МАРИНА ДМИТРЕВСКАЯ «КАМЕ МИРОНОВИЧУ ГИНКАСУ 75. ПОЗДРАВЛЯЕМ!»

ПТЖ
7.05.2016

Под юбилеи тянет к мемуарам…

В прошлом году, в юбилей Геты, Генриетты Наумовны Яновской, мне удалось найти на антресолях подарочный «антиквариат»: собственную машинописную рецензию на ее спектакль, которую она никогда не читала.
Никакого «антиквариата» в юбилей Камы (они же для всей страны за глаза исключительно «Кама и Гета») у меня для него нет. Он был бы, если бы сам Кама Миронович в 1972 году, в литчасти театра Комедии, тогдашней «обители Барбоя», не взял с меня слово отдать ему тетрадь «Для гербария». Вот было бы сейчас что подарить — репетиционный дневник спектакля «Монолог о браке», на котором студенткой второго курса я проходила свои главные театральные университеты. С подругой-отнокурсницей мы тщательно записывали весь день, а ночью я еще печатала фотографии… И один из самых серьезных моментов юношеского приобщения к театру — день сдачи: Гинкас мечется по проходу, часто подбегая и присаживаясь к режиссерскому столику, за которым уже сижу я, — и коротко шепчет какое-то замечание. А я настолько внутри спектакля, что и говорить-то не надо, понимаю с полуслова, лихорадочно конспектирую, и гордость переполняет за эту наэлектризованную включенность в дело…

Я всегда повторяю: театру и его законам меня научил Гинкас. Научил тому, как делается театр. Научил, что это — другое измерение, мир, растущий сам из себя. Метался, бородатый, по репзалу, с самого начала зашвырнув с матом пьесу Радзинского в угол (в переводе это означало «Такое убожество ставить нельзя!», но означало также и суверенность режиссерского текста от авторского!). Каждый день с 11 до 15 он организовывал спланированный выход всех присутствующих в другой мир. Здесь важны были не убогие слова Радзинского, а некий жизненный импульс, протяженная театральная эмоция, существующая за словом. Здесь произносили бытовой текст, подпрыгивая и подскакивая, нелогично выгибаясь у стенки и распевая фразы под аккомпанемент старенького пианино. По репетиционному залу метался человек, абсолютно уверенный в своей «демиурговой» правоте и праве…

Короче, нет у меня нынче никакого букета из «гербария», дневник был отдан Каме Мироновичу (ему попробуй не отдай!). А дальше прошла жизнь, в которой Гинкас, сам не ведая, сыграл еще одну судьбоносную роль. Идея петербургского театрального журнала (еще без кавычек) родилась и оформилась на его фестивале в 1992, куда он позвал меня, бывшую «студенточку», а тогда уже «училку») осуществлять пресс-работу. То есть, судьба дважды послала мне К. М. для косвенной перемены участи. Об этом журнал напомнил всем, когда печатались наши «Прогулки с Гинкасом» — в трех номерах, № 70, 71 и 72.

Когда-то наше с ним интервью называлось «Вот что я в них ненавижу — это отсутствие оголтелости» и касалось его учеников. Сам всю свою жизнь Гинкас, конечно, жил и работал оголтело, яростно. Как сам он признавался, «хотел бы заплывать и в другие моря, быть и негром, и китайцем, и женщиной, но я есть мужчина, Кама Гинкас, ученик Товстоногова». На самом деле — заплывал, был негром и женщиной, пробовал разные системы театра. К своему не очень солидному юбилею он может предъявить дом, детей-внуков, учеников и прекрасную их с Яновской книгу. Думаю, что и дерево он посадил, но на даче у них я не бывала, так что точно не скажу насчет растений реальных, а вот дерево с толстым стволом «Театр Камы Гинкаса» прочно укоренено, растет, ветки его видны от США до Магнитогорска, где работают ученики Камы Мироновича. А он все ставит. И спектакли его всегда стоят крепко (мало того, что идут и растут…) С днем рождения, дорогой Кама Миронович! Приезжайте на Моховую, погуляем еще! С праздником!