Александра Лаврова «Ума холодных наблюдений и сердца горестных замет…»

Блог ПТЖ 31.10.2013

Рассказывать о спектакле Генриетты Яновской «С любимыми не расставайтесь», премьера которого состоялась в октябре, хочется начать со сценографии Сергея Бархина. Она очень проста. И, кажется, единственно возможна — как будто не создана художником, а возникла сама по себе из замысла постановки. Пространство выстроено так, что все персонажи оказываются одновременно вместе и порознь. Сцена (помост чуть наклонен к залу) покрыта ковром травы; у арьера слева — довольно широкая винтовая лестница, то ли покрашенная, то ли подсвеченная красным, круто уходит под колосники, а может быть в небо; с другой стороны над сценой вьется какая-то уродливая металлическая труба — через такие выбрасывают из ремонтируемых квартир промышленный мусор, а может быть, высасывают из человека душу; в центре на возвышении — огромный шар из прошлого советских парков; слева комната Кати и Мити Лавровых (София Сливина, Евгений Волоцкий) с подробностями быта, а за ними — коробка старой двери, изъятая из стены (существовала ли эта стена когда-нибудь?) и открывающая комнату «холоду пространства бесполого». За дверью натянута бельевая веревка, на которой фотограф Вадим (Сергей Белов) закрепляет прищепками для просушки проявленные фотографии; справа, в глубине, прозрачная телефонная будка, из которой Мите будет звонить Ирина (Софья Райзман); ближе к авансцене — небольшой письменный стол с казенным инвентарным номером. За ним почти все время сидит Судья (Виктория Верберг) — жесткая дама средних лет с гладко забранными в рыжий хвост волосами, в очках, со строгим и скептическим взглядом.

Если можно говорить о главном герое в этом спектакле — женском, жестком, без отчаянья констатирующем, что без любви «многие женщины от усталости сходят с ума» (А. Володин), то Судья этот герой и есть.

Впрочем, если внимательнее рассматривать все, что переплетается и взаимопроникает на сцене в течение неполных двух часов, что идет спектакль, то приходишь к выводу: не такой уж женский, не такой уж жесткий, не такой уж «без отчаяния». И не такой уж «без любви».

Что касается главной героини, то имеется в виду взгляд на происходящее — все видится глазами почти постоянно присутствующей на сцене Судьи. Она становится смысловым центром спектакля, в который сходятся всего его линии. На протяжении спектакля Судья время от времени восклицает: «Все с ума посходивши!» (из «Записок нетрезвого человека») или: «Все бегут куда-то!» И тут же все, действительно, выбегают на сцену с чемоданами — беженцы любви протаптывают в траве дорожки, в своем якобы хаотическом движении массовых фатальных невстреч и расставаний. Выслушав и отпустив очередную пару (усталость от повторений банальных резонов и ординарности ситуаций, казенная лексика, не выразимый словами эмоциональный подтекст — понимание, сочувствие или осуждение, даже гнев), она опускает глаза к бумажкам. Время от времени отвлекается и следит за тем, что происходит. А то и подает реплику — какое-нибудь насмешливое «хм» в адрес, например, Мити.

А вот к Судье от паркового шара устремляется бледная женщина с лицом, будто обтянутым кожей, — Агафья Тихоновна (Оксана Лагутина), и привычно начинает бубнить-наговаривать горестную историю своей неженитьбы с любимым Иваном Кузьмичом, интонируя, как профессиональная попрошайка. Да так и есть — она выпрашивает сочувствия у каждого встречного. И вот ведь штука — сама окажется способной его проявить: все в этом спектакле встречаются друг с другом, и Агафья станет свидетельницей несчастья, случившегося с Катей. Судья кивает уборщице Тане (Арина Нестерова), и та с пониманием подхватывает сумасшедшую посетительницу под белы руки и выводит из помещения.

Перед финалом Судье дается последнее слово. Она оказывается героиней володинского сюжета о женщине, которая отвергла музыканта, разрушила и его, и собственную жизнь. Лежа на траве сбросив туфли, расслабившись после рабочего дня, Судья пьет вино с непьющей Таней, к которой относилась так начальственно снисходительно, и рассказывает ей то, о чем рассказать никому в жизни нельзя. Но — накопилось и прорвалось после стольких-то историй несчастных пар, которые проходят перед ее глазами много лет напролет. «Нет любви!» — отчаянно и зло твердит Таня, но отвечает очень похожей исповедью: как любви побоялась, сочла себя недостойной, отказалась, и вот — жизнь прошла страшно, тяжело, темно, вроде и не жила. «Ну почему он тогда меня послушался!» — почти кричит Судья. Есть любовь, но прошла стороной.

В постановках «С любимыми…» Судья получалась редко. Если идти по тексту — официальная советская служащая, не желающая вникать в отношения расстающихся пар, с бюрократической лексикой, в которой для несчастных не находится ни человеческого чувства, ни слова. Если идти от противного, как сделала, например, Вероника Родионова в Центре драматургии и режиссуры (Москва), то можно зайти далеко: у нее судья превратилась в шоумена от темных сил, фигляра из кабаре. Ясно одно: чтобы пьеса получилась, нужно этого персонажа придумывать. И у Генриетты Яновской это получилось.

