Другого такого экстравагантного и вместе с тем заразительного действия среди «молодых» спектаклей Москвы сегодня нет.

Независимая газета 22.10.2012

На сцене Московского ТЮЗа – сразу и актеры играют спектакль, и зрители – ряды стульев поднимаются вверх небольшим амфитеатром. Режиссер Александр Суворов, выпускник гитисовской мастерской Леонида Хейфеца, сперва эту же самую пьесу Мартина МакДонаха «Лейтенант с острова Инишмор» поставил в ГИТИСе как дипломный спектакль. Часть актеров из него пригласили в Московский ТЮЗ, а с ними в ТЮЗ пришел и Александр Суворов со своим «Лейтенантом…».

В программке кроме действующих лиц и исполнителей даны необходимые пояснения. Они и вправду необходимы, важно же знать, к чему про одних говорится, что они с Инишмора, про других – из Северной Ирландии. Да, время от времени что-то такое передают в новостях – ирландские сепаратисты что-то взорвали, что им продавало оружие то ли КГБ, то ли ЦРУ, а скорее всего те и другие. В спектакле – и в программке – упоминаются еще Ирландская республиканская армия (ИРА), Ирландская независимая освободительная армия… При желании можно найти – уже не в спектакле, а в «свободном полете» немало интересной информации про «официальную» ИРА, «подлинную» ИРА и еще несколько других. Сразу и смотреть не хочется – ну, кому это у нас интересно?!

Смотреть интересно. МакДонах – не зря сегодня один из самых популярных драматургов во всем мире. Ну, в Европе – понятно, там все помешаны на политике, но и у нас ему быстро нашли «сравнительный ряд», называют иногда «русским Шукшиным». Ну, в чем-то – наверное. «Лейтенант с острова Инишмор» (в Московском ТЮЗе – в переводе Павла Руднева) из всех других его пьес больше напоминает… фильм «Залечь на дно в Брюгге», снятый МакДонахом по собственному сценарию. Какие-то бандиты, хотя вроде бы обыкновенные люди, только о быте они не говорят вообще, вернее, весь их быт состоит из разговоров о том, кто кого и почему пристрелит, и эти разговоры лишь отчасти относятся к счастью родины, их многострадальной Ирландии… Начинается все вообще с того, что на дороге задавили кота, черного кота, который принадлежит, вернее, теперь уже принадлежал Падрайку, который красив и – с острова Инишмор (Руслан Братов).

Пьеса – череда диалогов местных жителей, так или иначе переживающих гибель этого кота и, поскольку всем известна кровожадность лейтенанта, время проходит в напряженном ожидании его возвращения и неминуемой страшной мести. Он появляется – и финал напоминает развязки шекспировских трагедий, где трупов мало не бывает.

Их еще и распиливают – правда, за сценой, но звук пилы и усталые лица пильщиков публика слышит и видит. Не зря на афише, на сайте театра – предупреждение: спектакль «не рекомендуется: ханжам, любителям постить котиков, ярым противникам табуированных тем, беременным и людям с неустоявшейся психикой, не достигшим 16 лет».

Кстати, расстрельные сцены решены эффектно, с кинематографическим размахом – за что отвечает специально приглашенная студия спецэффектов. Вообще спектакль получился захватывающий, начало несколько замедленное, но чем дальше, тем динамичнее. И – кровавее! И в этом развитии видится несколько проблем.

Спектакль очевидно клонится в сторону Тарантино, где кровь – рекой, а сочувствию нет места, начнешь сочувствовать – ужаснешься, поэтому все понимают – здесь все несерьезно, стрелялка – игра. Смеются в зале часто, точно находя спасение в смехе, а смех – не единственная эмоция, которой требует ирландский автор. МакДонаха, думается, не зря иногда «путают» с Шукшиным, а в его пьесах не зря ссылаются на русских, где имеются не только свои и давние террористические традиции. Там – как это делает и сам драматург в своем фильме «Залечь на дно в Брюгге» – такие «качели»: то вроде стрелялка-игра, то – герой крупным планом, наемный убийца, а нет же, и он напрашивается на минуту сочувствия, даже симпатичен, черт побери. У Шукшина ведь жизнь и герои – жестоки, и часто. И не только в истории про Степана Разина, где кровь – на каждом шагу. Просто не всякая жестокость утопает в крови.

Впечатление складывается, что режиссера – особенно в первых сценах – подводят актеры, которые этой легкости лишены, но главное – им не на что опереться. «Органику», которую так ценят в телесериалах, они дают, но актерское дело нуждается еще и в профессиональных навыках, в ремесле, которого им, многим, сильно недостает.

И с какой стати лейтенант с Инишмора так сильно смахивает на наших кавказских боевиков? Потому ли, что нам этот образ понятнее? Или это самостоятельная находка актера? МакДонах – именно в силу сложности, закрученности сюжетов и постоянной его игры с эмоциями, нуждается в изощренной актерской работе, тут ноль-позиция, которую так ценят в документальном театре, – не подойдет.

В итоге – это слышно по реакции зала – публика оживает, когда на сцену выходит единственная героиня, Мейрид (Софья Райзман), думается, не только потому, что в какой-то момент вершить свою кровавую работу она выходит в максимально – для северной провинции Ирландии – раздетом виде. Она, показалось, почувствовала, чего от нее хочет режиссер, и нашла ту необходимую в этой истории легкость, отстраненность под руку с вовлеченностью. Объяснить непросто, сыграть сложно, но ей удается.

Итоги 22.10.2012

Сейчас модно упрекать отечественный театр в провинциальности. Мол, отстали мы от европейского мейнстрима, то не заметили, тут профукали. Может быть. Хотя на иных фестивалях сомнения гложут и незаметно подкрадывается патриотизм. Но это так, к слову. Потому что в случае с Мартином Макдонахом мы как раз если не впереди планеты всей, то уж точно шагаем в ногу. Нет, пожалуй, в наших пенатах драматурга более популярного, идущего на больших и малых сценах. Ведь не простой автор, не кассовый, а потянулись к нему, как к родному. Косноязычие, безъязыкость времени и наша новая драма передать пытается. Только в ней, если все fuck повыбрасывать, порой ничего и не остается. Потому что доковцы и новодрамовцы свои диалоги подслушивают у жизни якобы, а замечательный ирландский драматург слышит их в голове. То есть занимается искусством.

«Лейтенанта с острова Инишмор» поставил на сцене МТЮЗа дебютант Александр Суворов. Принято считать, что поколение, воспитанное на фильмах Тарантино и братьев Коэн, ларчик Макдонаха открывает легче, чем их отцы. Не знаю, оказали ли именно названные американцы влияние на молодого режиссера, но зато точно знаю, что Суворов вышел из мастерской Леонида Хейфеца, которая в этом году блистала выпускными спектаклями не только полными ярких индивидуальностей, но и впечатляющих уровнем профессионального мастерства. Не школьным (ах, какой точный грамотный разбор!), а каким-то легким дыханием, обретенным, как у музыкантов, правильной постановкой руки и изнуряющими упражнениями.

