С премьерой! Ура!

Сегодня состоялась премьера спектакля Генриетты Яновской «Плешивый Амур»!
Поздравляем авторов: Генриетту Наумовну, Евгения Анатольевича Попова, Сергея Михайловича Бархина!
Поздравляем артистов: Екатерину Александрушкину, Алексея Алексеева, Александра Вдовина, Максима Виноградова, Анну Ежову, Константина Ельчанинова, Марину Зубанову, Анну Колобаеву, Антона Коршунова, Елену Левченко, Марию Луговую, Арину Нестерову, Сергея Погосяна, Надежду Подъяпольскую, Павла Поймалова, Софию Сливину, Александра Тараньжина, Искандера Шайхутдинова, Игоря Ясуловича!
Поздравляем всех, кто работал над выпуском! Ура!!!

1F6A8539

Елена Левинская «Одинокий волк»

Выдающийся? Кто бы сомневался! Но к этому режиссеру лучше не прилагать расхожих эпитетов. Он – Кама Гинкас, и этим все сказано. В мае Гинкасу 75, но он тот же нонкомформист, бунтарь-одиночка, что и в 26 после окончания ЛГИТМиКа (1967), где прошел школу Товстоногова, которую воспринял намертво и преодолевал всю жизнь.

Уж очень различна природа дарований учителя и ученика. Товстоногов – это объективность мышления, масштабный актерский ансамбль. Гинкас – индивидуалист, он мыслит «моноспектаклем», где в центре всегда сильная, одержимая гибельными страстями личность, которую окружают заурядные «и другие», зачастую просто безликая толпа, агрессивно-послушное людское стадо – в этой роли иногда выступают зрители, к которым герой обращается напрямую. Но любое из взрывоопасных, нервирующих почтеннейшую публику творений Гинкаса прочно стоит на фундаменте азов профессии, восхищенно воспринятой им от великого учителя.

Он был и остался, по его выражению, «одиноким волком». Никогда не руководил театром, кроме двух лет в Красноярском ТЮЗе (1970 – 1972), куда его в 30 лет назначили главным и где он, как сам шутит, начал седеть, лысеть и ни одной ночи не спал спокойно. Дипломатия – не из сильнейших сторон его таланта. В 1970-е скитался безработным: в несговорчивости самого яркого из учеников Товстоногова, в необычной форме его творений чиновники чуяли что-то революционное, нарушающее привычные установки вкуса. Разовые ленинградские постановки Гинкаса слыли идеологически опасными. Шансов не предвиделось.

Но для сильных натур, как известно, безысходность – начало прорыва. Репетируя дома, Гинкас сочинил блестящий моноспектакль с Виктором Гвоздицким «Пушкин и Натали» (1979) и вывез его в Москву. Спектакль произвел впечатление. Постепенно, не сразу, но приглашения последовали. В начале 1980-х он ставит на малых сценах (МХАТ, Театр имени Моссовета, ГИТИС) несколько громких спектаклей по современным пьесам. А с 1987 года, когда его жена, сокурсница и спутница скитаний, замечательный режиссер Генриетта Яновская была назначена худруком Московского ТЮЗа, Гинкас отказался от сотрудничества с отечественными театрами. Только ТЮЗ, где ему дана полная свобода, только зарубежье (Финляндия, Турция, Германия, США, Южная Корея). Пьес, за редкими исключениями, он тоже больше не ставит, подступив наконец к своим главным авторам.

Достоевский и Чехов помогли Гинкасу наиболее полно понять и выразить себя, собственную драму восприятия мира. От житейских ли невзгод или травм раннего детства в вильнюсском гетто, а скорее просто от бунтарских свойств натуры, но природа его творчества, как и этих авторов, – в преодолении внутреннего стресса от постоянного несовпадения с окружающей действительностью, от постоянного эмоционального перенапряжения перед непознаваемостью бытия. Кто я? Зачем я? Что есть Бог? Как это – из жизни в смерть? Сущностные вопросы героев Достоевского и Чехова – это и Гинкаса вопросы. Его герой, надрывно задающий их себе и Богу, на пределе сил стремится возвыситься над презираемой им обыденностью – и ею уничтожается. В «Черном монахе» (1998) Коврин Сергея Маковецкого силится выйти за грань человеческих возможностей, на миг ощущает себя мессией – и с улыбкой счастья гибнет, погубив заодно и близких. Недолго походил в «сверхчеловеках» Раскольников – Маркус Гротт («Играем “Преступление”», 1991); то, что актер – иностранец (Гротт говорил по-шведски), усиливало отдельность, чуждость героя пошлой среде, его абсолютную беззащитность перед дьяволом обыденности в лице Порфирия – Виктора Гвоздицкого.

