Марина Токарева «Обладать и принадлежать»

Новая газета 06.10.2010

Обдуманная красота рисунка сплошной линией, который рука ведет, не глядя, есть в новом спектакле Генриетты Яновской «Прощай, ты, ты, ты!»

Ни к какой злобе дня спектакль отношения не имеет; обрывки разговоров в фойе о московском мэре и гадания о скорых переменах в столице далеки от работы Яновской, как от Луны. Автор пьесы Фернан Кроммелинк, сумрачный мастер, исследователь иррационального в отношениях мужчины и женщины, любитель доводить их антагонизм до предельных значений. Мы бы ничего о нем не знали — ну еще один бельгиец, пишущий пьесы, — если бы не Всеволод Мейерхольд и Петр Фоменко. «Великолепный рогоносец» Мейерхольда — в изучаемых анналах; спектакль Фоменко с Райкиным и Вдовиной — один из немногих, всерьез достойных теперь уже ставшего расхожим эпитета «гениальный».

Новый спектакль Яновской о любви вступает в невидимый диалог с относительно недавней премьерой того же театра — «Медеей» в постановке Камы Гинкаса. Контрастная тушь острого гротеска против густого масла античного сюжета. И, кажется, два режиссера, проживших вместе долгую и сложную жизнь, поверх голов современников и зрителей ведут спор о сути, поворотах и смысле любви. Сюжет, растворенный в воздухе кулис.

А на сцене служанка Аликс полирует ручки дверей. Наталья Мотева (замечательная работа актрисы) играет старую деву, воплощение подавленной женственности. Где отступает природа, на первый план выходит нелепость: огромные круглые очки, балахон, из-под которого выглядывают черные панталоны; вместо наколки на голове смешные заячьи уши. Идеальная служанка для дома, где царствует инфернальная хозяйка. Она еще не сошла вниз, а к ней уже явились очередная оскорбленная жена с намерением излить сложные чувства в оскорблении действием и очередной поклонник, учитель Бельмас (Александр Тараньжин) с пышным букетом, заплетающейся речью и ногами, выделывающими смущенные кренделя, будто мимо воли хозяина.

Леона, супруга господина Дома, еще лежит в ванне, а вокруг нее уже кипят страсти. «Что она с ними делает?!» — восклицает Ида, обманутая жена (Екатерина Александрушкина) и, потеряв терпение, уезжает на велосипеде, внятно резюмируя в пространство: «Все вы здесь суки и кобели! Кобели и суки!»

Дальше комический дуэт: учитель пытается выяснить, изменяла ли Леона мужу еще с кем-нибудь кроме него; Аликс изображает одновременно тупость и проснувшееся девическое любопытство. Он оскорбляет — она ревет. Он лезет с извинениями — она млеет: «Поцелуйте меня!» Глупый самец, забыв о бдительности, укладывает девицу на сено, тут на площадке второго этажа является роковая брюнетка в пеньюаре. Вспышка гнева — и Дельмас изгнан с позором!

А Леона (Виктория Верберг) и Аликс хохочут. Шутка с поцелуем — испытанная провокация, с помощью которой избавляются от надоевших любовников.

— Тебе не было противно? — заботливо поправляя ушки на голове сообщницы, спрашивает хозяйка.

— Если ты довольна, то нет, — утирая слезы смеха, отвечает служанка. И тут — первый резкий поворот, обозначающий скрытую суть происходящего: видимость — лишь кажимость.

Господин Дом, которому принадлежит, по сути, весь город, респектабельный и неуязвимый, вдруг оказывается при смерти. На пороге в рыданиях возникает юное рыжекудрое существо Фели (Татьяна Рыбинец), возлюбленная господина Дома. Сидит у постели умирающего, страстно горюет.

Во втором акте сцену уже бодро-бравурно убирают траурными венками и лентами, Аликс втыкает в макушку траурные черные уши. Господина Дома больше нет. Более того, его некому похоронить: бастуют коммунальные служащие. Нет катафалка, нет могильщиков, есть лишь последние клочки благопристойности: почтенный труп выносят из дому на носилках и предают земле украдкой.

А в городке разыгрывается буря. Леона, воплощенный соблазн, кумир и идол, теперь вдова. И вдруг оказывается, что местная Цирцея, играющая в мужчин, как в куклы, — обманутая жена. Это с Фели, а вовсе не с ней, господин Дом бегал по лугам! Это Фели он писал сумасшедшие письма, говорил, что глаза у нее длиннее, чем дни в июне. И это ей он завещал место в склепе, рядом с собой!

Облик неистовой вакханки линяет на глазах; от Леоны спешат отказаться вчерашние претенденты, постылая жена теряет всю магию.

Сцена, в которой Леона, выхватывает у Фели письмо господина Дома и читает его, из лучших в спектакле. С изумлением открытия в ней растет понимание: прежняя жизнь сношена, как надоевшая одежда, и случилось это без всякого ее участия. То, чем она была до сих пор, отменено за ее спиной. Она искала любви, а любовь жила рядом. И на нее был способен не кто-то другой, а привычный муж: волосатые ноги, храп, заполняющий дом, неколебимое равнодушие, уродливая манера есть.

—Ты видела, как он ест?! — кричит она в этой сцене много раз, и в этом вопле звучат и унылая привычка прежней жизни, и ярость самооправдания. Всё Фели побеждает одним любовным выдохом: «Ну и что?!»

Леона проведет последнюю интригу: воспрепятствует самоубийству любовницы мужа, послав на ее спасение собственного молодого любовника, и тем соединит их. Веселый гротеск гаснет, тон спектакля переходит в трагический. Главной потребностью героини станет попытка с негодными средствами — посмертно присвоить чужую любовь.

Она снимет черные волосы, а с париком — облик Клеопатры эпохи постмодерна, ляжет в качалку: бледная, с жалким узелком волос и глухим голосом станет рассказывать Аликс: «… Мы бегали с ним по лугам, он говорил, что мои глаза — длиннее, чем дни в июне…»

Что такое обладать и что означает принадлежать? Кто кому и зачем нужен? И почему за неистовством половых контактов мерцает марево одиночества души?

Кроммелинка недаром называли сумасшедшим Мольером, в его пьесах реальность сгущена до абсурда, а теперь, с прививкой ХХ века, — и до сюрреализма (сценограф спектакля Сергей Бархин). Яновская здесь шлифовщик гротескных отношений, развернутых остро и болезненно — в печальную поэзию. Она уверенно и виртуозно погружает персонажей в причуды и оттенки, алогизмы и внезапности чувства. В жар и холод (пьеса Кроммелинка и называется «Жар и холод, или Идея господина Дома»).

«Про что это? — растерянно спрашивал в фойе после спектакля знакомый критик. — Где точки соприкосновения с современностью?!» Действительно — в спектакле Яновской куда лучше с вневременными началами. Но вопреки справедливым разговорам о необходимости актуального театра вдруг наплывает облако ощущения: как замечательно, что в центре Москвы есть МТЮЗ с Яновской и Гинкасом, над которыми один закон — их художественные потребности и представления. Как было прежде. Как должно быть всегда.