СВЕТЛАНА БЕРДИЧЕВСКАЯ «Прошло ли время Робин Гудов?»

https://kids.teatr-live.ru
14.11.2019

В Московском ТЮЗе зазвучали песни Владимира Высоцкого и стихи Леонида Филатова — на премьере спектакля «Робин Гуд. Баллада о любви». Чем эта неспешная постановка в стиле ретро может цеплять современного подростка? Попробуем разобраться, вспомнив и другие работы режиссера постановки Александры Толстошевой. В чем особенность ее художественного стиля и почему мы  рекомендуем ее спектакли к  обязательному просмотру?

Александра Толстошева – молодая, талантливая ученица Юрия Погребничко, за её плечами уже несколько серьезных работ, в том числе и для взрослой аудитории. В прошлом сезоне она поставила в Белой комнате РАМТа повесть популярного шведского писателя Ульфа Старка «Умеешь ли ты свистеть Йоханна?» про двух друзей, мечтающих о дедушке. Забавного, доброго старика они находят в доме престарелых и на короткое время становятся близкими людьми. Это история про странное сближение подростков и стариков, которые одинаково обостренно чувствуют жизнь и поэтому отлично понимают друг друга.

Саму книгу можно прочитать минут за двадцать, спектакль же длится час сорок.  Жизнь здесь пронизана щемящей светлой грустью и неспешна: ты чувствуешь ее ровный,  чуть замедленный пульс. Толстошева не боится быть несовременной. В эпоху бесконечных шоу, перформансов, интерактивных, иммерсивных постановок она спокойно выбирает ретро.

Музыка в её спектаклях — всегда  важный контрапункт истории. В «Йоханне», например, главной музыкальной темой  становится песня в исполнении Леонида Утесова «У Черного моря», которая  отражает жизнь пожилых людей. А в спектакле «Приключение Незнайки и его друзей на воздушном шаре» в родном для Александры театре «Около» кроме того же Утесова звучит еще и Окуджава. По мнению режиссера, детям  может быть не знакомо творчество известного барда, но это не значит, что они не способны чувствовать и принимать эту музыку. Задача режиссера и состоит в том, чтобы заразить их своей любовью.

Вот и в новом спектакле о благородном разбойнике Александра заражает своим восприятием этой истории с первых же минут. Робин Гуд тут – обаятельный главарь в растянутых трениках, олимпийке и с гитарой наперевес. Шервудский лес – множество джутовых веревок, свисающих с колосников (позже им суждено стать виселицами). А музыка – это, конечно, Высоцкий, тут попадание стопроцентное. Вспомните легендарный фильм «Стрелы Робин Гуда», для которого Высоцкий специально написал шесть потрясающих баллад, поначалу запрещенных цензурой. В спектакле они частично звучат. А рефреном идут строки:

«Бедняки и бедолаги, презирая жизнь слуги,
И бездомные бродяги, у кого одни долги, —
Все, кто загнан, неприкаян, в этот вольный лес бегут,
Потому что здесь хозяин — славный парень Робин Гуд!»

Двойственность здесь во всем. Уже начало спектакля намекает зрителю на предстоящую борьбу двух миров:  классический текст легенды о Робин Гуде на языке оригинала соперничает с задорным, вольным переводом Леонида Филатова. Мир Шервудского разбойничего мира, обитатели которого ходят в шапках-ушанках, кожаных куртках и вязанных лыжных шапочках из 70-ых, соседствует с миром  благополучного Ноттингема, где одеваются по моде Средневековья и есть даже один рыцарь в настоящих латах, пусть и неуклюжий.

На сцене сталкиваются миры «книжных детей, не знавших битв, изнывающих от мелких своих катастpоф» (точная формулировка Высоцкого) и настоящих героев  времен Робин Гуда – храбрых, свободных, способных на самоотверженные подвиги ради любви и дружбы. А зал в это время тоже разделяется на две части: родители ностальгически смахивают слезы под фонограмму Высоцкого «Здесь лапы у елей дрожат на весу», а подростки гуглят первые строчки песен, чтобы попробовать по-своему принять и прочувствовать происходящее. Вот ради таких столкновений (и сближений одновременно) и стоит, вероятно, смотреть этот спектакль: ради поиска героя на сцене,  в жизни и в себе…

Александра Толстошева невероятно тонко, честно, с налетом светлой грусти, не спеша может говорить со зрителем о том, что трогает лично её. Будь то воспоминания постаревшего Знайки о безвозвратно ушедших временах и приключениях, или любовь и нежность подростка к постороннему старику из дома престарелых, или поиск героя и настоящего чувства среди людей разных эпох. Эта искренность и отвага идти своим собственным, не торным путем и трогает зрителя в её постановках.