Избегая пафоса, Гинкас неизменно снижает драматизм заявленной темы. Так, изображающие сад в «Черном монахе» павлиньи перья, которые в какой-то момент собирает и примеривает, как хвост, Коврин, иронически намекают на его «павлиньи» замашки. Вокруг «убивца»-Раскольникова снуют фарсовые фигуры с бутафорскими топорами в темени. Курортники-клоуны в полосатых купальниках мешают настроиться на лирическую волну зрителям «Дамы с собачкой» (2001), шутовски «дублируя» тему: обыденность, «куцая, бескрылая жизнь» обрекает на муку любовь. Шоковым театральным впечатлением для публики, втянутой в действие, становится предсмертная трагическая клоунада «съехавшей с катушек» Катерины Ивановны – Оксаны Мысиной, тщетно пробивающейся к Богу сквозь бетонный потолок («К. И. из “Преступления”», 1994).

Психологизм русской актерской школы в сочетании с экспериментально острой, намеренно шоковой художественной техникой – таков ни на что не похожий, «консервативно-радикальный» стиль Гинкаса. Опережая время, он еще в прошлом веке «переболел» теми приемами западной режиссуры, что докатились до нас сегодня. В «Записках из подполья» (1988), где великолепно играл Виктор Гвоздицкий, героя характеризовал грубейший физиологизм, а по сцене ходила абсолютно голая «проститутка» и на глазах у публики подмывалась в тазике. Еще в период безработицы 1970-х Гинкас сочинял сценарии на основе документов (позже это «Казнь декабристов», 1995, и «Пушкин. Дуэль. Смерть», 1999), а в 1982 году, когда «Театра.doc» не было и в помине, вышел его мхатовский «Вагончик» – спектакль о трудных подростках в эстетике «новой драмы»: на сцене документально воспроизводился суд над пятью девочками из Подмосковья, зафиксированный автором пьесы Ниной Павловой; двух героинь играли не актрисы, а школьницы.

На Западе еще только открывали постдраматический театр, а его приметы уже просматривались в спектаклях Гинкаса. Прямой контакт с публикой, провоцирование ее на соучастие. Отказ от традиционной сценической коробки и выход в непривычное пространство с обыгрыванием его архитектуры (лестница фойе, флигель при театре, зрительский балкон в грандиозном оформлении Сергея Бархина). Работа с реальными объектами (медоборудование, манекены в «Ноктюрне» и др.). Элементы перформанса (так, в «Снах изгнания» поджигался экран с кадрами кинохроники, на которых весело отплясывали на сцене актеры ГОСЕТа вместе с Михоэлсом; экран был бумажный, оставалась лишь горстка пепла).

Сегодня Гинкас много работает с Игорем Гординым («Ноктюрн», «Кто боится Вирджинии Вулф?», «По дороге в…»). Похоже, его уже меньше привлекает экспрессия взрывной актерской игры, он увлекся поразительной способностью Гордина транслировать высокую степень отчаяния при абсолютной внешней бесстрастности. Кто знает, возможно, сильные чувства в оболочке полной закрытости, стертости, «обыкновенности» – очередное предвидение Камы Гинкаса?