Вот и этот спектакль дышит легко, не натужно. История об ирландских революционерах, они же террористы, с кучей трупов и брызжущей во все стороны кровью, поставлена с безупречным чувством жанра. Его принято определять как черный юмор, но в это определение не вмещается беззащитный лиризм, отделяющий Макдонаха от Тарантино с Коэнами. Суворов именно на этой грани и играет, вместе с артистами, уловившими тон. Оттого спектакль гомерически смешон и щемяще грустен. Ведь речь идет о такой степени инфантильности, при которой вопросы морали уже не встают. На фоне наших сегодняшних революционных передряг многое в спектакле звучит неожиданно актуально.

Конечно, надо поименно назвать всех исполнителей, из которых четверо — Павел Поймалов, Евгений Волоцкий, Антон Коршунов и Алексей Алексеев — артисты труппы со стажем, а четверо других — Руслан Братов, Софья Райзман, Олег Ребров и Александр Паль — новобранцы-сокурсники из той же мастерской. В этом месте напрашивается замечание на еще одну животрепещущую тему: как сохранять репертуарный театр и что есть пресловутый или незабвенный театр-дом. Сейчас перед театральной молодежью часто заискивают, зазывают без разбора в свои дома, оказывая медвежью услугу и себе, и им. В МТЮЗе последовательно ищут своих, одной группы крови, и спектакли приглашенных («Кроткая» Ирины Керученко, «Убийца» Дмитрия Егорова) не стоят особняком, а вписываются в репертуар, не разрушая фундамент.

Да, совсем забыла сказать: весь сыр-бор разгорелся в пьесе из-за мнимой смерти кота террориста-революционера Падрайка, который беспощадно мстил за своего любимца. А кот, как водится, гулял сам по себе…

Блог ПТЖ 21.10.2012

Минувшей весной Москва театральная, казалось, только и говорила, что про учеников Леонида Хейфеца. На дипломные спектакли в ГИТИС ходили, как нынче на Някрошюса, на показы в режиссерской лаборатории ЦДР лишнего билета было не достать. Теперь их спокойно можно купить в кассе МТЮЗа — на хармсовскую «Четвероногую ворону» Павла Артемьева и макдонаховского «Лейтенанта с острова Инишмор» Александра Суворова. Главный режиссер Генриетта Яновская взяла эти курсовые работы в репертуар театра, а занятых в них актеров — в штат.

И вчерашние студенты ворвались в МТЮЗ, как грабители в придорожное кафе. Нахальные и уверенные. Не наглые и самоуверенные — тут четкое понимание своего места. Их с «Лейтенантом» пустили на большую сцену, они забились в арьерсцену — у рампы уже зрители сидят. И ставит Суворов МакДонаха, как ирландский вестерн.
С первых же аккордов и первой же телезаставки (на сцене два допотопных телевизора, включающихся в начале каждой части) режиссер наводит на брутальную «чернуху» пусть дурацкий, но все же романтический флер. Вроде нашего «украл, выпил, в тюрьму», но только с установкой на другие ценности — «пришел, увидел, наказал». То бишь застрелил — поколению, для которого Тарантино уже дедушка, это объяснять на пальцах не надо.

Так в любой ситуации поступает главный герой, «плохой, хороший, злой» в одном флаконе Падрик (Руслан Братов), прирожденный убийца и маньяк, изгнанный даже из Ирландской республиканской армии (ИРА) за излишнюю кровожадность. Преданный Отчизне и коту, он колесит по Ирландии, взрывая фаст-фуды и карая нечестивцев. Та еще мораль у террориста: торговать марихуаной у Макдональдса нельзя, а нашпиговать кафе взрывчаткой — милое дело! К счастью, не вся взрывчатка одинаково опасна.

По ходу где-то из таких же отморозков (их играют Олег Ребров, Александр Паль и Алексеев Алексей — подробно, с любовью и… сарказмом) Падрик сколотил и бросил на произвол фракцию Ирландской народно-освободительной армии (ИНЛА), которая идет теперь за ним по следу и жаждет мести. Но достать его возможно одним лишь способом — убив кота. А уж Падрик… Короче, мораль сей саги можно свести к немудреному «тра-та-та, тра-та-та, расстреляю за кота!». Шесть трупов — пару котов и четверку из ИНЛА, включая главаря, к занавесу нам обеспечат и даже расчленят.

Актеры так лихо, на спринтерской скорости, не жалея пистонов и свекольного сока, разгоняют ритм спектакля, что и на выходе остается ощущение неизрасходованного адреналина. Вроде как обещали боксерский поединок в 12 раундов, а бой остановили на 10-м — за явным преимуществом. Не спрашивайте, кого над кем. Главное, что режиссера не подвели ни чувство меры, ни чувство стиля, и он не свел спектакль до уровня студенческого капустника. Хотя соблазнов, кажется, было много. И все — из арсенала завзятого киномана. Тут вспомним «университеты Тарантино». Так, Падрику достаточно достать для съемки очередной казни видеокамеру, взмахнуть опасной бритвой — поток киноманьяков захлестнет сознание, и главный среди них — «Американский психопат» Мэри Хэррона. Его папаша Донни (Павел Помайлов) — псих другого поколения — из «Психо» Хичкока. В глаза, блестящие маслины, взглянуть, да и по повадкам, одежонке —ну, вылитый хичкоковский Норман Бейтс: этот Донни, психопат на пенсии, тоже убил свою мать. И все детали, вплоть до последнего башмака, тут подобраны и подогнаны до степени сродства — персонажи, кажется, выросли в этих стенах, да и одежда состарилась на них: большой улов художника Фемистокла Атмадзаса из подворотен и с барахолок — большая удача и спектакля.

Но ключевым во всей поднявшейся суете вокруг кота становится костюм диснеевского Тигры. Это ряженый в него Джеймс (Антон Коршунов) толкает травку тинейджерам. Беззащитный, до смешного жалкий человек, хоть и в обличье зверя. Самая большая кошка в пьесе, уже не рыжая, еще не черная (недаром же перед приездом Падрика папаша и сосед Дейви красят рыжего кота гуталином). И — вся в крови. Поле непаханое как для интерпретаций здесь (не забыть и про привет тарантиновскому «Убить Билла» — пародия на костюмы Умы Турман—Брюса Ли), так и для выкрутасов на сцене. Там сразу намечающийся бурлеск отсекается режиссерской же самоцензурой: «Не теряй голову!» — бросает ее Падрик помилованному Джеймсу.

Вот он и просится как на афишу, так и в программку, а не стреляющая по-македонски в нижнем белье Софья Райзман, играющая роль Мэйрид, — затертое до монохрома клише. Пусть она и тот самый лейтенант с острова, которому убивать людей скучно, но «стремная девка», как сказал о ней Падрик. И этим все сказал. Что, впрочем, не относится к игре — в роль угловатой девочки-подростка, мечтающей о террористе и терроре, она попадает точно, как ее героиня — в глаз корове.

Ну а МТЮЗовским «старичкам» в спектакле Суворова отведены лишь роли жертв — и хорошо уже знакомое по «Убийце» амплуа недотепы у Евгения Волоцкого в роли Дейви, и упомянутые папаша Донни Помайлова и умученный Тигра-Джеймс Коршунова. И даже затесавшийся в шайку горе-террористов Алексей Алексеев играет этакого резонера — что ни слово, все «самозванцам» поперек и с видом «вы, мол, порешайте-ка свои проблемы, а я пока бобов пожру». Тут весь квартет старожилов выглядит как в тарантиновском «Криминальном чтиве»: герои Сэмуэля Джексона и Джона Траволты вроде завернули в забегаловку перекусить, а их пришить могли бы между делом. Собственно, с этого и начинался наш рассказ — вчерашние студенты ворвались в МТЮЗ, как грабители в придорожное кафе.