Дарья Семёнова «КОГДА ВСЕ СВОИ»

8.11.2019
«Театрон»

Премьера МТЮЗа «Робин Гуд. Баллада о любви», выходящая в наше безгеройное время, выводит на сцену Героя, да еще какого! Персонаж старинных легенд и поэм предстает перед зрителями не в историческом антураже, а в почти современном контексте, решая актуальные проблемы и побеждая знакомых врагов.

Спектакль Александры Толстошевой «Робин Гуд. Баллада о любви» по пьесе Леонида Филатова адресован не только юному поколению (маркировка премьеры 14+), но и зрителю ощутимо старше. Тому, кто подпоет под гитарный перебор «Здесь лапы у елей дрожат на весу», оживится, услышав «любви моей ты боялся зря», засмеется ненавязчивой шутке, ностальгически улыбнется при взгляде на артистов, одетых в ватник или маргинальную спортивную куртку с цветными полосками. В постановке МТЮЗа много отсылок к прошлым эпохам (хотя в тексте «Большой любви Робин Гуда» заметны архаизмы, с трудом воспринимаемые сегодня), а еще больше настроения, знакомого всем, кто знает и любит маленькие шедевры Юрия Николаевича Погребничко, в чьем коллективе Александра служит как актриса и постановщик. На большой сцене оригинальные находки слегка теряются, а подразумевающаяся камерность разрушается, но эта работа – интересный опыт для всех причастных и неравнодушных.

Для Александры Толстошевой это уже третья постановка в МТЮЗе, и едва ли не самое любопытное в этой связи – следить за ростом артистов, вошедших в символическую режиссерскую труппу. Екатерина Кирчак, искренняя и трогательная в «Дне рождения Смирновой» и тонкая и проникновенная в «Танцплощадке», здесь предстает в ярком комическом амплуа. Она выходит на сцену в роли нелепой смешливой монахини, пофыркивающей, как лошадь, нарочито трагически голосящей на корявом английском языке старинную балладу и требующей от зрителей «attention». Ширится и ее музыкальный диапазон: после аккордеона артистка освоила еще трубу и арфу, и в этом немалая заслуга режиссера, поощряющей творческие искания единомышленников. Екатерина Александрушкина демонстрирует острую характерность, играя тетушку Хью, желающую быть твердой, как скала, но тающую от уговоров, как воск. Яна Белановская в образе горожанки Вильгельмины усиливает присущую ей фарсовость, энергично размахивая плакатом с призывом спасти неведомого Бена-мукомола и маскируя активной социальной позицией жажду мужской ласки. Достоверная Полина Одинцова превращается в капризную, надменную, неудовлетворенную жизнью дочку шерифа Марию. Блестящий женский ансамбль, сплоченный предыдущими работами, дополняют веселая героиня Елены Левченко – сообразительная расторопная монашка – и лукавая непоседа Мэриэн в исполнении Ольги Гапоненко.

Именно актрисы определяют ход спектакля, решенного в музыкальном жанре. Фабула нарочито незамысловата, и вся ее прелесть – в легендарности центрального образа, приобретшего черты истинно народного заступника. Работа МТЮЗа настаивает в первую очередь на необходимости в сегодняшней жизни такого полумифического персонажа, глядя на которого (или, применительно к премьере, – болея за которого), хочется быть лучше, честнее, веселее, удачливее. Если же учитывать трактовку Евгения Кутянина – то быть прежде всего моложе, беззаботнее и счастливее. Обаятельный артист в «средневековых» сапогах, задорно натянутых на вполне современные «треники», проникновенно поет про молодца, на долю коего выпадают все шипы да тернии, но текст Владимира Высоцкого – явно не про этого юношу, почти по-детски рьяно отстаивающего собственную независимость от обстоятельств, властей и даже любимой.