Статья «Одинокий волк», журнал «Театральная афиша»
http://www.teatr.ru/

Мария Зерчанинова «А.И. из «Преступления»»

«Экран и сцена»
14.02.2016

В конце прошлого года МТЮЗ открыл после ремонта новую площадку. На самом же деле, вернул себе прежнюю – когда-то принадлежавший театру примыкающий к нему старинный флигель. Теперь тут снова камерный зал на 50 мест. Сюда перенесен спектакль Ирины Керученко “Кроткая”, и здесь же сыграли последнюю премьеру нынешнего сезона – “По дороге в…” с подзаголовком “Русские сны по Ф.М.Достоевскому”, новую работу Камы Гинкаса по “Преступлению и наказанию”.
25 лет назад Гинкас, успев прежде поработать над романом Достоевского в Хельсинки, выпустил на этой сцене его московскую версию – «Играем “Преступление”». Из Финляндии он привез в ТЮЗ своего удивительного Раскольникова, актера Маркуса Грота, сыгравшего в паре с Виктором Гвоздицким – Порфирием Петровичем. Основой того спектакля был их мучительный диалог. Вместе с Гротом на московскую сцену перекочевали два гротескных образа: старуха-процентщица и ее сестра Лизавета с застрявшими в затылках топориками и еще рыдающий вальсок, под который призраки-жертвы парой кружились по сцене. И вот спустя годы тот же вальсок и похожие фигуры снова населили белое пространство комнаты во флигеле. Кто видел спектакль начала 90-х, легко считывает режиссерские самоцитаты.
Из свежевыбеленной комнаты, где жила убитая старуха, а теперь идет ремонт, еще не вынесен строительный мусор: на полу носилки под брезентом, банки краски, с потолка свисает ведро с клеем. Все начинается с того, как убийца, повинуясь неодолимому притяжению, возвращается на место своего преступления. Совсем еще юный Раскольников (Эльдар Калимулин) опасливо заглянет под брезент, но с облегчением обнаружит там только кучу хлама. Трупы давно убрали, кровь смыли, квартира теперь сдается. Но потусторонний мир вскоре напомнит о себе той жутковатой ухмылкой, которая роднит Каму Гинкаса с его любимым автором: двое коверных (Александр Тараньжин и Анна Колобаева), ряженых в цветастые тряпки, с топорами, глубоко всаженными в череп, с комической чинностью войдут в эту белую комнату. Они и споют в трактире, и прислужат в нумерах, и подыграют какую надобно роль. В программке они значатся “артистами погорелого театра”, Свидригайлов же, указывая на них, спросит у Раскольникова, являются ли ему привидения.
Именно он, Аркадий Иванович Свидригайлов, – главный герой “русских снов”. Спустя несколько лет после “Кроткой” Игорь Гордин вновь погружает нас в мир болезненных страстей персонажей Достоевского. В этих двух ролях есть общие точки: холодный цинизм и мучительная любовь, желчное недоверие к юности, глухое отчаяние финала. А кроме того, при всех различиях режиссерского языка, игра в обоих случаях выстроена так, что мучитель и его жертвы как будто пребывают в разных плоскостях: героиня “Кроткой” умерла и является герою в воспоминаниях (хоть и не такой бесплотной тенью, как в знаменитом спектакле Додина), Свидригайлов же вторгается к Раскольникову как порождение его тревожного забытья. Первый его вопрос, не беспокоят ли Раскольникова привидения. Но он и сам привидение, признак нездоровой совести, тяжелый сон, приснившийся зачитавшемуся мальчику, задремавшему здесь же в углу с томиком романа под головой. В спектакле, как и в книге Достоевского, Аркадий Иванович бесцеремонно завладевает пространством спящего Раскольникова. Приходит и ставит свою табуретку прямо поверх его ног. Однако с самого начала их как будто разделяет невидимая грань. Этот призрак наседает на Раскольникова, хватает за грудки, прижимает к стенке. Он дразнит его грязными признаниями, уличает это “теоретически раздраженное сердце” в дешевом романтизме, а в целомудренной гадливости юноши по отношению к его сластолюбию видит лишь банальную неопытность. “Да что ж вы в добродетель-то так всем дышлом и въехали?” – произносит он с неповторимым сарказмом. У Гордина особое чутье на языковые выверты, свойственные Достоевскому. Но как бы он ни подначивал вопросами и ни пугал намеками – ведь ему известна вся подноготная убийства старухи – Раскольников все равно остается лишь наблюдателем. Открытой конфронтации между ними нет и быть не может.
