Анна Бояринова «СЛОН В МТЮЗЕ: АНШЛАГ БЕЗ БИТЬЯ ПОСУДЫ»

millionaire.ru
Апрель 26, 2019

Премьера на сцене МТЮЗа «Слон» оказалась пока самой интересной в этом сезоне.

Премьера Московского театра юного зрителя – «Слон» по пьесе Александра Копкова в постановке Генриетты Яновской – выходит далеко за рамки детского зрелища. Тот редкий случай, когда спектакль сделан так искусно и тщательно, что все на сцене возносится до уровня универсальности и ценности для любого поколения зрителей. Такие высоты традиционно закреплены за классикой, которую в поисках новых идей перечитывают и пересматривают всю жизнь. Именно такой пробы получилась премьера.

Александр Копков – писатель первых десятилетий советской России, репрессированный как антисоветский элемент с последующим изъятием из жизни страны его произведений. После ареста его личность канула в лету. Говорят, он погиб на фронте в 1942 году. Несмотря на это, известность приобрели две его пьесы, одну из которых – «Слон» – и поставила Яновская. Выбор необычный – творчество драматурга не ставили в столице почти два десятка лет. Уже это привлекает особое внимание театралов, уставших от трактовок на разный лад одних и тех же пьес. Кроме того, и смыслов, резонирующих нашим дням, «Слону» не занимать.

— В советское время абсолютно было бессмысленно соваться в какой-либо театр с этой пьесой, – говорит Яновская, которая прочла «Слона» еще в 1960-ых годах. – Когда с конца 80-ых, 90-ых годов начались времена свободы, ощущения воздуха, было понятно, что там другие темы внутри. Как только воздух стал уходить, пьеса возвращается как сегодняшняя.

Колхозник Гурьян Мочалкин, его играет Александр Тараньжин, нашел в колодце большую золотую статуэтку слона, и это тут же сделало его богачем. Все вокруг так и норовили изъять у него находку под предлогом всеобщего блага, в итоге он решил отдать колхозу глиняную копию слона, а с настоящим слоном улететь куда подальше – от кризисов и от колхозов. Сперва решил в Америку, но когда выяснил, что там тоже есть кризисы, решил лететь на Юпитер. Для этого всей семьей ему соорудили дирижабль, который вместе с ним вознесся в небо, но вскоре упал. Он не смог убежать от своей жизни и судьбы.

Сюжет так зауряден, что походит на быль. Однако если вспомнить, с каким трудом, вопреки воле большинства крестьян, создавались колхозы, то можно понять логику нелюбви к своей участи у героев. И это уже не анекдот, а грустная история о том, как людям не дают прожить их собственную жизнь и отнимают право на личное счастье вне классовой борьбы, экспроприации, социальной ответственности. Именно таким пониманием руководствуются артисты в своей игре безграмотных и наивных крестьян. Этот философский смысл вкупе с образом наивных простаков и создает эффект сказки – жанра не только развлекательного, но и поучительного.

Сама Яновская охарактеризовала премьеру как «комедию почти бредовую, почти реальную». В своей художественной экспрессии она нарочито примитивизируют все, что только можно. Упрощается актерская игра, в которой на первый взгляд можно признать либо череду условностей, либо театральное дурачество, либо, вовсе, балаган. Между тем, также очевидно, что мотивом для всего этого служит нечто большее, чем просто шутка – судя по всему, осознание абсолютной невозможности счастья. И здесь Александр Тараньжин мастерски справился со своей ролью: в его Мочалкине как раз сошлись все идеи пьесы – и те, что на поверхности, и те, что зашифрованы между строк.

Сергей Бархин, автор сценографии и костюмов, создал пространство в стилистике раннего советского агитпропа в красно-белых тонах. На одеждах героев написано крупными буквами, кто они и как их понимать. Их босые ноги специально увеличены в размерах особой обувью. В этом узнаются лубочные принципы выразительности, что напрямую отсылает к русскому народному фольклору. Во всем, однако, чувствуется вкус и мера.

