Татьяна Ратькина «Над пропастью во лжи»

7 января 2020 г
«Частный Корреспондент»

«В чем она — победа кошки на раскаленной крыше?» На этот вопрос герои пьесы Теннесси Уильямса отвечают по-разному. Для большинства из них залог успеха в том, чтобы держаться до последнего: за наследство умирающего отца, как Гупер (Дмитрий Супонин) и Мэй (Алена Стебунова). За иллюзию семейного благополучия, как Мама Поллитт (Виктория Верберг). За тлеющую обреченную страсть, как Мэгги (София Сливина), или за угасающую жизнь, как несгибаемый Папа (Валерий Баринов). О том, что победа может быть в отказе от добровольной пытки (а заодно от самой жгучей мечты), догадывается только Брик (Андрей Максимов), но это знание он предпочитает топить в виски.

Свой алкоголизм Брик оправдывает отвращением к безграничному человеческому лицемерию. Его в пьесе Уильямса и спектакле Гинкаса олицетворяют нелепый пастор Тукер (Антон Коршунов), измеряющий благочестие прихожан суммой их пожертвований, и кричаще фальшивое семейство Гупера. Но душу Брика обжигают, конечно, не кривляния этих марионеток. Он страдает не от своей или чужой лжи, а от невозможности смириться с правдой. Боясь признаться в любви к Капитану и тем самым осквернить отношения с лучшим другом, Брик хватается за бутылку. Точно так же отвергнутая мужем Мэгги цепляется за мечту о ребенке, а умирающий от рака Папа тешит себя картинами земных удовольствий.

Шекспировские страсти, кипящие на залитой вечерним солнцем южноамериканской плантации, философские дилеммы, притаившиеся в бытовых разговорах, — все это идеально подходит для Камы Гинкаса, безошибочно вписывается в его театральную вселенную. От спектакля, который режиссер посвятил памяти своего отца, ждешь многого. И мтюзовская «Кошка на раскаленной крыше» в общем-то оправдывает ожидания. Волшебник Сергей Бархин превращает сцену в стильное средоточие страсти и боли. Он предсказуемо отказывается от уютной предметности, от сентиментального бытописания американского Юга, но при этом искусно подхватывает ремарки Теннесси Уильямса и развивает их до уровня если не концепции, то значимого мотива. Металл и стекло, акцентированные драматургом в стоящем посреди комнаты комбайне, у Бархина растекаются по сцене, заполняя ее мерцающим холодным светом. В этом призрачном пространстве доминирует кровать — поле битвы Брика и Мэгги, где под серым покрывалом виднеется кроваво алое белье. Над головами героев нависает ощетинившаяся шипами деревянная стена, заменившая описанную Уильямсом белокаменную галерею и напоминающая орудие пытки, дыбу, на которую загоняют Поллиттов душевные муки. Бархин не следует совету драматурга, призывавшего строить постановки «Кошки» на контрасте между атмосферой домашнего уюта и притаившимися за ней изломанными судьбами. И тем не менее, достигает аналогичного эффекта: подчеркивает внутренние страсти внешней упорядоченностью.

Безропотными проводниками воли Теннесси Уильямса в МТЮЗе не становятся и актеры. Они, конечно, не перекраивают своих персонажей, не меняют общий рисунок роли: Брик щеголяет обаянием надломленного человека. Мамаша Поллитт сшибает с ног причудливым сочетанием экстравагантной грубости и беззащитности. Папа Поллитт под агрессивным самодурством скрывает гложущий страх и горькую нежность к сыну. Мэгги мечется по дому респектабельных буржуа, сжигаемая неутолимой страстью. Однако, как и во всех спектаклях Гинкаса, кроме авторских в «Кошке на раскаленной крыше» звучат режиссерские интонации. Заметнее всего они в карнавальных, фарсовых образах Гупера и Мэй. В спотыкающихся диалогах семейных пар. В отчаянных паузах, которыми разбивает бурный словесный поток Мэгги София Сливина.

Несмотря на это, «Кошку» трудно причислить к классическим постановкам Камы Гинкаса. Режиссер, заставлявший зал рыдать над детской сказкой и без труда открывавший трагедию не только в повседневности, но и в банальности, здесь отстраненно спокоен. Гинкас отказывается от какофонии и трагифарса. Премьера МТЮЗа — одна меланхоличная, кристально чистая нота. Из реплик персонажей, сценического оформления, костюмов и музыки режиссер неспешно складывает пазл философских сентенций. Жизнь — длительная пытка, на которую мы обрекаем себя сами. Мыслящий индивидуум упорно ищет причину своих мучений во всеобщем лицемерии, неблагоприятных обстоятельствах, гнилом социальном строе, равнодушии любимого и проч. Но чаще всего на раскаленную крышу нас загоняет панический страх очной ставки с законами мироздания и тайниками собственной души. Правда, которую невыносимо признавать, есть не только у героев пьесы. И не только для них отказ от уютной лжи равнозначен отказу не только от боли и борьбы, но и от будущего, от надежд, от самой жизни, ускользающей из-под обожженных ног.

Гинкас не из тех режиссеров, которые не знают, что и как сказать публике. В новом спектакле его мысль, как всегда, предельно точна и ясна. И все же в мтюзовской «Кошке» есть едва ощутимая неполнота. Название пьесы неслучайно пропитано страданием: решения героев не рождаются в философских диспутах — они порождены отчаянием и безысходностью. Чтобы понять и принять логичные выводы драматурга, нужно вместе с его персонажами оказаться над пропастью небытия, в колючих зарослях лжи. Каме Гинкасу про это состояние известно все. Но зритель, начинающий знакомство с его творчеством с «Кошки», едва ли об этом догадается. В этом утонченном, профессиональном, красивом спектакле режиссер словно жалеет публику. Не выводит из пресловутой зоны комфорта. Не рвет душу на части. Не превращает раскаленную крышу в часть биографии. Не делает искусство потрясением — неуютным, нестерпимым, а потому незабываемым.