Свидригайлова с Раскольниковым связывают скорее отношения двойничества. Оно сказывается в зеркальном построении мизансцен, в зарифмованном контрасте их костюмов: элегантный белый плащ одного и мешковатое черное пальто другого. А в отчаянном взгляде, обращенном к публике, с которым юный убийца выслушивает убийцу со стажем, читается его страх перед своим искаженным подобием. В пластический рисунок роли Раскольникова заложено едва ли не больше смыслов, чем в произносимый текст. Слышим мы лишь те скупые реплики и наводящие вопросы, которыми младший партнер подыгрывает старшему, отступая в тень перед его мастерским соло. Но в невербальном тексте спектакля видим более сложные отношения между ними. И здесь режиссер явно делает ставку на памятливость зрителя, на его знание романа.
Гинкас сказал однажды, что ему важно оставить у публики яркий пространственный образ спектакля. “По дороге в…” запоминается не только психологическими нюансами игры, но и графикой расположения фигур в белой комнате.
Надо сказать, что Свидригайлов, самый загадочный и противоречивый герой “Преступления и наказания”, предстает в спектакле несколько однобоким. В инсценировке нет тех сцен, где он раздает свои деньги всем сирым и обездоленным романа, где – пусть лишь во сне – заботливо укутывает и укладывает спать маленькую озябшую нищенку. Растроганным детскими слезами мы его не видим. Но если потерянного объема немного жаль, то отказ от социального колорита его литературного прототипа – моложавый и холеный барин с русой бородой – кажется просто необходимым. Свидригайлов Гордина – русский человек любого времени. Что-то неуловимо роднит его с Зиловым. Может, любовь к кабаку и внут-ренний надрыв? Так разнузданно, как он, хохочет пошляк за соседним столиком. Впрочем, заводит его не водка, а певичка Катька и мурлыканье гавайской гитары. Заслышав ее звук, Свидригайлов самодовольно отхлопывает трехдольный ритм вальса у себя на коленках.
Потому и Дуня Раскольникова (Илона Борисова) в черном свитере и лосинах, с маленькой сумочкой, где припасен пистолет на случай сексуальных домогательств, оказывается ему под стать – сегодняшней девочкой из ресторана. От одного лишь прикосновения Свидригайлова ее бросает в жар, но отвращение перед тем цинизмом, с которым он предлагает ценой ее любви купить спасение брата, берет верх над влечением. В сцене выстрела он сам после первого промаха наставляет ее руку себе в лоб. Страха нет, есть лишь жгучая, единственный раз настоящая любовь без всякой надежды.
Когда-то в финале “Идиота”, поставленного Камой Гинкасом с финскими студентами, гроб с телом Настасьи Филипповны утопал в цветах и в искрах бенгальских огней. В финале “По дороге в…”, аскетичном, как сдержана и аскетична актерская манера Игоря Гордина, гроб возникает лишь в сознании Свидригайлова: а в нем обиженная им девочка, почти ребенок, когда-то покончившая с собой. Не то сон, не то далекое воспоминание. В безысходной апатии он смотрит в окно, понимая, что дорога теперь одна. Начало и конец “Русских снов” закольцованы.
А для Камы Гинкаса его спектакли по Достоевскому («Играем “Преступление”», «К.И. из “Преступления”», «По дороге в…»), далеко разбросанные во времени, смыкаются в единый триптих-размышление над великим романом.

