Ольга Егошина «Ваше величество женщина»

«Театрал»
октябрь 2017

На сцене театрального флигеля МТЮЗА молодой режиссер, ученица Юрия Погребничко Саша Толстошева поставила «День рождения Смирновой» Людмилы Петрушевской. На премьере присутствовал автор пьесы…

Давно в школе все пыталась понять: как современники Пушкина принимали тот факт, что где-то рядом ходит гений? Казалось, что они как-то приосаниваются, что ли. Сейчас понимаю: да, никак они особенно не реагировали. Вот входит в зрительный зал Людмила Стефановна Петрушевская. Живой классик, самый что ни на есть взаправдашний. Классик, который во всех учебниках по драматургии будет стоять в ряду Булгаков-Эрдман-Вампилов… В черной шляпе, с виноватой улыбкой опоздавшего входит автор пьесы, которую мы сейчас будем смотреть. Пьесы, написанной без малого 45 лет назад. Пьесы, в которой три женщины празднуют день рождения Смирновой, пьют «Чинзано», говорят о своем, о женском.

Она пристраивается где-то в первом ряду. Начинается действие. И – через пять минут в зале физически ощутимо как вибрируют и резонируют с залом летящие реплики.
«Надо уметь клин клином вышибать.
Конечно. А потом опять клин клином.
А вы думали. У меня так вся жизнь на клиньях».

Пьеса «День рождения Смирновой» писалась автором как вторая, «женская», дополнительная часть к «мужской пьесе» «Чинзано». И ставили их чаще всего параллельно (и мужская часть, что скрывать, — всегда казалась и сильнее, и увлекательнее).

Саша Толстошева увидела в «Дне рождения Смирновой» текст самодостаточный. Текст, который не устарел, но отстоялся как хорошее вино или коньяк («моим стихам как драгоценным винам настанет свой черед»).

О чем говорят женщины наедине? И в прошлом веке и в нынешнем?

О родителях. О детях, рожденных и вытравленных от страха. Говорят о сослуживцах. О платьях и цацках. Об отсутствующих мужчинах. О кратких романах. О долгом одиночестве.
Как описала Петрушевская реакцию зрительницы на эти разговоры: «одна старушка возмущалась: после таких текстов и рожать страшно!»

Героиням «Дня рождения Смирновой» не только рожать страшно, но и жить часто не хочется.

«А я иногда думаю: вот бы мне первой умереть! Никого не хоронить!» … Полина – Полина Одинцова произносит эту фразу с мечтательно-задумчиво, как будто делясь любимой мыслью. Кукольное застывшее личико. Кукольное заставшее тело. Замедленные реакции: отвечает невпопад, перебивает собеседника. Чуть что – ныряет вглубь себя и смотрит оттуда взглядом марсианки. Пробуждается под музыку. Гуттаперчевая девочка сомнамбулически плывет под Джо Дассена.

Ее визави смотрят на диковатый танец настороженно-сочувственно-понимающе. Постепенно заражаются ее парением. Над вымученным днем рождения. Над беспросветностью. Над пакетиком супа, который надо растянуть на два дня. Над ушедшим в никуда мужем. Над всей нескладехой этой жизни…
В камерном пространстве сцены возникает ощущение космоса.
Только что смеявшаяся публика притихает. И наступает – лучшая театральная тишина – тишина сосредоточенности.

Саша Толстошева – имя в режиссуре новое (за ее плечами постановка в «Около», совместно с Погребничко). А спектакль удивляет каким-то щегольским мастерством. «Точки Мейерхольда», которым он предлагал прочерчивать пунктиры ролей, здесь выстраиваются в прихотливые и убедительные психологические линии действия.

Параллельно авторскому тексту режиссер вычерчивает путь актерского существования здесь и сейчас. Находит сценические воплощения каким-то маревам чувств, переливам эмоций и смыслов.

Про Петрушевскую долго писали, что она заземляет театр в быт. В постановке Саши Толстошевой необструганный разговор героинь то и дело взмывает в область чистой поэзии. За каждым словом стоит и угадывается не столько проза быта, столько варево чувств: наболевших, перекипевших, затаенных и уже подступающих к горлу. Быт и бытие тут сплетены с какой-то забытой свободой.

Три тюзовские актрисы играют с таким соединением типажной точности, актерского бесстрашия и человеческого благородство, что мурашки по коже.

Женщины из тех времен, начала 80-х. Оттуда платья-юбки-блузки-прически. Оттуда плавный ритм разговора и уже выпавшие из обихода словечки. Оттуда сам напиток «Чинзано», который гордо высится на столе и закусывается конфетками. Ты вроде где-то уже видел этих женщин, но никогда не вглядывался с такой жадностью в их усталые, потерявшие надежду и все еще прекрасные глаза…

Допивая рюмки – свою и гостей, — хозяйка Эля – Екатерина Александрушкинапереворачивает их вверх ножками. Играет с ними в шашки.

После танца Полины Рита – Екатерина Кирчак показывает фокусы «с отрыванием пальца», с самостоятельно живущим в руке совком. Показывает истово, самозабвенно…

Сколько нерастраченных сил живет в этих женщинах. Сколько никому не нужного очарования. Сколько жажды жить вопреки и поверх. Сколько надежд и нерастраченной нежности.

В финале возникает Он. Деловой мужик Валентин – Антон Коршунов в вязанной шапочке. С бутылкой в кармане пальто.
«Не переживайте, девочки, к вам пришел ваш мальчик!»
Для него стол застилают скатертью, несут наструганные салаты и зажаренное мясо. В кольце нежных женских взглядов он ест долго, деловито-жадно. А потом воровато захватив принесенную в подарок бутылку, тихо выскальзывает за дверь, пока хозяйка и гостью курят на балконе. Топчется на пороге. Вернувшись, выбирает себе яблоко попригляднее. И уже уходит насовсем.
За стеклом три женщины смеются и пускают в небо сигаретный дым..

…Уже сильно после премьерного спектакля я снова вижу Людмилу Петрушевскую в вестибюле метро (центр перекрыт для репетиции Дня города и метро – единственная возможность передвижения). Она идет в своей черной шляпке, не торопясь, возможно, придумывая новый сюжет, новых героинь, новую пьесу про нашу с вами жизнь.