Ольга Егошина «Эталонный режиссёр»

Театрал
Май 2016

Портрет Камы Гинкаса мог бы с удовольствием написать Михаил Булгаков, которого всегда привлекала в человеке некая чертовщина. Писатель с упоением придумал бы зарезанного друга, который появляется в самые неподходящие моменты, от чего Гинкас грустнеет и меняет тему разговора. Описал бы легкий запах серы на его спектаклях. И кошачьи огоньки в глазах, когда собеседник попадается в тщательно подготовленную ловушку.

«Я – неприятный человек», – может он сказать во время интервью, и растерявшаяся корреспондентка не найдет что возразить, хотя возражение и требуется по законам элементарной вежливости.

Провокация – стиль и манера режиссуры Гинкаса. Провокация – стиль и манера его жизненного поведения. Он часто провоцирует окружающих –актеров, зрителей, собеседников, – неожиданным высказыванием, поступком.

И ждет реакции.
Задумывая новый спектакль, Гинкас как будто всякий раз задает себе вопрос: а что если? А что если в «Играем преступление» Раскольникова сыграет почти не понимающий по-русски швед из Финляндии? И разность языков, самоощущение иностранца в чужой культуре добавит дополнительные смыслы к хрестоматийному сюжету. А что если в «К.И.» трое детей-сирот будут просить подаяние у публики, протягивая ладошки? А что если в «Казни декабристов» повесить табличку-указатель «На казнь»?

Кто-то видит в жизни партнера по игре, кто-то охотничьи угодья, кто-то художественное творение. Для Гинкаса жизнь – объект изучения, а театр — идеальная лаборатория, где возможны дерзкие эксперименты над человеческой природой.

Как нельзя более чуждо ему представление о беспечном лицедействе, приятном дураковалянии. Он возвращает театру ощущение серьезного, кровавого дела.

Этот недостаток легкости в отношении с жизнью – один из самых серьезных его пороков и одна из самых привлекательных черт. Хотя для мальчика, родившегося в 1941 году в еврейском гетто города Каунас, спасенного чудом, некоторый скепсис в общении с миром скорее естественен.

В отличие от распространенного убеждения: «Весь мир – театр». Гинкас твердо убежден, что театр – это мир, но организованный по законам более разумным, чем реальная действительность.
Эти поиски смысла, лежащего за явлениями, за событиями, эта попытка разглядеть манифестации духа в любой нелепости одних раздражают, других шокируют, третьих приводят в состояние восторга.

Его поклонники видят в Гинкасе сталкера, проводника в новые области театрального пространства. Его противники: выросшего мальчишку, который отрывает крылья мухам, чтобы посмотреть, как она будет летать без них. Те и другие твердо убеждены, что театр для него дело более серьезное, чем это обыкновенно принято. Для Гинкаса театр становится интересен в момент, когда кончаются театральные кунштюки и вытребеньки, когда кончается собственно «зона подмостков» и начинается неисследованная земля.

В его спектакле «Играем «Преступление» Раскольников брал топор, укладывал на пол живую курицу, публика вздрагивала. «А вдруг сейчас, на наших глазах, и впрямь?..» Некоторые зажмуривались. Хрестоматийное убийство старушки, привычно проскальзывающее где-то на границе сознания, неожиданно обретало первоначальный ужас Преступления. Здесь и сейчас ты становился свидетелем и соучастником убийства живого существа.

Надо сказать, что сам Кама Миронович оценивает собственные эксперименты вполне объективно: «У меня довольно странная специальность. Я ведь чем занят: добиваясь подлинности, я ищу средства заставить артиста остро чувствовать. Чтобы с ним почти буквально происходило то, что должно происходить по пьесе, чтобы он, действительно, умирал от ревности, погибал от обиды. Ведь это почти что садизм. Я беру коробочку, сажаю туда артисто-человеко-персонажа и начинаю его, как муху, иголочкой покалывать. А я тебя кислотой полью? Как ты будешь? А если я тебе ножку оторву? А?»

Надо ли объяснять, что артисты его любят? Могут долго говорить о его такте, деликатности, понимании всех сложностей актерской психологии или, как считает сам Гинкас, «актерской патологии». Родители терпят выкрутасы коханного дитяти, влюбленный — прихоти любимой женщины. Настоящий режиссер прощает актерам капризы и вздорные требования, неискренность и плохой характер.

Кама Гинкас – режиссер эталонный.
Речь не столько о качестве постановок (хотя и оно соответствует), сколько о природе человека. Гинкас – режиссер по крови, по способу существования, по форме мировосприятия, когда в любом жизненном процессе прозреваешь художественную композицию.

К своему 75-летию Гинкас вернулся во флигель в Мамоновском переулке, где когда-то ставил историю студента Раскольникова (оцените красоту петли). В этот раз режиссера привлекло не мальчишеское «идейное» убийство зафилософствовавшимся студентом старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы, но подполье одного из самых сложных фигур Достоевского – Свидригайлова.

Свидригайлов-Игорь Гордин появляется в белом плаще (так и тянет приписать «с кровавым подбоем»), точно выйдя из белой стены комнаты как самый законный ее обитатель. И с первых же минут начинает жить в ритме не отпускающей лихорадки страсти (страсть у Достоевского всегда так нераздельно овладевает человеком, что утолить ее невозможно, а освободиться – немыслимо). Великий экспериментатор над душами, Свидригайлов начинает свою последнюю отчаянную партию с женщиной-судьбой.

Вот Дуня направляет на Свидригайлова пистолет: я выстрелю! И на его лице впервые возникает улыбка. Не усмешка, не оскал, ни сарказм висельника, но смущенная и нежная улыбка. Неужели сейчас все разрешится? Слияние для этого Свидригайлова возможно только одновременно с уничтожением (неважно партнера или себя самого).

Иногда кажется, что Гинкас мечтает о недостижимом: показать в театре вещь равную самой себе. Ревность. Любовь. Азарт. Одержимость.
Задача столь же привлекательная, сколь утопичная.

Сам объясняет свои занятия театром экспериментаторской жилкой: «я занимаюсь театром потому, что жизненные игры в театре не столь опасны. Можно проиграть эту игру, не убив старушку, а, тем не менее, что-то познать в себе и людях». Каждый его спектакль – ступенька в познании мира, но и познании себя. Он строит спектакли как зеркала, которые отразят… Что отразят? Вот в чем вопрос:

«Что есть я? Кама Гинкас? А может, я еще другое имя возьму? Похудею, вырасту и буду бежать стометровку? Почему вы меня уже вдели в клише? Я не исторический персонаж! Я пока существую!».

Ни один хиромант не возьмется предсказать: какой будет следующая постановка Камы Гинкаса, куда именно поведет его любопытство демиурга, всякий раз заново строящего новый и ослепительный мир. А мы, зрители, можем только благодарно пожелать Мастеру сил на этом пути.