Татьяна Филиппова «От Достоевского не зарекайся: Гинкас вновь ставит классика и играет со зрителем»

РБК
9.02.2016

В московском ТЮЗе опять идут «Игры во флигеле», прервавшиеся четверть века назад. Камерная сцена в крохотном ампирном особняке открылась премьерой спектакля «По дороге в…» в постановке Камы Гинкаса по роману Достоевского «Преступление и наказание».

Когда зрители уже расселись по своим местам и замерли, в ослепительно белой комнате вдруг гаснет и вновь вспыхивает свет. По комнате, похожей на шкаф, кружит, пошатываясь, молодой человек, одетый во что-то длинное и черное. Он поднимает к лицу руки, начинает их оттирать, и хотя со зрительского места отчетливо видно, что они вымазаны чем-то белым, все равно становится жутко. Такой же холодок в области желудка появляется, когда человек в черном дергает за край лежащей на полу ветоши. По сюжету под ней может быть труп, но нет, там всего лишь строительные носилки, банка с краской, кисти и тот самый топор.

«Игры во флигеле» — игры давнишние. Двадцать пять лет назад старомосковский одноэтажный особняк, один из немногих, уцелевших после пожара 1812 года, странным образом присоединился к зданию московского ТЮЗа и превратился в сценическое пространство. Кама Гинкас решил поставить на сцене во флигеле спектакль «Играем… преступление» для двух актеров: Виктора Гвоздицкого и Маркуса Грота. Спектакль получил приз московской театральной критики, но вскоре вышел из репертуара просто потому, что театру пришлось расстаться с особнячком, который был сдан в аренду.

Вернуть его удалось только сейчас. Флигель открылся спектаклем по Достоевскому несмотря на то, что Гинкас неоднократно зарекался ставить этого автора, потому что слишком долго им занимался, переносил его романы на сцену и в Финляндии, и в Германии, и в Москве. Вместе с ним в репертуар театра вернулись игры, для которых сцена в ампирном особняке была просто необходима.

«Игры во флигеле» — это игры с пространством: тесным, стерильно-белым и простым. В нем можно представить себе и метания Раскольникова, и разговор о вечности, которая, быть может, совсем не то, что мы о ней думаем, а всего лишь деревенская банька с пауками по углам. «Игры» ведутся и со зрителем, которому не совсем привычно чувствовать себя внутри комнаты, где, возможно, недавно совершилось преступление, и с литературным произведением, которое Гинкас так мастерски разбирает на части, что второстепенные персонажи начинают обретать собственный голос, объем, и в целом — право на суверенное существование.

«По дороге в…» дает такое право Аркадию Свидригайлову, одному из самых странных персонажей «Преступления и наказания». Свидригайлов обычно нравится женщинам, если им хватает сил дочитать роман до конца, — потому что широк, слишком даже широк, «я бы сузил», как говорит герой другого романа. Он и убийца, хотя его вина не доказана, и шулер, хотя и этому нет подтверждения, негодный соблазнитель и в то же время искренний влюбленный.

В спектакле Гинкаса он еще и часть горячечного сна Родиона Раскольникова. И слова, с которыми он появляется («Верите ли вы в привидения?»), и слепящий свет за его спиной, и странная парочка в красном, которая врывается вслед за ним и водит хороводы по комнате, — все оттуда, из пограничного мира между сном и явью. Потом этот эфемерный персонаж начнет становиться все более реальным, побудет циником и шутом, покажет свою улыбку нараспашку и перестанет ерничать только в самом конце, в решающем объяснении с любимой девушкой, которое закончится ее отказом и финальным выстрелом. Сцена объяснения сыграна так, что притяжение героя Игоря Гордина к Дуне чувствуется на физическом уровне. Тем, кто видел спектакль, забыть ее будет трудно.

Кого-то «По дороге в…» заставит заглянуть в роман, чтобы самому отгадать загадку Свидригайлова, и это будет правильно, потому что спектакль никаких ответов не дает, а лишь добавляет вопросы. Куда на самом деле собирался ехать этот непонятный человек, кричавший про Америку, и собирался ли куда-либо вообще? И даже выстрел, прозвучавший за дверью, настоящий ли он, или тоже часть сна, с которого все и началось? Единственное, что можно считать ответом, это подзаголовок, который Кама Гинкас добавил к названию спектакля — «Сны о русской жизни».

Ольга Фукс «Песни невинности и опыта»

