Елена Дьякова «Вот и встретились две преисподние»

Новая газета 08.11.2014

Премьера МТЮЗа — «Кто боится Вирджинии Вульф?» Камы Гинкаса

— Гости-люди… люди-гости! — пьяно бормочет Марта (Ольга Демидова), священное чудовище кампуса Новый Карфаген, ректорская дочь, психопатка, пьяница, обглоданная жизнью жена лузера. У нее вводная информация для мужа Джорджа (Игорь Гордин): гости сейчас придут!

На часах — полтретьего ночи. Но будет миленько, даже символично. Зрелая интеллектуальная элита Новой Англии, университетская чета с благородной проседью, ободрит и введет в курс жизни кампуса новое поколение этой же элиты: молодого преподавателя с молодой женой.

Джордж… но Джордж привык к любым выходкам Марты. А 30-летний препод смазлив.

Гости-люди, люди-гости… в раскаленном аду их дома три часа будут сидеть и зрители. Поджимая ноги, когда тяжелый бархатный снаряд — Марта в вечернем платье, со шлейфом и стеклярусом — летит по касательной, впритирку к коленям первого ряда. Морщась от мерзости и жалости, когда молодой самец валит Джорджа хуком в челюсть — пьяным твидовым кулем, под ноги партеру. Новый спектакль Камы Гинкаса в МТЮЗе идет в фойе, на площадке у входа в зал. Там выстроен амфитеатр мест на 150. Еще полсотни зрителей рассажены в нишах, по периметру действия.

Все вместе напоминает стеклянный куб, в котором идет вдумчивый и жестокий эксперимент.

…Кстати: не первый эксперимент театра в этом пространстве — и в сходном составе. В 2012 году на той же площадке, так же беспощадно просто, без декораций Сергея Бархина, без метафор режиссерского театра Гинкас ставил пьесу американца Адама Раппа «Ноктюрн» (2001). Пьесу о том, как уютная жизнь семьи за секунды становится античной трагедией: сын-подросток на старой машине сбил девочку на роликах, младшую сестру. Теперь он и родители живут с этим. Как?!

Главную роль в «Ноктюрне» играл Игорь Гордин. Как и в новой постановке «на лестнице».

Пьеса Эдварда Олби 1962 года когда-то гремела, но у нас ее, кажется, давно не ставили. Четверо актеров, две семейные пары, две портативные переносные преисподние нон-стоп. Юные гости стоят Марты и Джорджа… Ник (Илья Шляга) — энергичный и простоватый вундеркинд из Канзаса, еще не отшлифованный академической элитой Новой Англии. Жадный до жизни, до карьеры, до денежек из приданого своей дурехи-блондиночки, до рыхлых телес профессорских жен, от которых довольно много зависит на замкнутом олимпе преподавательского сообщества. Его хрупкая Хани (имени у нее словно нет, хватит и этой сладкой формулы, она не в претензии) — отпетая дура, простодушная и цепкая. Нелюбимая девочка, заливающая холод жизни бурбоном. Расчетливая хозяйка наследства папы-проповедника: «божьи денежки» текли к папе рекой. Фарфоровая Барби, наконец… и ее, изящного полупьяного зверька, зрителю очень жалко.

В роли Хани — Мария Луговая, молодая петербургская актриса, замечательная Гедда Габлер в «александринском» спектакле Гинкаса. (В сезоне 2014/15 Мария перешла в труппу МТЮЗа.) Впрочем, страшное напряжение пьесы Олби, ювелирно точная взаимная пытка супругов раскаленными скальпелями и щипцами сплетен, подозрений, лопнувших карьерных надежд, скандалов 20-летней давности, пьяных объятий на диване у мужа на глазах — все требует «полной гибели всерьез» на площадке от всех четверых актеров. Они работают бесстрашно, как партерные акробаты. Страхуют и держат друг друга, чтобы не разбиться об эту жуть вдребезги.

…А мы, зрители, напоминаю: сидим по периметру их гостиной. Точно о нас забыли в пылу.

Джордж Игоря Гордина — одна из лучших работ актера. Растрепанный, растерянный, оплывающий интеллектуал в потертом твидовом пиджаке. Человек, выброшенный из времени-места, где нет ничего для таких, как он. Что тут «его»? Диск Бетховена, том Шпенглера, недописанный роман, злая ирония неудачника, цирковой дар провокации… стакан да пощечина.

Гордин играет Джорджа с кошачьей органикой. С внятной отсылкой к стареющим «потерянным людям» отнюдь не Новой Англии 1960-х, но новой Москвы. С точной проработкой важной для Олби темы «близкой гибели Запада», разбитой, как тонкостенный стакан, морали старого мира. С сюрреалистической недосказанностью сквозной темы пьесы, главной игры этой страшной пары: их бесплодия. Двадцатилетнего бреда Джорджа и Марты о сыне, которого у них нет и не будет.

Цитаты из Шпенглера, «цветы для мертвых» из пьесы Теннесси Уильямса, постыдная и страшная тайна бесплодия (явно повторенная в судьбе младших, наследников традиции, Ника и Хани) — все это, конечно, символ. Ключевой символ пьесы о разрухе в головах как распаде цивилизации. Подчеркнутый финалом: разгромленный дом, предутренняя тьма, всхлип Марты: «Мне страшно».

Но, честно говоря, нет охоты символ обсуждать. Пьеса Олби грозна, как ветхозаветный пророческий вопль со стен: горе тебе, город Новый Карфаген, горе твоим университетам, твоей элите и ее лжи, бурбону «Четыре розы», бесплодию и бесславию. Пророчеству минуло полвека.

И уже написан в 2008-м — в эпоху тех детей, которых у Джорджа с Мартой быть не должно, — безысходный «Август» Трейси Леттса. О том же: о профессоре-неудачнике, о рухнувших надеждах 1960-х, о безумных детях профессора, о полном распаде дома и семьи, о скором конце всей их пустой изнутри цивилизации. Блестящий текст, не менее убедительный, чем пьеса Олби.

…Ну-с: прежнее пророчество не сбылось. И это, верно, не сбудется. И Кама Гинкас в МТЮЗе поставил свой спектакль «Кто боится Вирджинии Вульф?» совершенно не о том.

В этом семейном аду нет типологии. Нет, слава Господу, социальных переносов в наше время. Есть две страшные, личные, единственные в своей безысходности истории брака как спуска в ад. Есть две истории любви, растоптанной в клочья, — и все-таки не убитой. Особенно у старших: у этой бесстыжей, отпетой, опухшей от виски и слез, жадной и тяжелой бабы, бесстрашно сыгранной Ольгой Демидовой. И у ее лузера Джорджа, сросшегося с ней каждым сосудом и нервом.

Это и есть семья, ребята. Эта жестокая ежесекундная клоунада, по периметру которой вы сидите, оцепенев, поджимая ноги, боясь ступить из партера в их террариум, в ад чужого дома. Это не зависит от времени-места-сословия: у каждого свое, у всех похожее в каком-то пределе ужаса.

…Финальный вопрос — тот же, что был в «Ноктюрне» Гинкаса 2012 года. Есть тут катарсис? Нет тут катарсиса? Очищены мы, 150 наблюдателей, ужасом и стыдом — или раздавлены?

Нет ответа. Но спектакль — сильный. С мощными актерскими работами. Особенно Гордин…