Реплики, которыми герои периодически «выстреливают» в зал, не дают оторваться от реальности. Например: «С таким капиталом честным человеком не будешь», – чем не про наш день? Или: «Ежели меня каждая деревенская баба будет понимать, то зачем я учился?» – чем не характеристика выступлений нынешних министров из экономического сектора? А вот и вовсе универсальное: «Эх, и угораздило же меня родиться здесь с таким капиталом!» На этих словах, так естественно срывающихся с уст артистов, по воле режиссера делается акцент – пропустить их мимо ушей невозможно. Так режиссер дает публике импульс для осмыслений.

К немногочисленным недостаткам премьеры можно отнести, разве что, незаслуженное забвение автора пьесы, ее абсолютную безызвестность среди публики, – это может обернуться скромным зрительским откликом. Известно же, что чаще всего ходят на имена и произведения, проверенные временем, так как от них в целом понятно, чего ожидать. Впрочем, у «Слона» МТЮЗа есть такое имя – режиссер Генриетта Яновская, подтвердившая этой работой свое искусство вдумчивого и независимого постановщика.

 

 

Диана Галли «Сказ о Слоне»

Musecube
26.04.2019

Прошло почти 100 лет с того исторического периода, когда возникли сами понятия “уборочная” и “колхоз”. И теперь, когда по всей стране напоминают о них лишь покосившиеся стены да руины коровников, пришло время спектаклей о том времени.

Пьеса Александра Копкова “Золотой слон” выбрана Генриеттой Наумовной не случайно. Судьба писателя, судьба его произведения печальна: запретили не просто пьесу, запретили человека. И понадобилось сто лет, чтобы занимательная ироничная история взошла на театральные подмостки.

Фантастический, на первый взгляд, сюжет — колхозник Гурьян Мочалкин возжаждал лучшей жизни, докумекал и нашел клад Стеньки Разина. И притащил в избу золотого слона. Статуэтку. С “брульянтовыми глазами”.

И мыкается с этим богатством всю пьесу. Здесь и одноколхознички, здесь и голова сельский, Курицын, здесь и покаявшийся воришка, и дети, и марксист-сынок. И даже поп, желающий душу продать.

И весь этот балаган два часа без антракта. Пожалуй, отсутствие антракта — единственный недостаток постановки. Все остальное — смотрится на одном дыхании.

Александр Тараньжин в роли Гурьяна-слоновладельца врывается в действо через окно и занимает все пространство сразу. Зрителю по душе простоватый хитрован, мечтатель-предприниматель. Есть в игре Тараньжина та подкупающая черта, хорошо знакомая нотка, что была в работах Михаила Евдокимова. Крестьянин-“евдокимовец”, добрый и честный, в чем-то лукавый, в чем-то простой, как копеечка. Живой и близкий каждому типаж крестьянина, что и сам не рад случайному богатству, всеобщему вниманию и суматохе. И приходится ему проявлять всю смекалку и широту души. А куда ж без них? Никакие колхозы не истребили русского духа.

Слон золотой повергает в шок и голову колхоза, и попа, и селян, и зрителя. Фантастика отступает, начинается балаган. Сказка? Скорее, сказ.

И крутится все вокруг хвоста и хобота, и страсти кипят, и душа то развернется, то обратно свернется.

Понятное каждому желание — удрать туда, где нет колхозов, нет кризиса, а есть только сытая “жизня” да все купить можно. Вера в то, что есть где-то утраченная Воля Мужицкая, Земля обетованная. Но режиссер не углубляет эту тему, утраченного рая. Наоборот, там, где сытно, там и кризис, а там, где все купить можно, там слона на всех не хватит. И если сына профессором сделать еще можно, то “дочу, вроде бы умную, а так дуру” превратить в красавицу не получится. Не было во времена Копкова эстетической пластической хирургии. Зато в наши — она есть. Толку мало, слон — не бесконечен, никуда не денешься.

И чертик на трубе восклицает: “Как мечтает, как мечтает!” — слушая полет мыслей Мочалкина. А весь полет упирается в то, что “да от нас хоть три года скачи, никуда не доскачешь”. И под дулом берданки строят из портков “держабель”, и сбегает со слоном Гурьян. И сверзается с небес прям на свинарник. Жив остался да слона потерял.

Пьеса, которая так и не прогремела в свое время, начинает звенеть колокольным звоном. Это не слон на сцене, это наша русская мечта — чтоб все, наконец, наладилось — вечно падает в свинарник. И кризис — что в головах, что на словах, что на планете нашей — вот уж целый век не кончается.