Потребность не просто в герое, но в герое молодом, полном нерастраченных сил, важна для ребенка любой эпохи, читающего (если еще читающего!) нужные книги. Да что там для ребенка – для взрослого человека куда больше! Вот почему этот не вполне серьезный разбойник, носящий на руке часы, а на плечах – цветастую куртку «Adidas», пришел из узнаваемого времени – не старой Англии, не счастливых 1960-х, а совсем недавнего прошлого, когда и оставалось только надеяться на лучшее. Стилизованные, смягченные реалии лихих 1990-х перекликаются с нашими днями, а образ, переживший века и перешагнувший через расстояния, утверждает простую и успокоительную мысль, что ничего не меняется в мире. И Робин, ускользающий от веревок, стрел и мечей, – символ торжества правды и справедливости, возможных лишь в фольклоре да на сцене, но никак уж не во смутной волости (конечно, Ноттингемской). Вряд ли такая аллюзия воспринимается детьми в зрительном зале, но да ведь и спектакль, как уже было отмечено, не только для них. Он – для своих, умеющих тайком вводить себя на главные роли и с радостью соглашающихся на рай в шалаше, раз уж дворцы прочно заняты другими.

К сожалению, неожиданная злободневность происходящего на сцене рождается лишь музыкальным рядом, составленным по большей части из песен Высоцкого (обилие песенных номеров, хотя и создающих особое настроение, несколько разрушает целостность постановки), но не подкрепляется ни событиями пьесы, ни отдельными режиссерскими придумками вроде митингующей Вильгельмины с плакатом, от которой герои опасливо отходят, отсчитывая положенные 15 метров. Это происходит потому, что сюжет Леонида Филатова просто не предполагает социально-политического обобщения. Однажды в Шервудский лес по пути в Ноттингем забредает художник (Вячеслав Платонов), едущий к шерифу (Сергей Погосян), чтобы написать портрет его дочки. Встретившиеся ему Маленький Джон (Евгений Рубцов) и монах Тук (Сергей Дьяков) не проникаются его художественным мастерством и желают повесить не в добрый час явившегося живописца, тем более, что денег у него нет – одни картинки. Мизансцена встречи выдержана в духе спектакля для детей. При этом двое разбойников одеты в ватники, потертые куртки и ушанки и обладают замашками бывалых урок, а деликатная ироничная манера исполнителей придает эпизоду стиль, однако диссонанс, вносимый игрой их партнеров (следующих указанию «14+»), нивелирует потенциальную удачу.

Впечатление сглаживают две чудесные монахини – неловкая героиня Екатерины Кирчак и ее боевая товарка. Они возвращают режиссерской задумке недетский ненавязчивый юмор и расцвечивают ее тонкой игрой: звучащие арфа и труба наполняют действие романтикой и поэтикой, присущей древней легенде, ироническая серьезность персонажей напоминает о театральной природе происходящего, а совпадение игровых рисунков обитателей развеселого леса придает целостность эпизодам с их участием. В том же духе выдержана мизансцена в начале второго акта, не связанная напрямую с сюжетом, но очень его украшающая. На авансцене тесно в ряд усаживаются герои, наигрывая на разных музыкальных инструментах, приходит даже неуклюжий рыцарь, привлеченный чудесными звуками, но затем в суете эта лирическая прелесть стушевывается.

Вряд ли во втором действии кто-то из зрителей вспомнит, как и для чего Робин Гуд оказывается в Ноттингеме. Меж тем упрямый молодой герой, жаждущий доказать свою самостоятельность и статус («Я свободный человек!» – бросает он невесте, вполне по-сегодняшнему бравируя правами без обязанностей), внезапно очаровывается портретом Марии и отправляется прямо в логово заклятого врага, переодевшись в платье незадачливого художника. Мэриэн, хлопотливая и энергичная (пожалуй, обе характеристики излишне утрированы), демонстрирует эмансипированность столь же настойчиво, как и ее жених, и спешит в город вслед за ним, дабы проследить за юношей, а заодно и спасти мукомола. В героине сочетаются лиричность – девушка появляется на сцене с баяном, значительно распевая «Любви моей ты боялся зря», – и замашки командира, так что понять желание ее суженого вырваться из заколдованного леса не так уж сложно.

К тому же в Ноттингеме куда как весело. Обстоятельный шериф (Сергей Погосян) вознамерился угодить несмеяне-дочке, устроив в замке праздник. Под высокими сводами, созданными художником Ольгой Богатищевой из стоечных конструкций, составленных друг за другом так, что образуется анфилада (в определенном ракурсе декорация напоминает ряд виселиц), реют цветастые знамена. Устраиваются немудрящие фокусы, сыплются конфетти из хлопушек, весело гремит закованный с ног до головы в латы сэр Гай (Константин Ельчанинов), лишенный дара речи из-за тяжелой амуниции. Вездесущие монахини, уже успевшие посоревноваться в стрельбе из лука (в левом углу авансцены поставлено сооружение наподобие лесное сторожки, утыканное стрелами), утомленно пропускают стаканчик за стаканчиком. Им есть от чего устать: у Марии с утра разлилась желчь, усилившаяся от папиного поздравления, зачитанного по открытке, так что его робкие попытки развлечь дитя казнью Бена-мукомола превращаются в долгие препирательства. Смешные стремительные мизансцены чередуются с затянутыми эпизодами, но в целом за празднеством интересно следить.

