Театрал 12.12.2013

Речь, впрочем, не о любви – той, в привычном нашему слуху понимании. Но о темной, неосознанной страсти, выворачивающей понятия наизнанку. От Шекспира идущей, Лесковым переведенной на российские реалии и теперь воплощенной режиссером Камой Гинкасом в московском Театре юного зрителя. Здесь назвали спектакль «Леди Макбет нашего уезда», отказавшись от географических координат. Частный случай из судебной хроники с легкостью вписался в контекст повсеместного бытия. Время вроде бы сохранено, но в весьма условном варианте. Гинкас и художник Сергей Бархин ни на чем не настаивают, не расставляют точных, хорошо выверенных акцентов. А как иначе, ведь историю Катерины Измайловой трудно понять и уж тем более принять, идя по методу «чистого разума». Не получится. Стоит дистанцироваться: и по-человечески, и в эстетическом ключе, сгустить атмосферный фон – и обрушить все это на публику.

У Гинкаса есть своя система и свой метод работы. Они узнаваемы, но не рождают штампов, что случается крайне редко. Режиссер прекрасно умеет «обуздать» стихийную вольницу страстей, дабы не рвались в клочья по старинке. Он сочиняет для них новую партитуру, где основным мотивом становится повествовательная дистанция. Чуть отстраненный взгляд со стороны. Повесть Николая Лескова не столько инсценируется, сколько читается, с допустимыми оценками порой ироничного свойства, несмотря на общий мрак ситуации. Но речь совсем не идет об актерской иллюстрации текста, просто он не «проживается» впрямую, но переходит в категорию текста сценического.

Пространство, сочиненное Сергеем Бархиным, не менее узнаваемо. Покатый помост, дерево, телега, ведра, сено. Бытовых деталей немного, но они точно попадают в суть происходящего, визуально настраивая на нужный лад с его смешением конкретики и отстраненности. Из нарядных окладов вынуты лики – и люди-каторжане в прологе тоже словно бы лишены лиц. Темные пальто-шинели обозначают что-то непонятное, сбившееся в темную толпу с синхронными движениями. Лица с трудом «проклевываются», как птенцы из яйца, сквозь эту грубую и плотную ткань. До времени лишенные индивидуальности, которая проявится потом, когда историю начнут читать сначала, деля на главы-эпизоды.

Здесь все и всё принадлежат «темному царству», где трудно дышать, потому что нет воздуха. И лампадки горят еле-еле в этом лишенном жизненного кислорода пространстве. И все как-то нелепо и некстати. Вот Борис Тимофеевич – Валерий Баринов бухается лбом об пол в приступе утренней молитвы. Глядь, между полом и лбом – стол с самоваром. Вот Катерина – Елизавета Боярская по-семейному присела рядом с мужиками – так и хлестнули недоуменными взглядами: знай, мол, свое место! Но ей только дай окорот – тут же к папиросочке потянется…

Для Боярской роль Катерины Измайловой, конечно, из числа событийных, потому что позволяет выйти за пределы привычного. Да и вообще, эта актриса с ее «фирменными» холодновато-сдержанными нотками, своеобразным тембром голоса прекрасно вписывается в гинкасовскую пост-историю. И в историю женщины, которая не ведает, что творит. Но ее Катерина здесь меняется, на глазах взрослеет и обрастает странным и страшным, темным, но все же «внутренним миром», выходит за те пределы, что поставлены самим автором своей героине. Боярская играет очень жестко, порой зло, «наотмашь», с вызовом, действуя и думая, участвуя в общем комедиантстве и оставаясь со своей Катериной наедине.

Хотя наедине здесь остаться трудно. Нет и показа жестоких убийств, прописанных оригиналом. О них рассказывается – так просто, без надрыва. А «убиенные» сидят меж тем рядом и вынуждены то с недоумением, то с обреченностью на все это реагировать. Зверино-зверское начало этих убийств Гинкас обозначает шкурами, из которых скроены грубые тулупы. В них они заворачиваются, уходят и являются вновь то в виде кота-призрака, то затем, чтобы забрать очередную жертву – мальчика Федю – Степу Степаняна. Агрессии мало: разве что свекр – Баринов помашет кнутом, имитируя порку. А муж Зиновий Борисович – Александр Тараньжин более вызывает жалость своим тихим голосом и нежеланием по-русски «куражиться». И даже Сергей – Игорь Бабалаев весьма сдержан в своих провокативных советах, направляющих Катерину на эту преступную стезю. У нее здесь словно своя, отдельная история, в которой все вокруг – лишь повод. Повод через тайную и темную страсть, через «прелюбодейство» ощутить зов неведомой на Руси для женщины свободы, от которой потом хоть в Волгу, хоть под поезд…

Лишенная этой вывернутой наизнанку свободы, сдавленная со всех сторон каторжной толпой, Катерина Боярской словно бы умирает еще до того, как ее затопчут, задавят и бросят на покатые доски помоста. Доживать и впрямь не стоит. А темное царство останется, без всяких проблесков световых лучей, во всей своей вековой безнадежности.