Ирина Корнеева «Умная, красивая, талантливая»

Время МН 24.06.2000

Сегодня вечером в ТЮЗ приглашенные соберутся не на спектакль — на день рождения главного режиссера театра Генриетты Яновской. В период безработицы и безденежья (было в ее жизни и такое) она одевала и кормила свою семью тем, что вязала — свитеры, юбки, брюки, пальто, даже сапоги однажды себе на спицах сделала… Кажется, и ставя спектакли, аккуратной уверенной рукой она их вывязывает — петелька за петельку, слово за слово, душу за душу. Будь то хоть покоривший Москву ее манифест «Собачье сердце», хоть «Иванов и другие», развернувший Чехова совершенно неожиданной стороной, хоть ее «Жак Оффенбах…», под канкан поведавший историю «Синей бороды», или же «Гроза» — ни одной мизансцены не выкинешь, ни одной реплики не уберешь — все связано. Сколько ей сегодня исполняется (а дата круглая, значительная), из ее уст не услышит никто. Годы она скрывает не из кокетства. По ее признанию, «нельзя верить женщине, способной назвать свой возраст, — такая женщина способна на все». В театре Генриетта Яновская способна почти на все, но верят ей там безгранично, а талантом ее и терпением восхищаются без устали. О Генриетте Яновской рассказывает актриса МХАТа им. Чехова НАТАЛЬЯ ТЕНЯКОВА.

Актрисой она была бы замечательной

Первый раз Яновскую я увидела на сцене. У них был очень сильный режиссерский курс — товстоноговский, и в спектакле «Люди и мыши» по Стейнбеку она играла одну-единственную женскую роль. Как звали ее героиню, я, конечно, уже не помню, но как Гета появлялась на сцене — никогда не забуду. У нее было очень красивое лицо, которое, впрочем, при ней и осталось, длинные роскошные волосы… Играла тогда прекрасно. Она могла бы быть и актрисой, все данные были при ней, но для актрисы она была слишком свободолюбива. Ей неинтересно было бы просто выполнять чью-то волю, ей, я думаю, и в голову это никогда не приходило. Режиссерский дар — лидерский — в ней был заложен прежде всего, но даже странно, что ей удалось его развить в советской системе. Потому что в то время все были унижены и задавлены, а женщины особенно.

Наши дороги разошлись, когда мы с Юрским уехали из Ленинграда, а Гета с Камой Гинкасом (режиссером, ее мужем. — Ред.) рванули в Красноярск, где сделали прекрасный театр — специально люди ездили в такую даль смотреть. А в Питере мы дружили домами. Они с Камой вели почти диссидентскую жизнь, читали все, что тогда было нельзя читать. В их доме мы познакомились с Иосифом Бродским. На пороге появился рыжий молодой человек, еще ни слова не произнес, но было видно, что гений. Он сварил кофе — вкус был необычайный и потом стал подробно рассказывать, как он его делает. Много лет прошло, а я до сих пор помню его интонации, его рецепт, помню, во что он был одет. Потому что Бродский в их квартире произвел ошеломляющее впечатление. Вот как если бы сейчас здесь открылась дверь и вошел бы Пушкин.

«Вдовий пароход»

Мы всю жизнь с Гетой хотели вместе работать, но — не случалось. Только на первой ее постановке в Москве — спектакле «Вдовий пароход» в Театре Моссовета она стала моим режиссером. Гета сделала сильнейший спектакль. Репетировать с ней было очень легко — режиссер она замечательный. С одной стороны, она утопает в артисте, очень многое ему дает, разбирая внутреннюю жизнь его персонажа, а с другой — выстраивает необычайно острые постановочные вещи, она всегда знает, чего хочет и что в спектакле будет делать. Это редкость. Как правило, если режиссер увлекается постановочными делами, актеры для него просто пешки, и он их расставляет, как хочет, а дальше те барахтаются сами. У Геты же до всего руки доходят. В каждой малюсенькой сценке она добивается «наивысшей мысли», чтобы получился пик того, чего она хочет. В любой сценке должна быть борьба, конфликт, иначе мы заскучаем, иначе нет драматургии. Вот этот конфликт, эту борьбу она доводит до совершенства. Помню, в спектакле «Вдовий пароход» мы должны были шкаф с места передвинуть. Ну что, казалось бы, особенного в том, что несколько коммунальных баб тащат шкаф? Гета же довела эту сцену метафорой: вот если мы не победим этот неподъемный шкаф, не сдвинем его, страна в войне не победит… Не бог весть что там я играла, но такого физического напряжения, такой усталости я не помню за всю мою карьеру. Мы все работали с чрезвычайной отдачей. Но и получали из зала столько же энергии, сколько и посылали. Благодаря Гете — она добивалась почти невозможного.

Конечно, у нее мужская постановочная рука. Но одновременно в театре она и истинная женщина. Очень терпеливая. Хозяйка, которая к театру, который она сделала, относится как к семье: всех приголубит, всем носы утрет и всех на место поставит.

Два режиссера в одной семье

Конечно, они и ссорятся, и ругаются, но они так болеют друг за друга! За Гетин спектакль Кама всегда переживает даже больше, чем за свою работу, и наоборот. Живут они вместе очень давно, такое ощущение, что всегда.

Сейчас в ТЮЗ к ним такой народ ходит замечательный! У театра много настоящих друзей. Я счастлива, что прошли они те глухие 70-е годы и оба состоялись как режиссеры. А Москва умная, что приняла таких людей, ведь именно здесь произошел их огромный взлет, Москва ценить умеет — слезам не верит, но если уж отметит, то по-настоящему.

Гета и Кама могли бы стать снобами, потому что люди они очень умные, образованные, небанальные, с большим весом в театральном мире — по гамбургскому счету у них очень высокий номер. Могли бы, но не стали. Может, оттого, что ленинградцы, может, потому, что очень интеллигентные. А Гета, кроме всего прочего, просто душевный и прелестный человек. Она собой отрицает вот это недоверчиво-брезгливое отношение мужчин: «Что? Умная, красивая, талантливая? Да быть такого не может!» На что я всегда возражаю: «А Яновская?»