Но лучшей в спектакле становится мизансцена соблазнения шерифа, владеющего ключами от темницы, куда заточен Робин Гуд (само его появление в Ноттингеме и попадание в ловушку пересказано путано). Мэриэн кокетливо просит расстегнуть крючки на платье, мешающие развернуть меха, а сама вместе с сентиментально настроенным лордом вспоминает его любимые песни, постепенно входя в раж и переходя от горестной «Вот убьют, похоронят», вызывающей бурные слезы ее партнера, к задорной «Когда качаются фонарики ночные», а затем и томной «Я ехала домой». Чем полнится душа шерифа при виде молодой красавицы в пикантных салатовых шортиках (юбка оказывается на полу тотчас, как расстегивается последний крючок), догадаться нетрудно, а тут еще тетушка Хью в такой же фривольной одежде спешит на помощь племяннице. В этой части постановки много бестолкового движения, и ход событий прослеживается с трудом. После череды переодеваний и откровенно комических спасений неизвестно кого непонятно кем в постановку возвращаются романтизм и поэтика, когда развеселые шервудцы отбывают домой.

Своды замка исчезают, с колосников спускаются веревки, искусно создающие иллюзию деревьев, освещаемых так, что кажется, будто идет дождь (художник по свету Алексей Попов). Робин вдруг соображает, что нужно жениться на Мэриэн (поигрались – и будет! Пора взрослеть), проникновенно и долго беседуют его приятели, любуясь ночью на вольном просторе, а монахини вспоминают о печальном и прекрасном конце шервудского стрелка. Некоторые эпизоды нуждаются в сокращении, особенно если учесть, что спектакль идет почти три часа. Впрочем, лирическая интонация финала возвращает зрителя к главной мысли постановки – к утверждению бессмертия Героя. И, хотя в грезы нельзя насовсем убежать, как поет Владимир Высоцкий, премьера МТЮЗа настойчиво зовет из реальности в мир, где справедливость и любовь побеждают неправду и жестокость. К нужным книгам, волнующим песням, благородным чувствам. В нем не каждому будет привольно и радостно, но да и постановка адресована не всем, а только своим – откликающимся на пароли, важные для Саши Толстошевой и ее единомышленников, среди которых обязательно окажутся не только читающие, но и думающие люди.

Ника Пархомовская «Сто пятая страница про любовь: Кама Гинкас поставил Теннесси Уильямса»

«ТЕАТР.»
5.11.2019

Журнал ТЕАТР. – о спектакле ТЮЗа «Кошка на раскаленной крыше».

До нынешней «Кошки на раскаленной крыше» Кама Гинкас обращался к творчеству Теннесси Уильямса лишь однажды – еще в 1978-м, когда поставил в Театре на Литейном его «Царствие земное». Это тем более странно, что кажется, будто для Гинкаса – кроме, пожалуй, Достоевского, – нет автора более родного и органичного, географически далекого и одновременно духовно близкого. Герои Уильямса, поголовно покалеченные и травмированные, но отчаянно любящие жизнь и пытающиеся всеми правдами и неправдами за эту жизнь зацепиться, – прямые родственники любимых персонажей выросшего в Каунасском гетто Камы Мироновича. Его ведь всегда волновали не перверсии и не оценки этих перверсий, а боль, скелеты в шкафах, попытки жить и выжить несмотря ни на что.

В «Кошке на раскаленной крыше» все это, наконец, сошлось – возможно, именно поэтому спектакль производит впечатление такого честного и исповедального, без единой фальшивой ноты на протяжении трех часов. Действию предпослан эпиграф, намекающий на сходство рассказанной Гинкасом истории про распад одного американского семейства с биографией его собственного отца, «бешеного и нежного» Мони (Мирона) Гинка. Но по ходу действия возникает ассоциация если не с жизнью, то с творчеством самого Камы Мироновича, неистового и требовательного максималиста, не знающего слова «нет» перфекциониста, режиссера, для которого не существует ничего невозможного, и человека, для которого важнее всего категория «правды» (даже на сцене).

