Елена Дьякова «Распад на медленном огне»

«Новая газета»
27 января 2017

…У нее на сцене — битый ветром, мытый дождем сибирский барак: сортир во дворе.

…У него на сцене — гостиная на Манхэттене: кожа, красное дерево, бюсты классиков.

У нее на сцене — пенсионер ведет партсобрание двора, сожранный советской жизнью писатель ненавидит свою кукольную пьесу «Мурлыка». Летчик Коля, заместо опыления полей, катает девушку по небу. Им на свадьбу дарят подушки — голубую и розовую.

У него на сцене — страдает от скепсиса пациентов седой врач. Сожранный тенью великого отца сын-слабак ненавидит свою карьеру. Ведут дуэль две похожие женщины: как хоронить человека, которого так и не поделили? Что выбрать для него: пламя или червей?

У нее из-за сцены слышен тоскливый голос лежачей больной матери: «Коля, ты где?»

У него из-за сцены слышен тихий хрип умирающего отца. И он никого к себе не зовет.

Кама Гинкас говорил «Новой» в интервью: МТЮЗ, их общий театр с Генриеттой Яновской, театр двух режиссеров, мужа и жены, словно ведет премьерами долгий спор о странностях любви. Яновская поставила в 2016-м пьесу Евгения Попова «Плешивый Амур» о Красноярске 1960-х, о полураспаде советского мира. О том, что от судеб защиты нет.

В январе 2017-го Гинкас ответил ей премьерой «Все кончено» (1971) Эдварда Олби. О США 1960-х, о полураспаде семей, где спорят о Метерлинке и путают лица внуков. О том, что от судеб защиты нет. Ни в бараке без удобств, ни в особняке, осажденном репортерами.

«Все кончено» Камы Гинкаса — три часа с антрактом, в камерном зале, специально для спектакля выстроенном в фойе. Зрители окружают игровую площадку с трех сторон: так в старинных медицинских школах сидели студенты вокруг профессора, наблюдая за ходом операции. Здесь и в таком формате Гинкас ставил свои самые жесткие спектакли — эксперименты на актерах, операции на сердце партера: «Ноктюрн» Адама Раппа и «Кто боится Вирджинии Вулф?».

«Все кончено» — продолжение цикла. Все герои благополучны, как цветы в икебане, стоящей посреди стола на сцене. Все — подобно тем же цветам — медленно умирают, ибо давно срезаны. Все зациклены на своей беде. Седой Врач (Игорь Ясулович) помнит, собственно, лишь о том, что пациенты теряют к нему доверие из-за возраста. Все действия элегантны, профессионально человечны — но оживает он, лишь отстаивая себя. Адвокат (Валерий Баринов) уверенно ведет практику — но втайне похож на растерянного мальчика, которого бросили одного: жена нырнула в безумие, в мир, где из ушей супруга торчат мышьи хвосты…

Жена умирающего (Ольга Демидова) — в центре сюжета. Давно проиграв войну за мужа, она еще ведет ее. Грубо, яростно, безутешно. Отказывая в любви недостойным отца детям.

И кажется: главная трещина в пьесе и в сердце мира проходит именно здесь.

Самое страшное: они все пытаются блюсти ритуалы. Ритуал Рождества у камина с беседой и жареными каштанами. Ритуал интрижки с Другом, чтоб оживить любовь мужа ревностью. Ритуал участия Врача и Сиделки в ночном бдении у дверей спальни умирающего. Ритуал взаимной поддержки старых друзей…

И все это не работает. Потому что у каждого давно умерла любовь. А без нее все тщетно.

Любовница умирающего (Оксана Лагутина), кажется, понимает это. И шепотом пытается объяснить краеугольные истины мира взрослой Дочери возлюбленного: «Вы ни о чем не заботитесь, даже о себе… Какие слова вам останутся, если вы все их истратите на то, чтобы убивать? Какие слова вы призовете на помощь, если когда-нибудь настанет день… и вы, бедная, внезапно поймете, что любите… Слова… «Я люблю тебя», «Я хочу быть с тобой» — прозвучат как рычание раненого и ранящего зверя». В ответ звучит рычание раненого еще в детстве и ранящего не глядя зверя: «Шлюха!»

Умирающий умирает. Воздух на сцене переполнен яростью, тоской, сарказмом, отчаянием. Диалоги глухонемых завершены. Актеры МТЮЗа точно и жестко сыграли пытку долгого взаимодействия людей, утративших, убивших в себе всякую способность к взаимодействию.

Публике — при возвращении домой — надо бы взглянуть в зеркало. Так просто. От греха…