Специально для ЛИМ

Малая сцена — она же Маленькая, Другая, Под крышей, Чердак Сатиры, Черная комната – на все лады театры стараются придумать неформальное название для своих нестандартных пространств, где позволены пробы и ошибки, эксперименты и признания полушепотом, глаза в глаза. Во МТЮЗе пошли еще дальше и назвали такую площадку «Играми во флигеле», обманчиво поманив чем-то совсем детским, счастливым.
Для гостей – несколько маленьких уютных комнат с синими и терракотовыми стенами, с зелеными лампами (не обойтись без культурных ассоциаций), с маленькими столиками для чая, камином и книжными шкафами, откуда можно брать хорошие зачитанные книги. Здесь, в преддверии маленького стерильно белого зала-операционной можно ненадолго расслабиться, стряхнуть дневную суету, оттаять, подумать о чем-то своем — перед тяжелым путешествием по закоулкам чужой (такой ли уж чужой?) души.
«По дороге в…» — третья часть трилогии по роману «Преступление и наказание», растянувшейся на 25 лет. Как преступника к месту преступления, режиссера тянет к этому роману и вообще к Достоевскому, к его настырному желанию проникнуть и высветить беспощадным светом все самые темные закоулки человеческой души. Белая комната — пространство чистого эксперимента над собой, чистой идеи (без контекста среды, которая всегда кого-то заедает, без серых красок Петербурга, на который непременно надо сослаться в каком-нибудь школьном сочинении): тварь я дрожащая… если Бога нет, все позволено? В этой лаборатории Гинкас разрабатывает сюжетные линии романа. Давний спектакль «Играем в «Преступление»: поединок Порфирия Петровича — Виктора Гвоздицкого и Раскольникова — шведского актера Маркуса Грота. Идущая двадцать лет «К.И. из «Преступления»: смерть на миру, перед собственными детьми и несколькими десятками зевак-зрителей вдовы Мармеладова (Оксана Мысина), все пытавшейся достучаться до небес. И, наконец, «По дороге в…» — диалог двух убийц: «салаги» Раскольникова (Эльдар Калимулин) и опытного Свидригайлова (Игорь Гордин). Идеи вычитаны из книжки – дешевенького издания, вроде «Азбуки-классики». Раскольников подкладывает ее под щеку вместо подушки, ссылается на нее как на главное руководство к действию. Свидригайлов лишь подглядывает в нее, как в шпаргалку, чтобы вспомнить имя нелепого соперника: умозрительные идеи он давно опробовал на себе, пропустил их через себя как сильный электрический разряд.
«Полта», «полта», — бормочет, как помешанный, Раскольников (Эльдар Калимулин играет своего ровесника), — и выдавливает-таки из себя конец фразы: «пол-то помыли». Улик его убийства не осталось — пол-то помыли, и выкрасили белой краской, и дерюжкой прикрыты не трупы процентщицы и
Лизаветы, а строительный мусор. Но все здесь говорит, вопит об убийстве. Его улики никуда не делись, они просто переселились в сознание, вытеснив оттуда почти все остальные мысли. Веселые покойницы (Александр Тараньжин и Анна Калабаева) с топорами в шляпках стали живее всех живых, и Раскольников старается подавить ужас и привыкнуть к ним, как к неизбежности, как к расплодившимся тараканам. По сравнении с ними холеный, уверенный Свидригайлов кажется почти наваждением, соткавшимся из воздуха. Не сразу Раскольников сознает: этот хлыщ, совратитель, женоубийца, домогающийся его сестры, — ему ровня. Этот господин знает все о его муках, наваждениях, привидениях. Он давно обжился среди них, и даже может попросить их распорядиться насчет чаю.
Свидригайлову крайне любопытен этот новичок, этот чужак в стане убийц – с чудовищной идеей в мозгу, но с доброй и гордой, хоть и незрелой душой. Узнает ли он в нем себя, молодого, ищет ли ключ к душе Дуни (Илона Борисова), страшится ли суда юного Раскольникова над собой накануне Страшного суда, презирает ли этот суд над собой, как и любой другой? Игорь Гордин играет столь многослойную натуру, что любой ответ не будет окончательным – под каждым слоем будет просвечивать следующий. Накануне последнего путешествия по ту сторону жизни (назовем ее Америкой), он до озноба, до звериного голода будет чувствовать жизнь – ее земное, плотское, мужское течение по жилам. Сладострастную память о восторженной шестнадцатилетней барышне, готовой принадлежать ему без остатка. И страшное, ясное осознание того, как близка ему Дуня, которую он любит до остановки дыхания, как у него много власти над ней — и как он перед ней бессилен.
А если кто и оплачет его по-настоящему, так это мужеподобная старушка-процентщица (Александр Тараньжин) с топором в голове – лишь она попробует удержать без пяти минут американца от рокового шага, пока не услышит роковой выстрел.
А услышав, пустится в безумный перепляс, чтобы заглушить, затоптать фантомную боль жизни – она ведь по опыту знает, что «в Америку» не стоит торопиться.