Под занавес выносят целого и невредимого Малыша Томаса — живого кота, с которого вся эта кровавая катавасия и началась. Впрочем, как и любая буча — с поломанной погремушки.

Вестиfm 17.10.2012

В Московском ТЮЗе состоялась премьера спектакля «Лейтенант с острова Инишмор» одного из самых известных сегодня в Европе и мире драматурга Мартина МакДонаха. На премьере побывал театральный обозреватель «Вестей ФМ» Григорий Заславский.

На официальном сайте Московского ТЮЗа, который давно уже никто не расшифровывает как театр юного зрителя, по поводу нового спектакля по пьесе Мартина МакДонаха — информация для зрителей: спектакль не рекомендуется «ханжам, любителям постить котиков, ярым противникам табуированных тем, беременным и людям с неустоявшейся психикой, не достигшим 16 лет». История, если взяться ее пересказывать, холодящая кровь и страшно политическая. Тут и бойцы Ирландской республиканской армии, и воины Ирландской независимой освободительной армии, еще две армии создаются буквально на наших глазах героями этой истории, но тут же все гибнут, так что Ирландии, вероятно, с такими-то бойцами еще не скоро пользоваться плодами обретенной, в боях завоеванной свободы.

На дороге гибнет кошечка, любимая черная кошка, вернее, любимый черный кот лейтенанта Падрайка, лейтенанта с острова Инишмор, ну и все засуетились: он ведь вот-вот вернется, а парень он боевой — не ногти отрежет, так просто убьет. И не ошибаются: как только он понимает, что котик его погиб, тут же ставит на колени и отца, и оказавшегося в доме парня, и пистолеты в руки, и целится уже… Ну, в общем, кровь льется ручьями, а в программке специально оговорены спецэффекты, успеху которых способствовала специальная какая-то студия.

Но вот в чем дело, вернее, вот в чем, я бы так сказал, незадача: Мартин МакДонах — наш современник. Дело даже не в том, что он сегодня один из самых популярных в мире драматургов: его ставят и по нашу, и по другую сторону океана, у нас в России тоже много ставят. Дело еще и в том, что, например, можно всегда сказать: «А мы не знаем! А кто знает, что хотел сказать Толстой или Чехов», — МакДонах нам показал сам, как он видит свои истории. Несколько лет назад шел у нас его фильм «Залечь на дно в Брюгге», сейчас, буквально на днях, выходит новый его фильм. У него довольно странная смесь, и вроде бы черная комедия, и в то же время каждая смерть вызывает искреннее сочувствие автора, тут не как в иных французских черных комедиях, трупы штабелями, а в зале — смех гомерический. И вот этого сложного сочетания добиться очень непросто. Этот театр не для начинающих. Он изощренный, сложный.

Здесь важно и не переборщить, чтоб никто не попытался всерьез воспринять распиливающих трупы героев. И смешно тоже должно быть, это ж все-таки черная комедия. Вышедшая в ТЮЗе премьера — это видно — двигает сюжет в правильном направлении, и актеров молодой режиссер Александр Суворов явно направил правильно. Но театр — такое место, где каждому зерну надо дать вызреть, а так пока что некоторая незрелость в этом фрукте чувствуется. Вроде как бананы, которые раньше в нашу страну завозили зелеными, такими их и покупали, клали на шкаф и ждали, когда пожелтеют. Вот и премьера «Лейтенанта с острова Инишмор», наверное, еще дозреет. А может, и нет — бананы некоторые так и не желтели, оставались зелеными и только сморщивались. Приходилось их выбрасывать.

Time out 10.12.2014

Кама Гинкас поставил спектакль о том, как в человеке рождается душегуб. Катерина в исполнении Елизаветы Боярской ни мгновения не выглядит жертвой, акртиса играет отчаянно смело и легко, не клянча у зрителей ни понимания, ни сочувствия.

Николай Лесков рассказал историю страшную о бабе характера незаурядного, которая ради страсти своей ни перед чем не остановилась, даже перед убийством ребенка. И рассказал честно. Но в театрах ее наших любят играть как историю любви беззаветной. По многим провинциальным сценам мечутся, картинно заламывая руки и кутаясь в пестрые посадские платки, несчастные Кати Измайловы — жертвы купеческого домостроя, отдавшие все и даже жизнь свою за любимого, который ее предал.

Режиссер Кама Гинкас поставил спектакль о том, как в человеке рождается душегуб. И то, что душегубом становится молодая, роскошная и своевольная Катерина в исполнении Елизаветы Боярской, ситуацию только обостряет. Жертвой в доме свекра, властного купца Измайлова, мощно и не без лукавства сыгранного Валерием Бариновым, молодая жена его безвольного сына не выглядит ни мгновения. Поиграв в покорность, пококетничав напрасно с мужем, Катерина заскучала. А женой в богатый дом из бедности она уж точно не за скукой шла. Не получив своего от мужа, она вышла на охоту. Сама присмотрела среди работников парня посмелее, за которым уже тянулась слава бабника, сама весело и шально поманила его и без сомнений отдалась. Никакой домострой ей не указ. Вольная она. Ничьих прав над собой не признает — ни людей, ни Бога. Любви меж Катериной-Боярской и Сергеем, разбитно и хулиганисто сыгранным Игорем Балалаевым, в помине нет. В чувственных и потных сценах страсти каждый из них жадно берет свое, ничем не делясь. Но уж это «свое» Измайлова никому не отдаст.

Боярская сухо, с тенью улыбки описывает сцену отравления свекра крысиным ядом (Гинкас, как и во всех своих спектаклях по прозе, текст на реплики не расписывает. Актеры как бы его рассказывают). Нагло и зло — сцену убийства мужа. И на убийство свалившегося на голову малолетнего наследника купеческого капитала, уже своим сочтенного, идет решительно.

Гинкас использует запрещенный прием: очаровательный трогательный мальчик ложится в гроб как в кроватку и ему ручки на груди складывают. Но этим ударом зрителю под дых режиссер пытается истребить даже тень обаяния того беса, которого актриса постепенно высвобождает в своей героине. Боярская играет отчаянно смело и удивительно легко — влет, не клянча у зрителей ни понимания, ни сочувствия. Да ее Измайлова ни чьими чувствами и не интересуется. А потому финальные слова «она уже никого не любила и себя не любила» звучат хоть и горько, но без дрожи в голосе.

Театральная Афиша 15.01.2014

Чудо-красавица и большой талант, Елизавета Боярская ездит в Москву из Питера – играть великую грешницу Катю Измайлову. Выучка питерской школы (сдержанный психологизм, осмысленная содержательность игры) вступила в реакцию с отчаянно экспрессивной режиссурой Гинкаса – и эффект получился внушительный. Чистое наслаждение следить, как в подвижной, по-щенячьи радостной девочке Кате, словно заживо погребенной при пещерных муже и свекре, прорастает могучая, свободная натура. Как силой грешной любви рождается русская леди Макбет, ужасная во грехе, но и адски прекрасная (красота Боярской имеет редкое свойство стократно усиливаться на сцене, пробивая зал до самой галерки) и как бессмысленно и беспощадно крушит она все на пути своей страсти.