Вот только таких идейных “голов” уж не осталось. Наивности и простоты не встретить, не хайпово, а отвечать за колхоз, как и за базар, никто не хочет.

Что нам сокровище, коли невозможно им воспользоваться. Разве что хвост отломить да продать “частнику”? А что там, с хвоста возьмешь? Ботов дочуре и то не справит никак Гурьян, так и бегает она в лаптях, удесятеренных художником спектакля. ЛЕФ-овская памятка от него же — посконные рубахи, на которых крупными буквами написано, кто таков. И плакатно-агитаторская декорация — изба да труба. И дирижабль из портков.

Да и слон — это уже Соловецкий лагерь, а не только хоботное. Да все у нас так и было в XX веке — и богатство не в радость, и колхоз не своя земля, и судьба не индейка, а птица глупая, непонятная и прожорливая.

Но спектакль Генриетты Наумовны Яновской — богат. Комедия, балаган, а не приходит на ум ни Comedy club, ни “Аншлаг”, ни Петросян — и за это спасибо и поклон низкий. Смех в зале не угасает, но и не взрывается, он просто снисходит на тебя, добрый и чистый, искренний и живой. Зрители смеются легко, как дышат, не впадая в хохот, но и не умолкая. Дыхание зала сливается с дыханием балаганного действа на сцене. Это не Гоголь, но и не Мольер, не Салтыков-Щедрин, но и не Зощенко. Актеры на сцене осторожно, но крепко держат живую нить к каждому сердцу, что, как “держабель”, парит, но не буянит.

Внимание не отвлекается, интерес не угасает. Не хватает антракта — освежиться, выйти, размять ноги, пройтись. Большинство зрителей старшего возраста, им нужен антракт.

Александр Тараньжин проживает два часа на одной волне — его герой на сцене бает, заговаривает зрителя и сам себя уговаривает, и всех, кто вокруг него. От золотого слона, от УК лукавого, от чертика зеленого — слово молодецкое.

Язык пьесы, язык Копкова сохранен, и для нас, живущих в XXI веке, даже этот язык — уже народный, уже фольклорный. Мягкость повествования, певучесть, красота слога — околдовывает. Характеры героев явлены — что жены Мочалкина, что сына, что головы колхоза — все в этом языке, уже утраченном. И долго после спектакля не можешь уйти от услышанного, от этой смешливо-ласковой манеры говорить.

Приходят на ум прибаутки, частушки, побасенки.

Курицын, голова колхоза, Игорь Балалаев. Вот уж кто удивил! Звезда столичных мюзиклов, недавних “Карамазовых”, грядущего “Портрета одной души” и “Хищников”. И вдруг — в красной гимнастерке, белой папахе и зеленых галифе. Голова, а по-нашему, председатель — отличная актерская работа, яркая комедийная роль. Любовно сделан его Курицын — от усов чапаевских до планшетки, от галифе до рупора. С чертовщинкой все угадано, все со вкусом тонким сделано.

На уборочную! И все на уборочную. Собрание! “Интернационал”, куда без него.

Слона! А слон-то ненастоящий.

Один голова колхоза выделяется из общего полотна — и костюм его ненадписан, и чуб у него, и все-то у него наособицу. И трубу шатал, и слона сломал. Он один уравновешивает балаган, но и сам — на весах этих качается, как чертик на трубе. Балалаев в который раз впечатлил универсальностью своего актерского дара — и мюзикл, и трагедия, и драма, и лирика, и теперь — комедия. Колхозный голова в спектакле — хорош, как червонец, объёмен, внушителен и беспомощен перед слоном золотым, как и все. Одна мизансцена с передачей клада народному “хозяйству” чего стоит. Без слов, на одной пластике рук, на одном посыле мышечном — а зритель уже все, все угадывает, все видит. Как и Тараньжин, Балалаев бережен к языку пьесы, к звучащему слову, даже единственный на всю пьесу матерок намечен с выверенной интонацией.

Режиссер и последний эпизод, чеховское “незаряженное ружье” не грозным напоминанием о Соловецком Лагере, но смешным содеял. Выстрелило? Выстрелило.

Убило? Да непохоже.