Ольга Фукс «Пронзительные сумерки»

«Театральная афиша»
18.12.2015

Как Раскольников на место преступления, Кама Гинкас возвращается к роману Достоевского в третий раз: его трилогия по «Преступлению и наказанию» растянулась на 25 лет. И каждый раз он, как геолог, разрабатывает новую сюжетную «жилу» романа – когда-то линию Раскольникова и Порфирия Петровича («Играем «Преступление»), затем линию Катерины Ивановны («К.И. из «Преступления» играется уже 20 лет) и, наконец, линию Свидригайлова, который общается и прощается с братом и сестрой Раскольниковыми, перед тем как отправиться «По дороге в…».

И снова нас приглашают войти в маленькую белую комнату, которую можно было бы назвать уютной, а атмосферу – интимной, если бы не пронзительный безжалостный белый свет (здесь бывают и сумерки, и полумрак, но они тоже безжалостные), – лабораторию по препарированию душевных переживаний, которые лучше всего проявляются, когда человек смотрится в своеобразное «зеркало» – другого.

Раскольников (Эльдар Калимулин) и Свидригайлов (Игорь Гордин) – кровавые собратья по убийству, юный и опытный, ошарашенный собственным поступком и научившийся уживаться с ним, ответивший себе на вопрос про «тварь дрожащую».

Дуня (Илона Борисова) и Свидригайлов – две половинки одного целого, что тянутся друг к другу, как намагниченные, но безнадежно разделены грехом Свидригайлова и чистотой Дуни.

Актеры потешного театра с топорами в головах (Александр Тараньжин, Анна Калабаева) и Свидригайлов – почти породнившиеся, как пограничники по обе стороны границы: он, собравшийся в неведомую Америку, – по ту сторону жизни, и они, уже переехавшие туда. И если кто пожалеет о новоиспеченном «американце», так это они, призраки, знатоки «Америки».

Игорь Гордин пополнил свой репертуар еще одной выдающейся ролью: мощное, почти звериное мужское начало, сознание своей власти над Дуней – и страшная робость перед ней. Шепот и крик, сдавленный стон и щегольство. Прирученный ужас перед своими призраками, перерастающий в изумление: мол, живу ведь вот с ними, даже чаю могу приказать. Страх перед Страшным судом, даже перед этим юнцом-мозгляком, убившим из идеи, – и презрение к любому суду. И нестерпимая, некстати нахлынувшая жалость к жизни, с которой решил расстаться – только не учел, как сильна бывает жажда жизни как раз перед концом.

Марина Шимадина «Рецедив «Преступления»

«Театрал»
01.12.2015

Бывают спектакли, как одинокие островки в море, а бывают спектакли – архипелаги, связанные друг с другом подводными хребтами и приливно-отливными течениями. К такой сложно устроенной системе относится и новая постановка Камы Гинкаса «По дороге в…» Московского ТЮЗа.
Кажется, что это даже не отдельный спектакль, а продолжение исследовательского сериала, над которым режиссер работает всю свою жизнь. Сериал этот можно называть «Достоевский», но он не имеет ничего общего с теми популярными биографическими поделками, что идут по нашему ТВ. Гинкас копает вглубь, буквально под лупой рассматривая все хитросплетения и нюансы романной поэтики русского классика.