Свекр (Валерий Баринов) и муж (Александр Тараньжин) проживают в доме себе под стать: две тяжкие стены с развешанными как попало образами без лиц (одни оклады вместо икон) образуют узкое мрачное пространство, живо напоминающее о документальном рассказе Лескова «Загон». В нем писатель с болью говорит о дикости Руси, отгородившейся стеной от «вредных тяготений чужеземщины», о народе, который живет «образом звериным» в темном загоне. Образ этого народа стал определяющим в спектакле. По версии Гинкаса, в погибели Кати виновен вовсе не приказчик Сергей (Игорь Балалаев), фатоватый слабачок, нечаянно себе на беду разбудивший в «полюбовнице» недюжинную русскую мощь. Виноваты сограждане – тупо агрессивная толпа, в которую сливаются все персонажи, обрядившись в одинаковые шинели каторжан. «Мценский» уезд в названии стал у Гинкаса «нашим» уездом (так было вначале у Лескова) не случайно: темная масса сограждан, безликих, как и их иконы на стене, по сей день глушит и корежит любые проблески свободы в России.

Если у Лескова каторжанка Катерина Измайлова, в страшных муках ревности утаскивая за собой соперницу, уходит под воду во всем блеске героической натуры, то Гинкас беспощаден: Катя Елизаветы Боярской, изнасилованная толпой, превращается в опустившуюся тварь, в животное – и гибнет в омерзительно пошлой бабьей сваре на потеху той же толпы.

Новые известия 10.12.2013

РБК daily 10.12.2013

«Да исправится молитва моя», — поет церковный хор. На сцене в это время топчется кучка арестантов в серых шинелях — не просто безликая, но безголовая, потому что шинели ползут вверх, закрывая острожников выше макушек. Один из них пытается выскочить из толпы, вернее выползти, проскользнуть между ног, но толпа втягивает его обратно. Шинели опускаются, открывая лица; в первом ряду острожников стоят женщины, и среди них — купеческая жена Катерина Львовна Измайлова, из любви убившая трех человек и отправленная за свое преступление на каторгу.

Николай Лесков, работавший одно время в уголовной палате, написал свою повесть по материалам реальных дел, с которыми ему приходилось сталкиваться. По-видимому, многие из них поразили писателя размахом страстей, бушующих в российской глубинке второй половины XIX века: Шекспир, да и только. Сам Лесков вспоминал, что, сочиняя свою «Леди Макбет Мценского уезда», «под влиянием взвинченных нервов и одиночества чуть не доходил до бреда. Мне становилось временами невыносимо жутко, волос поднимался дыбом, я застывал при малейшем шорохе, который производил сам движением ноги или поворотом шеи».

В спектакле Камы Гинкаса есть та же жутковатая лесковская нота; спектакль заставляет прислушиваться к каждому произнесенному актерами слову (перед финалом текст звучал слишком тихо, и зал замер) и леденит кровь. Накануне убийства десятилетнего племянника, оказавшегося на пути Катерины Львовны к наследству покойного, убитого ею же мужа, двое рабочих выходят на сцену и начинают буднично и деловито сколачивать прямоугольный ящик — вроде бы и кроватку для мальчика, и в то же время — гроб. Тень Катерины Львовны мечется по стенам — от одной зажженной лампады до другой.

Художник Сергей Бархин создал для «Леди Макбет» удивительное пространство — рыжее, проржавевшее железо (оно у Бархина может сыграть и осеннюю листву, и бревенчатые стены) здесь создает границы мира, в котором проходит жизнь Катерины Львовны. Рыжие стены с золотыми окладами икон и лампадами — это и купеческий дом, где Катерина Львовна сохнет от страшной русской скуки, и тюремная больница, где у нее родится младенец, и дорога по этапу, где оборвется ее жизнь.

Елизавета Боярская, которой Гинкас доверил роль русской леди Макбет, играет женщину, проснувшуюся после пятилетнего сна в душном купеческом плену и готовую на все, чтобы в него не возвращаться. Для нее нет ни Бога, ни совести, она не ведает осторожности и не думает о будущем.

Гинкасу всегда были интересны подобные персонажи; что бы они ни совершили на своем пути, режиссер их не судит, а лишь внимательно выслушивает. В случае с «Леди Макбет» режиссерская позиция, кажется, совпадает с авторской. Лесков начинает свою драму словами: «Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета».

РИА новости 09.12.2013

У Камы Гинкаса премьера. Репертуар московского ТЮЗа пополнился еще одним произведением по русской классике. Режиссер выбрал повесть Лескова «Леди Макбет Мценского уезда», заменив название уезда на слово «наш». И из Питера взял на главную роль модную актрису Лизу Боярскую.

«Ой, ночка темна, но-о-очка темна-а-а…» Темной ночкой происходит эта кровавая лесковско-шекспировская история — «Леди Макбет нашего уезда». Потому-то и затягивают время от времени актеры эту или другую подобную песню — да все как-то вдруг, ни к селу ни к городу. Зато получилась очень точная метафора. Сцены, происходящие ночью, в полумраке, удались в спектакле лучше всего. В этих моментах сходятся воедино все задумки режиссера Камы Гинкаса. Здесь и темнота русской ночи, и белеющее во мраке дерево (великолепное, «деревянное» оформление Сергея Бархина: хомуты, оглобли, сани, табуретки — все деревянное), и узкий луч света, падающий сверху как острый глаз луны (блестящая работа художника по свету Евгения Гинзбурга), и тревожная, томительная атмосфера. В ночных сценах даже прозаический пересказ (а именно так построен спектакль — актеры говорят в качестве реплик не только прямую речь, но и описания от автора) звучит уместно.

Лиза Боярская выкладывается для этой работы по полной программе: все силы, всю душу, все, что она имеет отдать. Зачастую (хоть и не всегда) ей этого хватает для образа Катерины Львовны — томной, страстной молодой барыни, полюбившей широко, по-русски, до крови, до самого конца. Впрочем, Лиза Боярская играет скорее «Грозу» Островского, чем Лескова. Как этой молодой козочке, не по любви выданной замуж, скучно дома! Свекор (Валерий Баринов) и муж (Александр Тараньжин) вечно на работах. А Катерина бегает одна по дому, прыгает, топает, с тоски то крикнет, то запоет, то запляшет, а чаще всего (непонятный жест) задерет юбку и покажет белые панталоны с оборками. Нечем ей занять свой ум, свою душу и свое тело.

Неужели их с Сергеем история страсти завязалась со скуки? Мол, заняться больше нечем, кроме как «посадил он ее на мерку и…» Неужели это написал Лесков? Конечно, нет. У Лескова зерно упало в подготовленную почву, дьявольская неуправляемая сила затянула обоих вмиг. А вот в этом спектакле — да, со скуки все началось. Да так мимоходом и пошло. Нескладное бормотание Сергея (Игорь Балалаев) и Лизы в любовных сценах не источает искр, зажигающих зал. Не заводит. Не бьет наотмашь. А остается там, на сцене, за невидимой стеной между залом и актерами, на санях, среди хомутов и оглоблей.