Этот спектакль, конечно, про любовь. Про разные ее ипостаси, в том числе не самые традиционные: тут и любовь матери к сыну, и жены к мужу, и сына к другу. Для Гинкаса вопрос привычности, приемлемости и общепринятости тех или отношений вообще не важен, он отметает его за незначительностью, спокойно позволяя актерам едва ли не впервые в истории МТЮЗа произносить слова про однополые отношения. Главная проблема Брика в исполнении Андрея Максимова не в алкоголе, плохой наследственности или лени, а в трусости: в том, что даже самому себе он не может признаться, что любил Капитана отнюдь не как друга. И дело тут вовсе не в радикализме режиссера или желании поглумиться над абсурдным законом про гей-пропаганду, а в том, как внимательно он читает Уильямса, как нежно и трепетно относится к его полному метафор и иносказаний тексту.

Именно текст пьесы, а вовсе не одержимая сексом Мэгги (в исполнении Софии Сливиной поразительно экспрессивная, до невозможного чувственная и донельзя несчастная), одержимый страхом смерти Папа (такого Валерия Баринова – резкого как кинжал, рискующего каждую секунду сорваться в истерику, но остающегося «в пределах приличий», напуганного и одновременно пугающего – мы еще не видели, и это, безусловно, серьезная заявка на будущие номинации и премии); одержимая жаждой контроля Мама (в ироничной, даже саркастичной и предельно заостренной трактовке Виктории Верберг), становится главным героем этой «Кошки». Иногда его произносят медленно, будто формулируя на ходу или обдумывая, иногда – поспешно, словно желая побыстрее избавиться от ядовитых слов, которые жгут язык, порой их выкрикивают от ужаса, а порой – стыдливо шепчут.

Чтобы все услышать, ничего не попустив, зрителю приходится даже немного напрячься – совсем как в реальной жизни, которая требует от нас полной включенности. Впрочем, ее требует и сам этот спектакль – тяжёлый, но не изматывающий, печальный, но не вгоняющий в депрессию, серьезный, но не глубокомысленный. Тут есть место не только тоске по утраченной молодости и ушедшему времени, нереализованным возможностям и несбывшимся желаниям, но, как ни странно, надежде и перспективе. Финал трехчасового спектакля, в котором все любят не тех, и никто не любит никого, оказывается неожиданно светлым и открытым. «Я люблю тебя!», – снова говорит героиня, та самая кошка, которая не чует под собой земли (или крыши с деревянными «зазубринами» Сергея Бархина), и окончательно запутавшийся, не понимающий ради чего и как жить дальше алкоголик-муж, вдруг отвечает ей: «Забавно, если это правда…»

Марина Шимадина «ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ В НИКУДА»

19.11.2019
«Театрал»

КАМА ГИНКАС ПОСТАВИЛ В МТЮЗЕ «КОШКУ НА РАСКАЛЕННОЙ КРЫШЕ» ТЕННЕСИ УИЛЬЯМСА

Московский ТЮЗ в последние годы стал настоящим оплотом американской драматургии. «Трамвай Желание» Теннесси Уильямса, поставленный Генриеттой Яновской лет 15 назад, к сожалению, не сохранился в афише. Зато в камерном пространстве фойе идут два спектакля Камы Гинкса по Эдварду Олби: «Кто боится Вирджинии Вульф» и «Все кончено» – с мощными актерскими работами Игоря Гордина и Ольги Демидовой. И вот теперь на большой сцене другая знаменитая пьеса Уильямса – «Кошка на раскаленной крыше» в постановке Гинкаса. И все тот же круг вечных проблем: противостояние мужчины и женщины, отцов и детей, жизни и смерти…
 
Все это темы очень близки режиссеру – жестокие битвы самых близких людей, психологические бои без правил и планомерное самоуничтожение можно встретить во многих его спектаклях: и в «Медее», и в «Кроткой», и конечно, в постановках Олби. Но в отличие от прошлых его работ, «Кошка на раскаленной крыше» полна если не любви, то жалости и нежности к её несчастным, обреченным героям.

Спектакль сделан строго по тексту, практически без купюр. Большая семья собирается на последний день рождения Большого Па, крупного землевладельца. Тот смертельно болен, но еще не знает об этом и намерен жить на полную катушку, а все остальные, кроме жены и младшего сына Брика, озабочены завещанием и намерены урвать себе долю наследства побольше. Напряженные отношения между членами семьи выливаются в череду тяжелых, изматывающих разговоров, которые трудно назвать диалогами, потому что давний «перечень взаимных болей, бед и обид» не даёт им шанса услышать и понять друг друга. 
 
