Ольга Фукс. Генриетта Яновская, художественный руководитель МТЮЗа: «Никогда ни о чем никого не просите…»

Вечерняя Москва 24.06.2010

То Агата Кристи – то Теннесси Уильямс, то Чехов – то Энтин с Гладковым, то Островский – то Жак Оффенбах, то Булгаков – то Марк Твен. То страшная, анатомически точная картина постепенного умерщвления человека – то всякая «любовь и тру-ля-ля». То черный, как пепел Освенцима, снег – то добрый волк, которому совсем не хочется есть семерых козлят, его просто «пробивает» на их пение. Вогнать Генриетту Яновскую хоть в какие-нибудь рамки «темы в искусстве» решительно невозможно. Жизнь гораздо шире любой темы.
Георгий Товстоногов не любил неопытных, не знающих жизни абитуриентов, но даже на него житейский опыт этой заносчивой и отчаянной красотки (каковой она смотрится с фотографий тех лет) произвел впечатление. Поступать она пришла с дипломом радиотехника, трудовой книжкой с записями из Ижевского и Ленинградского «почтовых ящиков», карельского поселка Ровное (где первые «актеры» Яновской – не самые трезвые и не самые дисциплинированные монтеры – стали под ее руководством на досуге читать стихи и разыгрывать скетчи) и, наконец, из книжного магазина на Невском, где она распродала все «неликвиды», ибо лично все перечитала и просветила потенциальных покупателей. А еще – с экспликацией «Уриэля Акосты»: вольнодумство, любовь, борьба за право иметь собственное мнение и страшная цена, заплаченная за это право, – что может быть важнее?
Свой первый профессиональный спектакль Генриетта Яновская поставила в Малом драматическом театре. Это теперь он – прославленный обладатель почетного титула «Театр Европы», а тогда носил неформальный титул «Малого дрянь театра». Ученице Товстоногова доверили двух дебютантов и разрешили ставить «Варшавскую мелодию», в которой по соседству блистала Алиса Фрейндлих. Впрочем, угроза закрытия витала над еще не родившимся спектаклем, если бы не вмешался Его величество случай. Сдача «Мелодии» прошла в Донецке, где гастролировал театр, пришла вся труппа (от нечего делать) и местные журналисты (всетаки театр из Ленинграда).
И ситуация вышла из-под контроля руководства театра: актеры спектакль поддержали, местная «четвертая власть» озадачилась, почему, дескать, такой спектакль не показывают в рамках гастролей, – и пришлось объявлять премьеру. Во время которой город Донецк праздновал День шахтера таким фейерверком, что публика, не выдержав, повскакала с мест, чтобы сбегать (ненадолго, с возвратом) – поглядеть на салют, а реквизиторша решила, что началась война. И смех, и грех, и невидимые миру слезы, которых предстоит пролить еще немало, и торжество театра вопреки любому абсурду – тот спектакль потом долго держался в репертуаре.
Зато сама Яновская в Ленинграде не задержалась. Следующий же спектакль – «Бал воров» – бросила, не желая соглашаться с поправками главного режиссера. Уехала в Красноярск – не столько за мужем (Каме Гинкасу предложили возглавить местный ТЮЗ), сколько за возможностью не потерять критерий, планку товстоноговской высоты. (Как они разносят друг друга всю жизнь и как всю жизнь поддерживают друг друга – единственная, между прочим, супружеская пара режиссеров – это отдельный, захватывающий сюжет). Поставила спектакли, которые не забылись за давностью лет и удаленностью от «театральной Мекки», а перешли в разряд легенды. Одна только идея поставить «двойные» «Плутни Скапена» – комедию и трагедию незаурядной личности – чего стоит. Потом были снова Ленинград, Рига, Псков, опять Ленинград – чужие театры и свой собственный, «Синий мост», маленькая комнатушка для посвященных, где она ставила Вампилова, Володина, Шварца.
И, наконец, Москва, театральную жизнь которой теперь уже сложно представить без Генриетты Яновской и ее МТЮЗа – «детского» театра с отнюдь не детской тематикой (хотя детские спектакли Яновской – среди самых лучших образцов этого несчастного жанра, без которого, однако, не появятся будущие зрители).
Еще дотюзовский «Вдовий пароход», а затем «Собачье сердце», «Иванов и другие», «Гроза», «Good-Bye, America», «Трамвай «Желание» стали не просто удачными спектаклями, отмеченными какойнибудь наградой, – они перепахивали души.
Судьба практически никогда не стелила ей соломку в виде благополучного театра, искрящегося творческой энергией, – ее театр создавался вопреки всему: злому гению места, растренированности актеров, воле начальства. Потери на этом пути неизбежны, но Яновская не отличала поражений от побед. Ведь часто поражения в виде загубленных спектаклей равнялись человеческим победам.
Репетиции начинаются у нее с «трепа» – ради самого важного: чувства свободы, без которого она не мыслит актера (да что там актера – просто человека). «Треп» может съесть большую часть репетиции, если речь зашла о какихто принципиальных вопросах.
В конце концов есть вещи и поважнее театра. Например, переступить через страх и начать помогать гонимым (что тогда, что сейчас – довольно опасное занятие). И эта свобода в конце концов входит в плоть и кровь, в воздух и в игровую стихию твоего искусства. Ведь «неба звуки» покупаются именно такой ценой.