Любовный, эротический триллер остался просто триллером. Зато каким! Здесь Каме Гинкасу достаются все аплодисменты — да и Лизе Боярской, у которой в эпизодах с убийствами загораются огоньки в глазах. Игра света добавляет тревожности. Впрочем, все три убийства произойдут не на наших глазах, а в пересказе. Самое страшное убийство самого себя расскажет нам свекор — всегда великолепный Валерий Баринов. Хриплый громовой голос: «Умер Борис Тимофеич, да и умер, поевши грибков, как многие, поевши их, умирают!» В грибках был, конечно, крысиный яд.

А самое пронзительное убийство удалось сыграть юному Степану Степаняну в роли мальчика Феди — наследника убиенного же мужа Катерины Львовны. Впрочем, убийство ребенка происходит тоже в пересказе. Мальчик лежит в гробу, а Катерина Львовна с остановившимся взором низким голосом произносит: «Катерина Львовна одним движением закрыла детское личико страдальца большою пуховою подушкою и сама навалилась на нее крепкой, упругой грудью».

Скука заела, русская скука! От скуки мается на сцене ненужная массовка, бренчит на балалайках и курит (прикуривая почему-то от современной зажигалки). От скуки Сергей жует соленый огурец — вечный образ Руси в сегодняшних театрах. От скуки милуется с Сергеем Катерина Львовна, от скуки ходит вокруг нее Сергей, и скучными голосами актеры объявляют: «Глава седьмая», «Глава восьмая»… И в остроге, куда Лиза с Сергеем неминуемо попадают, такая же скука. Жизнь — нудная жвачка, тюря, которой когда-то должен прийти уже конец.

Кама Гинкас точно раскрыл страшную сторону очерка Лескова: эту опасную лихость русской души, которая, уж коли «поехало, покатило», не останавливается. Кровь, не кровь — словно во хмелю, русский человек несется туда, куда душа позовет. Но мотив русской скуки, кажется, или попал мимо цели, или остался на уровне истории прошлых веков. Русская жизнь больше не скучна так, как во времена Лескова. В постановке не хватило жизни сегодняшней, бьющей, пульсирующей. Может, поэтому зал рассмеялся за спектакль единственный раз — когда тонким намеком упоминаются наши дни: «За сто верст на Руси по проселочным дорогам еще и теперь не скоро ездят».

Блог ПТЖ 08.12.2013

В последний миг спектакля в кромешной тьме сцены меркнут слабые огоньки. То ли догорающие свечи в пустом храме, то ли лампадки в брошенной избе. Про такие места говорят «Богом оставленные». Какие молитвы? Ведь только что обезумевшая толпа каторжан яростно затаптывала слабых, словно дикие звери избавлялись от раненых собратьев. Но после заполошной, пьяной песни звучал церковный хор. «Жертва вечерняя» Павла Чеснокова летела над грешниками и никак не могла их отмолить.

Рифмы Камы Гинкаса контрастны. Свет и мрак. Плен и свобода. Духота и воздух. Страсть и бесчувствие. Ад и Рай. Хаос и порядок. Все рядом. Резкие конфликты — основа театральной формы. Формой Гинкас владеет безупречно, выстраивая спектакль, словно симфонию. И чем сильнее развивающиеся темы, тем сложнее полифония действия.

Одну из тем властно ведет пространство. Сергей Бархин выстроил избу, похожую на клеть. Стены ржавого цвета сужаются, но не смыкаются, в глубине — проем, похожий на пропасть. Здесь в каждой щели мерещатся домовые, а по ночам бродят покойники. Черная дыра поглощает жертв Катерины Львовны. Убитые покидают этот мир сами, медленными шагами, не сводя недоуменных взглядов с женщины-убийцы. А потом возвращаются героями ее кошмаров, терзая и мучая совесть, пробуждающуюся у Катерины только во сне. Душит невестушку кот-оборотень в обличье свекра Бориса Тимофеевича. Фольклорная нечисть двойственна и лукава — вроде все понарошку, как в сказке, но жутко до дрожи, как в правдивой хронике. И хотя оклады без икон, висящие на стенах, недвусмысленно обозначают устои купеческого бытования, языческий дух здесь явно преобладает. Доминанта сценографии — наглые розвальни, притягивающие к себе все внимание. Колдовские, потрескавшиеся, потемневшие сани, несколько веков валявшиеся в каком-то глухом сарае и невесть как попавшие на сцену Московского ТЮЗа, кажутся свидетелями того времени, о котором писал Лесков. Свидетелями варварского, темного царства, где домостроевская мораль доходила до исступления, а свобода и смертный грех оказывались чуть ли не синонимами. Как строит спектакль режиссер Гинкас, как мастерски нагнетает напряжение, как изредка позволяет зрителю расслабиться, — объяснить можно, «разложив каждую мизансцену по полочкам». Но как в рамках совершенной формы, доведенной почти до формулы, он добивается органичного актерского существования? Уму непостижимо.

Гинкас всегда идет от литературы. Сначала увлекается материалом, а потом уже ищет актера, способного этот материал воплотить. И каждый раз назначение на центральную роль столь точно, что, кажется, все происходит наоборот — сначала актер, а потом уже произведение, будто специально для него написанное. Ну кто сегодня, кроме Елизаветы Боярской, способен сыграть Катерину Измайлову? Вполне возможно, что Кама Миронович увидел ее Ирину в «Трех сестрах», поставленных Львом Додиным в Малом драматическом театре. Увидел страстность, переизбыток нерастраченных женских сил и почти звериную готовность отстаивать себя, сметая любые препятствия. И оценил жесткость и волю шекспировского масштаба. Но, по признанию многих, очерк Николая Лескова пострашнее «Макбета».

За два с небольшим часа, что идет спектакль, Катерина Измайлова перерождается не однажды. Боярская мощно проживает все состояния, разворачивая полную «биографию страстей». Лучезарная девочка, радующаяся жизни и натыкающаяся на тупые взгляды свекра-истукана (Борис Тимофеевич Валерия Баринова суров и страшен, как ночной филин). Слепая от счастья женщина, упивающаяся запретной любовью. Убийца, похожая на ведьму. Бесчувственная каторжанка, униженная и затравленная. Каждый раз все другое — пластика, голос, спустившийся от звонких верхов к грудному бархату, а потом лязгающий, как битый чугун. Даже внешность меняется. В чем заслуга не только мастерских актерских перевоплощений, но и художника по свету Евгения Ганзбурга. Тьма — соучастница катерининых преступлений. И когда перед диким покушением на ребенка Федю Лямина (кротко и послушно сыгранного Степой Степаняном) пол-лица заливает Измайловой черная тень, а потом лучи направляются так, что глазницы актрисы кажутся пустыми, становится не по себе. Катерину швыряет из крайности в крайность. Но актриса избегает цинизма грубых переходов. Как будто особый внутренний стержень не позволяет перейти за грань даже в самые рискованные моменты этой жуткой истории. Изо всех своих могучих сил Катерина Елизаветы Боярской бьется за свободу, за обретенную любовь. Соответствовать такой волевой натуре невозможно. То, что ее возлюбленный Сергей оказывается всего лишь прощелыгой, не видит только сама Катерина Львовна (актер Игорь Балалаев разоблачает охотника до легких интрижек с самого начала). А рохля муж Зиновий Борисович рядом с полнокровной красавицей — и вовсе недоразумение (Александр Тараньжин очень точно играет человека без свойств).

