Ника Пархомовская «Огонь или черви»

ПТЖ
23 января 2017

Найти режиссеров более разных, чем Римас Владимирович Туминас и Кама Миронович Гинкас, сложно. Общего у них разве что место рождения (Литва) да повышенный интерес к теме смерти. Но если Туминас метафоричен, саркастичен и скептичен, то его старший коллега мыслит конкретно и даже натуралистично. Там, где у Туминаса условный театр и холодновато-отстраненный гротеск, у Гинкаса — предельная степень психологизма, надрыв и боль.

Между тем, накануне премьеры нового спектакля Камы Гинкаса в Московском ТЮЗе в «Московском комсомольце» выходит юбилейное полемическое интервью Туминаса, где он честно признается, что никак не может найти ответ на вопрос «сжигать себя или в гроб лечь?». Не знаю, волнует ли та же дилемма самого Гинкаса, но для его героев она становится прямо-таки камнем преткновения, чуть ли единственной точкой несогласия.

В остальном (в отличие от текста Эдварда Олби и предыдущего спектакля Гинкаса по пьесе того же автора) «Все кончено» получился мирным, спокойным, полным сострадания. Это самый нежный и не изнурительный для зрителя спектакль режиссера за долгие годы. И хотя история в тюзовском фойе разворачивается с виду совершенно дикая (жена и любовница выясняют отношения у одра умирающего, тут же его дети и лучший друг — по совместительству любовник жены), на деле все заканчивается поразительно мирно.

В этом довольно тихом спектакле шепот, сказанные на ухо реплики и фортепианная соната Шуберта оттеняют истерические вопли обиженной жизнью и матерью Дочери (порывистая, угловатая «пацанка» в нарочито резком, нетерпеливом исполнении Софьи Сливиной) или безмолвные крики отчаявшегося заявить о себе Сына (неуверенный в себе, покалеченный родителями скромняга Арсения Кудряшова даже орать толком неспособен). Но если молодое поколение тюзовских актеров существует все-таки на нерве — хоть и без обычного гинкасовского надрыва, то опытные Ольга Демидова и Оксана Лагутина, а также давние соратники режиссера Игорь Ясулович и Валерий Баринов играют подчеркнуто лаконично. Если это и истерика, то истерика тихая, обращенная не вовне, а внутрь.

Гинкас поставил спектакль-размышление, спектакль-исповедь. Но в наибольшей степени это все-таки спектакль-разговор. Не в том смысле, что герои постоянно беседуют друг с другом (пьеса Олби сделана как чередование монологов с диалогами), и не в том, что на сцене разворачивается скучный радиотеатр (это самый динамичный из спектаклей Гинкаса, хотя он и идет три часа с антрактом), а в том смысле, что они говорят. Все они, Жена, Любовница, даже Друг и Врач, относятся к тем чудакам, которые верят в волшебную силу слов и рефлексии, они понятия не имеют о лайках и себяшках, зато глубоко копают и не боятся пучин подсознания. Конечно, они тоже люди, поэтому в любую минуту готовы буквально уничтожить ближнего (чем он роднее и ближе, тем лучше: мать дает пощечины Дочери и отталкивает Сына, но, с другой стороны, неслучайно даже в списке действующих лиц она не Мать, а Жена). Они заводят идиотские споры только для того, чтобы доказать собственную значимость, и азартно пинают других, только чтобы ее повысить.

Однако в их странных историях, в их откровениях, в их страданиях мы узнаем себя. Этот спектакль психотерапевтичен не только для своих создателей. Он целителен и для зрителей. Если после «Кто боится Вирджинии Вульф?» ломает и корежит, после «Ноктюрна» — клинит от сожалений по напрасно прожитому, после «По дороге в…» и вовсе не хочется жить, то от «Все кончено» остается чуть ли не благостное ощущение. И дело не в том, что пока Он умирает, люто ненавидевшие друг друга Жена и Любовница находят общий язык, и не в том, что с Его смертью для всех начинается какая-то другая жизнь, а в том, что Гинкас очень четко проводит границу между важным и неважным, между жизнью, в ходе которой еще что-то можно изменить, и смертью, которая абсолютно конечна. Характерно, что никакого намека на загробный мир, на искупление и спасение в спектакле нет.

Три часа говоря о смерти, разворачивая свою историю у постели умирающего, Гинкас, как ни странно, больше всего озабочен жизнью. Его спектакль не о мертвых, а о живых, которые стали — неосознанно, а иногда и сознательно — мертвыми, «живыми трупами». После ухода мужа Жена превратилась в откровенно неприятную, бьющую наотмашь, жесткую и прямую, как палка, даму, в которой нет ничего человеческого. Если в предыдущем спектакле по Олби Ольга Демидова играла никому не дававшую покоя нервозную стерву, то здесь она играет стерву спокойную, уверенную и абсолютно бездушную. Если в «Ноктюрне» суетливая, чересчур заботливая мать Оксаны Лагутиной в какой-то момент слетала с катушек, то ее Любовница при всей своей милой интеллигентности холодна, как лед, словно давно омертвела и застыла. Кажется, что Друг в немного ироничном исполнении Валерия Баринова и не жил вовсе, а шаркающий старикан-Врач Игоря Ясуловича давно ничего не чувствует ни к больным, ни к здоровым.

Но общее горе (или игра в ритуал) пробуждает их всех. Смерть становится лекарством, а страх перед ней творит чудеса. Жена вдруг понимает, как она несчастна, ее любовник осознает, что она его не любит, дети перестают искать одобрения родителей, а Любовница — защищаться от нападок в аморальном поведении. В них просыпается что-то человеческое, они даже оказываются способны улыбнуться, прикоснуться друг к другу, рассмеяться, поговорить (хотя спор о червях так и не будет разрешен, тут даже смерть бессильна). Если бы я точно не знала, что это спектакль Гинкаса, то могла бы подумать даже, что его ставила Генриетта Яновская, настолько трепетным и лиричным «Все кончено» оказывается при всей своей внешней жесткости и композиционной строгости.

Но самое поразительное другое. Обычно в спектаклях Гинкаса есть один, максимум два главных героя, переживания которых «ставятся во главу угла». Здесь же все равны. К тому же актеры показывают удивительную сыгранность: такого гармоничного ансамбля в спектаклях Гинкаса я и не вспомню. Общее актерское дыхание рождает совсем иной уровень обобщения, и ты уже не задумываешься о сиюминутном, предпочитая увидеть в бытовых жестах и словах вечное.

У меня ни в коем случае нет иллюзий, что, выйдя из ТЮЗа, кто-то бросится звонить родителям или пойдет на сеанс к психологу, но не задуматься о том, почему именно он (она) несчастен, и что способно сделать его счастливым, может только очень упрямый зритель. Обычно разрушительный, травматический талант Гинкаса обрел мягкость, а страсть к сеансам жесткой коллективной психотерапии уступила место любви к работе с каждым отдельно взятым человеком из зала. Кама Миронович, вновь и вновь обращающийся к теме смерти, неожиданно поставил свой самый жизнеутверждающий и самый гуманистический спектакль. Это тем более удивительно, что все три часа кряду герои только и делают, что говорят о смерти. Видимо, лишь в спорах о червях и огне рождается истина.