На убороч… на поклон! И актеры выходят на поклон.

Покидаешь МТЮЗ легким и чистым, словно почистили тебя от всего сегодняшнего колхоза-кризиса. Заговоренным — и от слона золотого, и от чертика зеленого, и от нашего века, и от современного русского языка.

Вадим Рутковский «ИДЕОЛОГИЧЕСКИ НЕВЫДЕРЖАННЫЙ СОН»

5 апреля 2019
www.coolconnections.ru

«Квадратура круга» в Московском ТЮЗе – сюрприз (и какой приятный сюрприз!) нового театрального сезона

Виктория Печерникова поставила советскую пьесу Валентина Катаева как классический водевиль – без политики, но с блеском.

Могу ошибаться, но, кажется, в ТЮЗ продвинутый зритель по привычке ходит на Яновскую и Гинкаса, игнорируя редкие работы приглашенных режиссёров. Поэтому начинаю с прямого призыва:

все на «Квадратуру круга»!

Не пропустите спектакль молодого режиссера Виктории Печерниковой! Посмóтрите сами – и наверняка порекомендуете друзьям, включая тех, что к театру настороженно и чистое развлечение предпочитают иным формам переживаний. В англоязычной кинокритике есть такое понятие – feel good movie; по-русски звучит тяжелее – «кино хорошего настроения». Так вот, в ТЮЗе появился идеальный feel good спектакль; чтобы, выходя из зала, насвистывать под нос финальный зонг – «Любите друг друга как в «Квадратуре круга» – и смотреть на полный сомнений и тягостных раздумий окружающий мир сквозь розовые очки первых строителей коммунизма. Этот спектакль кажется невозможным – как дискотека в песне Нины Карлссон; «но мы пляшем – значит, можно»; и адьюльтерный водевиль, разыгранный в антураже одной абсолютно счастливой Москвы 1920-х годов – не выдумка.

Вася (Илья Шляга) и Абрам (Сергей Дьяков) – соседи по крохотному жилищу, построенному в соответствии с законами конструктивизма: в светлом будущем нет места удушающему быту. Из чего следует минимум мебели и полный аскетизм, плохо согласующийся с таким буржуазным пережитком, как семейная жизнь.

И надо же было такому случиться, чтоб оба товарища расписались в один день;

Вася – с фифой-мещаночкой Людмилкой (Наталья Златова или Евгения Михеева), Абрам – с революционно настроенной Тонькой (Арина Борисова или Ольга Гапоненко). Расписались – и теперь не решаются друг другу в этом признаться: ведь жить-то на ограниченных квадратных метрах придётся отныне вчетвером. Но шила в мешке не утаишь, всё тайное быстро становится явным, поэт Емельян Черноземный (Илья Созыкин) молнией разносит весть о двойной женитьбе, и вот уже молодые принимают поздравления от начальственного товарища Флавия (Илья Смирнов). Только визит Флавия прерывает затяжной поцелуй Васи и… Тони: оказывается, что к чужой супруге каждый молодожен расположен больше, чем к своей. А с неба смотрит и посмеивается товарищ Луна…

Валентин Катаев, согласно академической биографической справке, – русский советский писатель (первая публикация – в 1910-м; в 13 лет! жаль, не было тогда журнала Forbes, а то занял бы первое место в списке самых перспективных россиян в возрасте до 30-ти), поэт, драматург, киносценарист, журналист, военкор. Счастливчик, проживший 89 лет, почти избежав всех ужасов эпохи (в 1920-м на полгода угодил в тюрьму за участие во «врангелевском заговоре на маяке» – и был осовобожден, благодаря чекисту и другу Якову Бельскому, тогда как прочих заговорщиков расстреляли).

Человек с завидным чувством юмора – что в случае с постановкой «Квадратуры круга» имеет первостепенное значение.

Я впервые прочёл у Катаева (если не считать сказки про цветик-семицветик и дудочку и кувшинчик) сборник рассказов и фельетонов «Горох в стенку» – и весь мой заочный скепсис («Катаев? Это разве не устаревший советский писатель?») разлетелся как горох. Ничуть не устарело (настоящая же литература!) и очень смешно; ну вот хотя бы рассказ «Красивые штаны» про голодающего в новой России приват-доцента, взявшегося за сочинение «несложной» пьесы про голод.