Злодеяния лесковской героини любого здравомыслящего человека введут в оторопь. Но героиня Гинкаса и Боярской — скорее жертва, чем хищница, преступница поневоле, заслужившая лучшей доли (о чем сама Катерина напевает в одной из сцен спектакля). И после всех мурашек, не раз пробиравших за время спектакля, возникает светлое чувство. Так переживается катарсис после трагедии.

Гинкас рифмует концы и начала, открывая и завершая постановку похожими сценами. Над серыми одеждами плывет молитвенное песнопение. Из шинелей медленно, мучительно вытягиваются людские фигуры, тщетно вслушиваясь в музыку (пластику в спектакле поставил Константин Мишин). Могучее, прочувствованное пение церковного хора никак не может отмолить грешников. «Господи, избавь меня от этого ужаса…», — шепчешь вслед за героями спектакля Гинкаса, неслучайно изменившего в названии лесковской повести одно слово. «Леди Макбет нашего уезда». Но не дай Бог, чтобы это было про нас.

Газета Культура 04.12.2013

«Иной раз в наших местах задаются такие характеры, что, как бы много лет ни прошло со встречи с ними, о некоторых из них никогда не вспомнишь без душевного трепета». Серые грубые шинели, звон кандалов да залихватская тюремная песня — вот, что сталось после того, как этот «характер» бурей пронесся по Мценскому уезду. Лесковскую «Леди Макбет…» Гинкас ставит как воспоминание каторжанина: страшное, яркое и, конечно, не без трепета.

В афише МТЮЗа спектакль называется «Леди Макбет нашего уезда». Именно под таким заглавием повесть была опубликована впервые. «Наш уезд» на сцене выглядит вполне по-лесковски: купцы да балалайки. Осовременивать повесть, превращая каторжан в зэков, ботающих по фене, а Катерину Измайлову — в рублевскую фифу, режиссер не стал. Спектакль выдержан в классическом ключе, с большим уважением к тексту. Герои даже говорят о себе в третьем лице — по-книжному. Остались на словах и прекрасные лесковские пейзажи. А вот декорации отнюдь не пасторальные — всюду ржавчина, лишь между плит на полу пробиваются ростки. Пространство создал Сергей Бархин, выстроив графичную перспективу: то ли раскрытая в зал купеческая усадьба, то ли каторжный путь. Кадки, лампадки и пустые оклады на стенах — без образов.

Как бы близко к тексту ни был сыгран спектакль, в излишней литературности его не обвинить. Действия и драматизма в истории про любящую убийцу предостаточно.

Молодая бездетная купчиха мается тоской в одиночестве, пока муж и свекр заняты делами. Катерина в исполнении Боярской — озорная девчонка со звонким голосом и синяками на коленках. По сцене бегает вприпрыжку, со скуки отчаянно пляшет, отстукивая камаринскую кирзачами, так что легкое платье то и дело соблазнительно задирается. На беду шальная девка влюбляется в наемного работника Сергея (Игорь Балалаев) — первого ловеласа на деревне. Изо всех сил влюбляется. А их у нее, засидевшейся дома, немало. Почти ребенок, Катерина быстро взрослеет, не избавившись от детского эгоизма и жестокости. Вскоре у случайного свидетеля этой связи — свекра (Валерий Баринов) — трескаются кешочки от крысиного яда. Муж (Александр Тараньжин) пропадает без вести. А внезапно объявившийся малолетний наследник умирает…

Ваш досуг 03.12.2013

Премьера в МТЮЗе, как всегда у Гинкаса, легкостью темы и простотой режиссерского языка не отличается. За основу взята страшная повесть Николая Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». В названии изменилось одно слово — «леди» оказалась привязанной не к Мценскому, а к «нашему» уезду. Так безымяннее и правдивее. В сегодняшней уголовной жизни, когда неугодных супругов расчленяют и выносят в чемоданчиках на помойку, история про три убийства «по причине любви» уже не кажется страшной выдумкой или назиданием будущему. Все просто так, что волосы встают дыбом.

Претензий к сценографии Бархина невозможны по определению. Пространство, придуманное им, всегда точно соответствует мрачному мировоззрению Гинкаса. Здесь оно не оставляет шанса Катерине Львовне. Покатый пол (жизнь валится), грязные сени, ведро с ледяной водой, да куча тулупов, похожая на наваленные грудой выпотрошенные тушки животных. Вот вам и декорации жизни. История вообще закольцована с самого начала. Этап и каторжные показаны мельком, но сразу. Находка — выстроить рядышком людей-призраков, в шинелях, втягивающих плечи и голову от мороза и страха. Втягивающих до последнего, пока не останется видна будет только эта самая сморщенная шинелька.

Обыденность тоже ничем не лучше. Тот же самый мрак и ужас вокруг. Здесь мучается скукой Катерина Львовна. Лиза Боярская, приглашенная специально из додинского театра, играет эту роль слишком шумно и яростно, в каком-то малоубедительном внешнем исступлении. Она очень старается быть на сцене большой актрисой (а такая актриса на эту роль нужна), но ей пока не хватает мощи. Не достать пока из нутра дьявольскую сущности женщины-самки. Не видящей препятствий, властной и страшной в своей женской силе. Сначала Катерина-Боярская кричит и кривляется аки разбитная русская деваха, ничуть не запуганная строгим свекром. Стучит сапогами, прыгает выше головы, демонстрирует голые ноги, флиртует с Сергеем (прекрасный Игорь Балалаев) и мается от безделья. Потом вдруг сразу, «не приходя в сознание», становится тихой и злой сумасшедшей. Яростной любовной схватки между ней и Сергеем как будто и не было вовсе, или не было сыграно. Всё снова скучно и обыденно.

Однозначно убедителен в этих сценах Валерий Баринов (свекр). С точно таким же изумлением в глазах, с каким застал он невестку в постели с любовником, он уходит из жизни, осознав, что съел отравленных Катериной грибочков. Присутствие потом на сцене всех «убиенных» в тулупах — устрашающая метафора. Но, кажется, на главную героиню эффекта она не имеет. Катерина убивает никчемного мужа (чтоб не мешался), а потом и претендента на наследство — маленького Федю Лямина. Жестоких расправ на сцене нет. Все как-то под шумок и где-то в уголке.

Ближе к концу Катерине не нужен собственный ребенок, которым она так грезила в годы замужества. Не нужна и она сама. Как играть это испепеляющую саму себя сущность? Боярская пока только ищет пути. В финальных сценах она пытается жонглировать зловещими интонациями в голосе. «Зачем убивала?» — «Для него» — кидает она в сторону сумасшедшим капризным тоном. Но ведь героиня то ее и по этапу пройдясь, воет от тоски любовной, от страсти неутоленной. Жаль, но самый финал — когда ждет Катерину погибель в драке за любовника, сыгран вскользь. Как итог — в этом грозном и важном спектакле Гинкаса пока нет мощного и страшного образа женщины, для которой придуманная любовь к мужчине, застила свет. Пока есть только бешеная девочка, вдруг ставшая русской народной ведьмой. Впрочем, возможно, так и было задумано.

Известия 23.11.2013

Актриса Елизавета Боярская — о том, почему история, случившаяся в позапрошлом веке, рассказывает «о нас, сегодняшних».

28 ноября в Московском театре юного зрителя состоится премьера спектакля «Леди Макбет нашего уезда» в постановке Камы Гинкаса. В роли Катерины Измайловой — Елизавета Боярская. С актрисой встретилась корреспондент «Известий» Анна Позина.