Постоянный соавтор режиссера Сергей Бархин выстроил не бытовое, метафоричное пространство – не богатый плантаторский дом в дельте Миссисипи, а условный дизайнерский лофт без примет места и времени. Где скаты кровли над мансардой усеяны остриями шипов, так что ты физически ощущаешь, каково «кошке» Мэг карабкаться босыми ногами по такой крыше. Где кровать с роскошным бельем из алого шелка увенчана крестом – и вряд ли на ней когда-то будут зачаты дети. Где даже луна – и та отсвечивает холодным железом.
 
В этом неуютном, ощетинившемся мире одни устраиваются вполне успешно, другие – отчаянно цепляются за жизнь, третьи – добровольно капитулируют. Первые – супружеская чета Гуперта и Мэй, у которых пятеро детей и шестой на подходе – драматурга и режиссера мало интересуют, они делают их эпизодическими лицами, одноклеточными существами, способными только плодиться и размножаться, не тратя времени на рефлексию.
 
Третью категорию представляет младший брат Брик – бывший спортсмен, отказавшийся и от карьеры, и от личной жизни в пользу бутылки. Уильямс явно любуется своим персонажем: «Дополнительный шарм ему придает  некая спокойная отчужденность,  характерная для людей, махнувших  на все рукой и оставивших всякую борьбу», – читаем в ремарке. Перед глазами сразу встает лицо красавца Пола Ньюмана, партнера Элизабет Тейлор в голливудской экранизации 1958 года. Молодой актер Андрей Максимов, сын известного телеведущего, недавно принятый в труппу театра, не может похвастаться такой аристократической внешностью. Но он и играет другое. Герой Уильямса оттолкнул и погубил близкого друга, а потом уничтожал себя, потому что не мог и не хотел признать свою гомосексуальность, презирал свое естество. Персонаж Максимова, хоть и реагирует остро на намеки отца об их «особых» отношениях с Капитаном, но его депрессия, кажется, вызвана совсем другим – общей пустотой, ощущением, что жить некуда, кругом фальшь и ложь.
 
Этот Брикс мог бы, как Гамлет, посоветовать жене уйти в монастырь: «зачем плодить уродов»? Но он слишком далек от философских изысканий, да и спорить лень – все аргументы и пылкие речи его Маргарет уходят, как в вату. Героиня Софии Сливиной, яркая, громкая и напористая, невероятно сексуальная в своем алом платье и черном белье, напротив, страстно хочет жить. Хочет не наследства в 28 тысяч акров земли, не детей и не просто близости с любимым мужчиной – но именно самой жизни, которая стремительно утекает сквозь пальцы. И в этом смысле она куда ближе своему свекру, такому же простому, грубоватому, от сохи: по-настоящему ценит богатство тот, кто успел хлебнуть бедности.
 
Валерий Баринов в роли Большого Па – главная удача спектакля. Наивный и деспотичный, как большой ребенок, и в то же время хитрый, себе на уме, хозяин жизни не может смириться с тем, что она выходит из-под контроля. Он хорохорится, радуется, что обхитрил смерть, что страшный диагноз не подтвердился, но на самом деле чувствует, что та уже стоит на пороге и грозит отнять все, что у него есть. Поэтому ему так важно поговорить, наконец, с сыном – почувствовать в нем продолжение себя, ту кровную связь, которой он почему-то не ощущает в старшем, вроде бы более успешном и богатом наследниками. Но разговора не выходит, мост не налаживается. Все что мы можем дать друг другу – это боль.

Спектакль построен так, что в каждом акте у него один протагонист: в первом солирует «коша» Мэги, во втором, после антракта – действие ведет Большой Па, а в третьем внимание публики забирает прежде не очень заметная мать семейства в исполнении Виктории Верберг. Если при первых своих появлениях она казалась чуть ли не карикатурным персонажем, этакой взбалмошной теткой в бигудях, то к финалу выросла почти в античную героиню, оказавшуюся лицом к лицу с неизбежным роком. Как Медея, она чувствует себя прежде всего женою своего мужа, а уж потом матерью своих детей, и готова отвергнуть их ради того, кому преданно служила все эти годы, кого любила без взаимности, перенося попреки и унижения, и кому останется верна до конца.

Любовь этой женщины в итоге – единственный капитал, который нельзя отнять у смертельно больного, но тот отказывается в него верить: «А смешно, если это правда». И времени осознать свою ошибку у него уже не будет.