«Пьеса была такая. Голодная степь, вдалеке железнодорожное полотно, посредине степи лежит брошенный младенец пяти месяцев, над младенцем летает ворона, вокруг младенца бегают волк, псица, суслик; кроме того, ползает умная змея. Вышеупомянутые животные ведут диалог в духе Метерлинка на тему о голоде, о брошенном младенце и несознательности общества. Волк хочет съесть младенца. Змея укоряет волка в жестокости, суслик плачет. Ворона предсказывает близкое избавление. Псица начинает кормить младенца собственной грудью. Тогда приходит поезд. Паровоз сверкает огненными глазами. Из длинного санитарного состава выходит сестра милосердия. Она не опоздала! Младенец спасен. Волк бежит. Змея торжествует. На санитарном составе написано: «Все, как один, на помощь голодающему населению Поволжья».

Очевидно, что запретных тем для шуток у Катаева не было; раскованный, нестеснительный автор.

Такова и написанная в 1928-м «Квадратура круга» – фривольная и очень смешная вещь, которую Виктория Печерникова (на маленькой тюзовской сцене во флигеле идёт её «Фалалей»; надо теперь непременно посмотреть!) ставит не как сатирический, но как утопический водевиль. О сумбурном весёлом обществе с немыслимой в наши дни свободой нравов и естественностью отношений.

К советской классике 1920-30-х театры обращаются не слишком часто, но регулярно; среди самых резонансных постановок последних лет – опыты Максима Диденко «Хармс. МЫР», «Цирк», «Собачье сердце»; из них «Цирк» – самый, казалось бы, аполитичный. Театральный ремейк фильма Григория Александрова имеет к Катаеву самое прямое отношение: в основе легендарной кинокомедии лежала пьеса Ильфа, Петрова и Катаева «Под куполом цирка» и написанный ими же сценарий. Правда, драматурги сняли свои имена с титров из-за несогласия с трактовкой Александрова, но авторские отчисления благополучно получали. В «Цирке» Диденко (подробно о нём – здесь) за всей дорогостоящей хайтек-бравурностью просвечивает нечто зловещее: наша коллективная память отягощена знанием о теневой, репрессивной стороне советской Луны.

Спектакль Печерниковой – будто из альтернативной истории России, где светлое будущее оказалось действительно светлым, а новый мир – в самом деле новым.

Каков соблазн сделать из облаченного в плащ Флавия опасного чекиста, подбросить толику дёгтя в любовный квадрат Катаева – но нет; никаких двусмысленностей; водевиль – это музыка, песни, интриги и танцы, чекисты в нём были бы балластом.

Кстати, Луна в «Квадратуре» тоже отличается от «цирковой» – простенькая, наивная, скромная. Ну да, бюджеты у ТЮЗа явно несопоставимы с Театром Наций. Но бедность здесь гораздо уместнее гламура: для героев-то даже колбаса часто оказывается недостижимой мечтой – как и для «Самоубийцы» Эрдмана.

Однако в жизни есть вещи поинтереснее колбасы, и эту истину лёгкий и неамбициозный тюзовский спектакль доносит очень убедительно.

Разве что музыкальное сопровождение, похожее на ресторанный синтезатор, могло бы быть поизысканнее; а впрочем, и так славно; бедность тут точно не порок, а отсутствие бремени.

У Печерниковой и стремительных, будто парящих по сцене артистов ТЮЗа получилось поймать идеально точную интонацию: юной, искренней радости. Играть водевиль сложнее, чем трагедию, на надрыве не получится;

и в ТЮЗе очень точно валяют дурака – без дураков; шутят всерьёз; купаются в гротеске, но с шаржем не перегибают.

Точь-в-точь как Катаев, у которого даже в самых сатирически заостренных текстах смех – здоровый; именно смех, а не насмешка.

Так, конечно, опасно ставить – того и гляди огребёшь за безмятежность в изображении кровавых времен от демократического крыла. И за аморальность – от консерваторов. Услышишь – как Вася, пересказавший свой сон Тоне, из последних сил пытавшейся уговорить Васю остаться друзьями: «идеологически невыдержанный сон». Но как же приятно жить без идеологии!

Какая весёлая, вкусная и здоровая жизнь получается!