— Почему спектакль называется «Леди Макбет нашего уезда»? У Лескова уезд — Мценский.

— Да, как ни странно, эта история, случившаяся в позапрошлом веке, рассказывает о нас сегодняшних. Лесков описал характер русского человека, который мало изменился. В нас живет удивительное сочетание широты, возвышенности, чувствительности, поэтичности, открытости с абсолютной первобытностью, дикостью, хамством, неотесанностью, грубостью.

Катерина Измайлова такая же: пока вулкан ее страстей не разбудили, о нем никто и не знал, она сама не подозревала о его существовании. В произведении Лесков люди молятся, они набожны. Самое страшное, что народ молится и убивает. И опять же — это бунт внутри человека, который истово верит в Бога, но в силу своего необузданного характера поступает странно и противоречиво. И если сегодня мы пришли к внешней цивилизованности, то внутреннее животное начало всё равно никуда не ушло.

— Вы оправдываете вашу Катерину?

— Как нам сказал Кама Миронович, если в конце спектакля ее не станет жалко, то значит, у нас ничего не получилось. Возможно, Катерина даже не осознает, что совершает один грех за другим. До знакомства со своим возлюбленным Сергеем она жила с мужем и свекром и не видела никакой жизни, не знала ее вкуса. Размеренный, однообразный деревенский быт. Скучно, пусто. Мертвая пустыня в душе. Муж — немощный, свекор — строгий, возможно, побивал ее частенько. То есть молодая, цветущая женщина была обречена на смерть при жизни.

С появлением Сергея она начинает чувствовать всю полноту бытия, отношений с любящим мужчиной, с природой. У Лескова очень богатые описания природы, и это не случайно, поскольку для героини вдруг всё вокруг становится осязаемым, она всё пропускает через себя и осознает: вот она, жизнь. Благодаря Сергею она познала ее сполна, вцепилась в нее зубами так, чтобы никто не смог отнять. Катерина борется за любовь до последнего, принося страшные жертвы — жизни мужа, свекра, маленького мальчика и в итоге — свою.

— Ваш учитель — Лев Додин. Вы актриса его театра. Как он отреагировал на ваше участие в спектакле другого мастера?

— Как сам Лев Абрамович сказал, он с радостью и легкость вверил свою актрису Гинкасу. Никаких возражений не было. Лев Абрамович очень лояльно относится к нашим отлучкам, будь то другой театр или кино. Главное — не нарушать течение жизни внутри нашего театра. Для каждого из нас театр Додина — приоритет, поэтому мы стараемся, чтобы любая работа на стороне никак не влияла и не мешала работе внутри «Театра Европы».

— Театр Льва Додина — авторский, и у театра Камы Гинкаса свои традиции.

— Когда начинала репетиции в Москве, мне говорили: Гинкас — режиссер тяжелый, с ним непросто. Не то чтобы пугали, но предупреждали. Но уже на первой репетиции я поняла, что волноваться не стоило. Сложно объяснить, но мы просто сразу же заговорили на одном языке. Я обнаружила, что способы построения репетиций у Додина и Гинкаса чем-то похожи, но в режиссуре они, конечно, разные и полярные по темпераменту.

Мне повезло, что удалось работать с такими фантастическими мастерами. Теперь убеждена: работать с талантливыми режиссерами очень просто и легко, потому что они знают, чего хотят, у них есть идея, которой они заражают актера. Поэтому, когда говорят, что именитые режиссеры строгие тираны, знайте: это неправда. С ними легко, интересно и азартно.

— Как вас встретили в московском ТЮЗе?

— Здесь тоже не возникло никаких проблем — такие мастера, как Гинкас и Додин, умеют создавать театр-семью. Эта труппа — единый организм, сплоченная команда, где всегда готовы помочь друг другу, поддержать и открыто принять нового человека. Я чувствую, что меня приняли в большую, серьезную, знающую и доверяющую друг другу семью.

— Вы играете исторических персонажей и в театре, и в кино. Так сложилось?

— Не знаю, почему меня зовут на исторические роли. Мне и современные сценарии иногда предлагают, но они зачастую весьма поверхностные и скучные. Хотя это объяснимо: любое историческое событие заведомо делает сценарий насыщенным и богатым, но, увы, тоже не всегда. А когда это выдуманная, невнятная история на фоне современной жизни, с безликими героями и плоским сюжетом, то браться за нее совсем не хочется.

Но есть исключения. Только что закончила съемки в многосерийной семейной саге по очень хорошему сценарию Татьяны Арцеуловой, режиссер Ольга Доброва-Куликова, называется «Долгий путь домой». Невозможно было оторваться от сценария. И какая дивная компания у нас собралась: Даша Мороз, Александр Лазарев, Артем Ткаченко, Евгения Брик, Миша Пшеничный, Света Устинова, Женя Антропов. Мы снимали картину целый год, вложили в нее и душу, и сердце.

— В 2014 году выходят пять фильмов с вашим участием. И везде главные роли?

— Что-то многовато… Может, номинально их и пять. Но наиболее важные для меня — это «Куприн» Андрея Эшпая, где я играю небольшую роль укротительницы тигров Зениды. «Долгий путь домой». «Охотники за головами» режиссера Ивана Шурховецкого. Это тоже был новый опыт: экшн, с погонями, драками, с разбитым лицом и татуировками. Было очень интересно. Я бы повторила.

— Как-то вы сказали, что живете на два города. Театр — это Питер, а кино — Москва. Теперь вы играете и в московском театре. Не собираетесь окончательно переехать в столицу?

— Сейчас мы с мужем (актер Максим Матвеев. — «Известия») и ребенком живем в Москве. У Максима на выпуске «Братья Карамазовы» в МХТ, у меня — «Леди Макбет». После этой премьеры начинаю репетиции «Вишневого сада» у Льва Додина и переезжаю с ребенком на три месяца в Питер. Вот такая работа. Кочевой образ жизни, разлуки и встречи.

— Что для вас театр и что — кино?

— Театр для меня — это основа и нескончаемый источник вдохновения, бесконечное познание своего ремесла. К театру сложно применить слово «обман». Но без кино я тоже не могу представить своей жизни. Это другой мир. Иногда процесс съемок — праздник общения и рождения прекрасного обмана, а иногда — мучительная рутина.

И, конечно, в театре и кино принципиально разные подходы к работе. В театре неспешный процесс, есть время погрузиться в пьесу, в персонажа, в одну и ту же сцену, каждый раз находить в ней что-то новое, потом родить спектакль и дать ему жить и развиваться от раза к разу.

А в кино всё сиюминутно. Сняли, забыли, и у тебя нет права на ошибку, даже несмотря на дубли. Кино хорошо тем, что оно мобилизует и тренирует.

В спектакле ты естественно проживаешь, проходишь всю партитуру роли, от начала до конца, со всеми завязками, развязками и кульминациями. В кино всё задом наперед — сначала снимают финал, потом начало, ты можешь весь день сидеть и ждать, а потом за час до конца смены должен умудриться достойно сыграть важнейшую сцену. Всё с нуля, в любой момент надо включиться.

— В будущем вы готовы поменять профессию, скажем, стать режиссером?

— Не исключаю. Но мне скорее хотелось бы стать сценаристом. Есть задумки, но ужасно не хочется самодеятельности, если думать об этом всерьез, надо учиться. Я обожаю писать, обожаю читать Льва Толстого с его безумно длинными предложениями. Если бы мне когда-нибудь довелось сниматься в экранизации произведения Толстого, я была бы счастлива.