Как двойные шары в бильярде, выкатываются к судейскому столу пары — чтобы, стукнувшись, раскатиться в разные стороны. Козловы — скрывающая горесть за насмешливостью кудрявая кокетка с очень розовой помадой на губах (Наталья Златова) и умный, с грубоватым обаянием самоделкин-работяга в грубом свитере, похожий на молодого Крючкова (Илья Созыкин). Керилашвили — совсем маленькая беспомощная девочка, которой без мамы — никак (Илона Борисова), и вроде бы мягкотелый, но вполне себе на уме мальчик (Руслан Братов). Никулины — одутловатый, почти квадратный, в плохо сшитом пиджаке мужчина, крепко держащийся за руку верной ладной жены и судорожно проглатывающий с ее руки таблетки, не старый, но изношенный жизнью (Наталья Корчагина, Вячеслав Платонов). Мироновы — пышнотелая бабец в ситцевом сарафане с сумками и скрипочкой в футляре (детей накормить, в музыкальную школу сводить, пьяного мужа домой оттащить — все на ней) и мнимый интеллигент, долдонящий на канцелярите, не замечающий, что превратил цветущую молодуху в домработницу (Марина Зубанова, Павел Пойманов). Шумиловы — развеселая парочка, в сценарий сексуальных игр которой входят брань и побои (Екатерина Александрушкина, Олег Ребров)…

Стройная, резкая игра в шары оборачивается броуновским движением: все несчастны, все сталкиваются друг с другом, не находя осмысленной гармонии движения, все на грани или уже миновали грань нервного срыва. Среди них и Агафья Тихоновна, и Женщина по обмену квартиры (Екатерина Кирчак), которая в этом спектакле не стара и не так уж одинока — повсюду водит за собой сестру, застенчивую и бессловесную, сестру-близнеца, пусть меньшую ростом и старшую по возрасту (Татьяна Канаева).

Катя и Митя любят друг друга. Их тянет друг к другу физически. Они то и дело готовы броситься друг к другу в объятья. Но раскручивается механизм разрушения, скандала, разрыва, которому они не в силах противостоять. Митя — Евгений Волоцкий — мягкий, какой-то внутренне покойный и в то же время переменчивый, текучий. Не сильный. Не довольный. Катя — София Сливина — уже сразу сраженная неверием в нее Мити, подстреленная птица: полноватая, белотелая, с округлыми плечами. Она странно наклоняет голову, руки и ноги движутся по отдельности, движения раскоординированы.

Здесь нет речи о гордости и упрямстве. Безосновательное подозрение в неверности мгновенно убило доверие. И ничего нельзя вернуть. Их не научили прощать друг другу непонимание, обстоятельства против них, сирых и нежных. В беспричинной ссоре собираются в чемодан и разбрасываются из него вещи. Платья, блузы, белье покрывают зеленую траву. По ним бродят, бесчувственно наступая, чужие люди. Ирина — Софья Райзман, безответно влюбленная в Митю, в бесформенном широком зеленом пальто и белых сандалиях, судорожно вытягивая ножку, прыгает по белью в классики. Мгновенный ассоциативный отсыл: «Игра в классики», смерть ребенка, отчаяние вернуть любимую и, видимо, ее гибель. В спектакле Ирина — не гротесковый персонаж, не нелепая серая мышка, не понимающая, что явилась к разоренному очагу напрасно, и неспособная заменить Мите Катю. Болеющая своим несовершенством и не осознающая своей красоты, она беззаветно любит Митю. Способна спасти, но не способна предложить помощь, пока ее не попросили, и все же пытается сделать это.

Катя обречена на сумасшествие. Услышав о том, что Митя кого-то порезал, она повторяет почти спокойно, с какой-то механически-доверительной интонацией: «Всего две недели назад развелись!» Так же спокойно проходит ее встреча с Митей в больнице — конечно, в психушке, где санитаркой служит суровая теща Керилашвили (Мария Овчинникова), пожалевшая молодых, — а вот своих ей не жалко. Катя, в чьих движениях уже нет ничего человеческого, продолжает механически заботиться о Мите, спокойно дает себя увести от него к двери в глубине сцены. И, уже почти войдя в нее, вырывается от санитарки, кричит. Кричит. И ей вторит Судья. И все женщины, которые не могут жить без любви.

Яновская, сделав добавления к пьесе А. Володина, — фрагменты из его «Агафьи Тихоновны», «Записок нетрезвого человека» и т. д., что-то и сократила, например, рассказ Женщины по обмену квартиры о смерти сестры, сцену в санатории, где отдыхает Катя. И это верно: трагедия «безлюбовья» в мире, более всего нуждающемся в ней, не требует договаривания до конца.

А начинается спектакль с фотосессии. Над сценой парят скамейка, стул, велосипед, который никуда не поедет. Повсюду, в том числе и в воздухе, восседают невесты. Разлучник Вадим, цинично нагловатый красавец, бесстрастно щелкает фотоаппаратом, фиксируя моменты надежды на счастье, которое не состоится. Он же в финале отщелкает всех, повторяющих за Катей истошный крик всех женщин всех времен — «Я скучаю по тебе!»

А вообще-то в спектакле много и смешных реприз. В программке же напечатано стихотворение Александра Моисеевича «Надо следить за своим лицом», которое заканчивается строками: «Вы оптимисты? И я оптимист./ Вы веселитесь? И я веселюсь».

Лестница, на которую восходит, словно желая вырваться из несвободы, Катя, ведет не к небу. Она ведет из подземелья. Не думаю, что это подземелье, укрытое травяным ковром, — ад. Но недаром же на лестницу все время падает красный отблеск.