Одно только «Преступление и наказание» он поставил уже трижды, выбирая каждый раз одну сюжетную линию – Порфирия Петровича, Катерины Ивановны или вот теперь – Свидригайлова…
Но у нынешней премьеры есть еще один сквозной сюжет. Она идет на отреставрированной сцене во флигеле, которая открылась 25 лет назад спектаклем «Играем Преступление». Потом эта площадка была арендована банком и театру стоило неимоверных усилий вернуть её обратно. Но в кои-то веки искусство победило банковскую систему и старинная постройка, чудом сохранившаяся после пожара 1812 года, снова открыла свои двери зрителям. Попадая сюда, ты чувствуешь себя не в театре, а в жилом купеческом доме: небольшие сквозные комнаты, выкрашенные в благородные приглушенные тона, заполнены старинной мебелью, портретами, лампами под абажуром. По-домашнему уютное фойе контрастирует с залом – стерильно белой лабораторией, где ведется научное почти исследование человеческих страстей.
Это чистое лаконичное пространство рифмуется со знаменитой Белой комнатой ТЮЗа, где Оксана Мысина уже много лет играет Катерину Ивановну из того же «Преступления» и отчаянно бьется в стены и глухой потолок, безответно взывая к Богу. Одновременно спектакль «передает привет» шедшей здесь четверть века назад постановке с финским актером Маркусом Гротом и Виктором Гвоздицким. Там Раскольников заносил топор над живой курицей и со всего размаху рубил… кочан капусты. А у зажмурившихся в ужасе зрителей было полное ощущение, что это трещит голова старухи-процентщицы.

Теперь новый Родион Романович (молодой актер Эльдар Калимулин) проводит рукою по свежевыкрашенным стенам и полу и удивляется «Кровь-то смыли!». Но две убитые старушки с топорами в кокетливых шляпках то и дело являются ему в виде нелепых актеров погорелого театра (так эти персонажи обозначены в программке). Спектакль вполне можно было назвать «Играем Преступление 2» – Гинкас снова использует здесь открытый прием и всячески подчеркивает, что мы находимся в театре. Актеры сами включают и выключают свет на сцене, то и дело берут в руки потрепанный том «Преступления и наказания», цитируют небольшие фрагменты и подмигивают публике – «что, не читали?».
Но если Раскольников и сестра его Дуня (Илона Борисова изображает ее не тургеневской барышней, а современной девушкой в тяжелых ботинках и решительном мини) выглядят персонажами более или менее условными, то герой Игоря Гордина – это Аркадий Иванович Свидригайлов во плоти и крови. Сыграв злодея-ростовщика в «Кроткой» Ирины Керученко (и получив за эту работу заслуженную «Золотую маску»), актер будто открыл в себе бездны достоевщины. Невозможно сосчитать, из скольких слоев состоит его персонаж. Тут и вальяжная уверенность в себе, желчность и цинизм, показной имморализм, упоение сладострастием, понимание собственной подлости и мазохистское самоуничижение. Но под всеми этими отвратительными масками скрывается настоящая, не напускная любовь. И подлинным этот Свидригайлов кажется тогда, когда негромко, сбивчиво и, стесняясь самого себя, шепчет признания «я на все готов… я все сделаю… одно ваше слово».
Между ним и Дуней, и правда, существует это невидимое электромагнитное поле, которое и отталкивает, и притягивает их друг к другу. Такие же дуалистические отношения связывают его и с Раскольниковым.
Перед нами диалог двух убийц: один укокошил двух невинных топором, другой отравил свою жену. Но что честнее – оправдывать преступление высокими философскими теориями или открыто признавать себя виновным в злодеянии? Свидригайлов выбирает второе и наказание свершает сам – пистолет, с которым не сумела справиться Дуня, он без колебаний использует по назначению. Этот исход, конечно, предрешен заранее. Финальный выстрел эхом повторяет звук упавшего жестяного ведра в самом начале спектакля. И мы понимаем, что все полтора часа сопровождали героя по дороге не в Америку, а гораздо дальше. Режиссер и актер заставляют зрителей сострадать этому, казалось бы, не заслуживающему сочувствия герою в его последнем крестном пути. И это очищающее сострадание – как раз то, что необходимо сегодня нашему обществу, которое без устали яростно выясняет, кому в этом мире нужно сочувствовать, а кому нет.

Премьера!

Дорогие зрители!
На сайте появилась страница спектакля «Плешивый Амур»!
Премьера состоится 28 и 29 апреля!
До встречи в театре!

© фото: Елена Лапина

© фото: Елена Лапина

Уважаемые зрители!

Теперь на нашем сайте появилась возможность приобретать билеты онлайн! Для этого нужно всего лишь зайти в раздел «Афиша», выбрать интересующий вас спектакль и дату и нажать кнопку «Купить билет».
Ждём вас в театре!