Люблю «Войну и мир». Когда поступала в театральный, читала монолог Элен Безуховой. Мне казалось, это самый интересный персонаж. Когда училась, мой ум занимала Наташа Ростова, потом стала старше и поняла, что хотела бы сыграть Машу Болконскую. Пока остаюсь при таком же мнении.

Я думала и об Анне Карениной, но столько экранизаций и постановок сейчас вышло, что не скоро еще кто-то обратится к этому роману. Признаюсь, я много думала о «Леди Макбет» Лескова, и вот сложилось: я — Катерина Измайлова. Это очень сильная и сложная роль.

Риа Новости 21.11.2010

На малой сцене МТЮЗа, которую в театре называют «Белой комнатой», ученица Камы Гинкаса Ирина Керученко поставила спектакль по повести Федора Достоевского. Это работа успела стать заметным событием.

Камерный зальчик мест на пятьдесят, в котором есть обычные окна, а свет включается самым элементарным бытовым образом, Ирина Керученко уподобила петербургской квартире. Той самой, где живет заемщик, — с конторкой и счетами для оценки приносимых сюда вещей людьми, доведенными до последней черты отчаяния. Тут же и стол с множеством отделений для хранения этого самого принятого «товара», оплаканного слезами и горем несчастных. Тут и две коробки, куда складываются свежие поступления. Но эта квартира не выглядит богато, не похожа она и на лавку скаредного скупщика. Пространство дышит какой-то тревожной пустотой (художник — Мария Утробина).

Проем между ставнями окон — своего рода кладовая, в которой спрятаны, утрамбованы небольшие венки. Придет время, и они завалят всю сцену. Слева от зрителя дверь, которая обозначает пространство вне квартиры героя. Там живут и злобные тетки, желавшие продать свою кроткую племянницу, там же, за этой чертой и другая квартира обидчика заемщика – некоего Ефимовича, не оставляющего в покое свою и без того растоптанную жертву. На сцене есть еще железная кровать, которая, если надо, становится то забором, то воротами.

В спектакле заняты три актера, обозначенные в программке как ОН (Игорь Гордин), ОНА (Елена Лямина), Лукерья (Марина Зубанова).

У Достоевского мы читаем: «Представьте себе мужа, у которого лежит на столе жена, самоубийца, несколько часов перед тем выбросившаяся из окошка. Он в смятении и еще не успел собрать своих мыслей. Он ходит по своим комнатам и старается осмыслить случившееся, «собрать свои мысли в точку».

Притом это закоренелый ипохондрик, из тех, что говорят сами с собою. Вот он и говорит сам с собой, рассказывает дело, уясняет себе его».

Собственно с этого и начинает Керученко инсценировку. Но одно дело — проза, другое, как прозу сделать театром, да еще когда на сцене сразу же надо показать покойницу. К тому же Керученко честно идет за автором и начинает спектакль как бы с конца истории, не с обстоятельств знакомства, женитьбы, отчуждения и самоубийства героини. Сценическое повествование режиссер строит не на сюжете гибели Кроткой, а тщательно воссоздает в своей логической последовательности цепь психологических подробностей, неумолимо ведущих к трагической развязке.

ОНА сидит перед нами, совсем юная, в скромном сером платьице, но щедро убранная нитками жемчуга. Не тем ли, скупленным у несчастных? ОН разглядывает суженую и в нервном припадке сообщает нам, что носик-то у нее заострился, и она тут, рядом, на столе. ОН рассматривает жену, не понимая, как еще несколько часов назад, когда герой уходил из дома, она была живой. А сейчас ее тело есть, но ее самой уже нет. ОН садится к ней близко-близко в надежде обнаружить дыхание, быть может, она моргнет, и дурной сон рассеется. Его Кроткая проснется и тихо улыбнется, как улыбалась только она. Раскроет свои большие глаза, и ОН больше не будет истязать ее своей властью, производить опыты над этим кротким, но гордым созданием. Ведь уходя, он думал, что вернется в дом другим, что заживут они по-новому, быть может, поначалу несчастливо, но по-человечески.

Достоевский пишет в начале повести, что это не рассказ и не записки, в поле его внимания человек, оставшийся наедине с собой в отчаянную минуту своей жизни. Режиссер это одиночество перед мрачной бездной переводит в исповедь скупщика, который довел жену до самоубийства.

Игорь Гордин предстает совершенно в новом качестве в этом камерном спектакле. Актер уже сумел убедить зрителя, что ему поддаются как сильные, так и слабые характеры. Он убедителен и в гротескном чеховском Боркине, и забитом интеллигенте Тихоне в «Грозе». Гордин умеет быть умным на сцене и в то же время последовательно азартным, как в роли Энрика («Метод Гренхольма», Театр наций). В его игре всегда присутствует некая благородная сдержанность. Кажется, он предпочитает копить темперамент и не любит открытых страстей, делая порой своих персонажей чуть строже. В спектакле по повести Достоевского актер, кажется, позволяет себе ослабить прежние установки и открыться в большей мере, чем прежде.

Он не щадит себя ни секунды сценического времени. Находясь в постоянном общении с залом, то ерничает, то ищет поддержки и одобрения. Актер превращает публику в зримую совесть им содеянного. Все время помнит, что сосуществует в двух временах — времени воспоминаний о том, как Кроткая пришла к нему заложить свои вещицы, как спас ее от брака с купцом, усахарившим прежнюю жену, как начал истязать Кроткую, чтобы осознать свою власть, как друг друга они стали мучить молчанием, и времени страшного настоящего. Такая игра требует особого мастерства, органики непростых переходов от самопрезентации характера перед зрителем до углубленного психологического диалога с партнершей, которая к тому же, так написано у Достоевского, в основном молчит. Тут не спрячешься за реплику, за диалог — тут надо насыщать собою, своей физикой, нервами, душою игру об отчаянии героя.

Гордин даже позволяет себе бурный всплеск эмоций со слезами и мольбами в сцене раскаяния, когда он готов целовать землю, по которой ходит Кроткая, и обцеловывает ее с головы до ног после того, как она приходит в себя после болезни. Но раскаяние почему-то всегда приходит поздно. Кроткой это уже не нужно. Она окончательно поняла, что никогда не полюбит своего мужа.

Эта сцена поставлено страстно и сильно. ОНА сжимается от его чувств, физически их отторгает, буквально впечатывается в стенку, ей страшны его прикосновения, не говоря уже о поцелуях. Она мечется в этой квартире, как существо в клетке.

Елена Лямина играет гордую кротость. Она была готова полюбить и вошла в дом, держа на ладони свое сердечко, уже так перестрадавшее в этой жизни. В ее руках семейный альбом с заложенными в нем сухими кленовыми листьями. Она открывает страницы, чтобы показать мужу то, что осталось от семьи у сироты. Она готова делить и радость, и печаль, она даже готова стоять за ненавистной конторкой и выполнять невыносимую для нее работу по оценке и скупке. Ведь Кроткая помнит, как сама еще недавно стояла по другую сторону.

Но ОН убивает в ней это чувство благодарного сердца, и жить с ним, просто жить ей оказывается уже не под силу. Как будет жить ОН, ему самому тоже неизвестно.