Алена Карась «Утро. Жизнь прекрасна»

Российская газета 01.12.2001

В Московском ТЮЗе состоялась премьера спектакля «Дама с собачкой» в постановке Камы Гинкаса

ЕСТЬ какая-то тайна человеческой жизни, которая открывается только в самые горестные или трагические ее минуты, на пороге бездны. Режиссер Кама Гинкас, переживший ужас еврейского гетто в Литве и превративший этот детский опыт в одну из важнейших тем своего театра, всегда был внимателен к полной парадоксов трагикомической игре жизни. Но никогда еще мир в его спектаклях не был так парадоксально нежен, не дрожал так на грани двойного своего бытия — между Богом и Дьяволом, пошлостью и страстью, любовью и рутиной, как в двух его чеховских опусах — «Черном монахе» и «Даме с собачкой». Оба являются частью трилогии под общим названием «Жизнь прекрасна»: «Черный монах» — День, «Дама с собачкой» — Утро, ну а место Вечера должна занять в трилогии «Скрипка Ротшильда».

События Утра и Дня происходят у Гинкаса на зрительском балконе Московского ТЮЗа, узкая полоска сцены нависает над самой бездной — над партером. Оттуда — из этой волнующей бездны — появляется Черный монах, туда устремляет свой безумный взгляд Коврин. Но это будет потом — Днем.

А пока, Утром, в самом начале нового спектакля бездна дышит негой в неправдоподобно красивом пространстве Сергея Бархина. Там далеко-далеко — почти на линии горизонта (а в реальной театральной топографии — на сценическом занавесе, в голубой раме) — качаются две лодки. Оттуда, из бездны партера, а в фантастической топографии Гинкаса-Бархина — из ялтинского курортного моря выныривают беззаботные отдыхающие. Аттракцион щекочет нервы зрителей, которые прекрасно сознают, что по ту сторону сценической площадки — дыра, партер, а они на самом верху, выше них — только театральная люстра, которую Гинкас с удовольствием зажигает, чтобы еще раз поразить публику великолепием пустого театрального зала.

Прелестная молодая женщина и трое мужчин выныривают из моря, чтобы начать свой клоунский театр. С рассказом Чехова Гинкас проделывает поистине головокружительные опыты. Вся первая — «курортная» — часть спектакля выглядит как неуклюжая, любительская клоунада.

«Она гуляла одна, все в том же берете, с белым шпицем; никто не знал, кто она, и называли ее просто так: дама с собачкой». Разложенная на четверых клоунов в полосатых купальных костюмах эта, как и все остальные, фраза приобретает тот идиотический вид, который порой имеет сама жизнь, если смотришь на нее незаинтересованным или глубоко уязвленным взглядом. «Жизнь прекрасна», то есть идиотична, неправдоподобно фальшива, разыграна как в дурном самодеятельном театре. Так начинают свои сложнейшие партии Юлия Свежакова (Анна Сергеевна) и Игорь Гордин (Гуров).

Но вот бездна нежданной любви накрывает этот курортный мирок.

Судорожно пытаясь удержать эту внезапную летнюю страсть, Гуров обводит на стене тень возлюбленной. От глуповатой улыбки клоунессы не остается и следа, когда с застывшим отчаянным лицом Анна Сергеевна сдирает тени с любимых предметов. Ничего, кроме жеста, сгустившейся памяти страсти, кроме уплывающей тени, не унести им в другую жизнь.

И вот здесь — на самом повороте сюжета от пошлого курортного романа к трагически безысходной любви — Игорь Гордин совершает одно из самых главных чудес этого спектакля. Переодетый в свои «московские» пальто и шляпу, он принимается рассказывать о незначительности, пустячности этой встречи. Но все это — только в словах, а в игре, в ускользающей, подводной глубине чувств он обрушивает на зал весь ужас предчувствия, всю открывшуюся перед ним бездну страсти и одиночества. Нелепый клоун в котелке и с зонтиком, поливаемый «дождем» своими дружками-коверными, в несколько мгновений сценической игры набрасывает на потрясенных зрителей тень неповторимой и горестной человеческой жизни — тень всего чеховского творчества, колеблющегося между сарказмом и состраданием.

Может быть, это и есть самое интересное в новом спектакле Гинкаса — следить за парадоксальной игрой на опережение, когда чувства, предчувствия — вся судьба человека — предшествуют словам. Ведь в медленном движении рассказа судьба Гуров и Анны Сергеевны путается в пошлом курортном быте, потом — в суете московских банков и ресторанов, потом — в болезненно-тоскливом уездном городе С. Судьба упирается в страшный деревянный забор, который вырастает из бездны, из самой глубины партера. Это не им, героям рассказа, но нам, его читателям, артистам Свежаковой и Гордину известно, что станет с их «романом». И вот это знание судьбы парит над словами, еще такими беспечными, образуя между актером и словом таинственную субстанцию, наполненную горестно-терпкой отравой.

В изысканном черном платье Анна Сергеевна проходит мимо Гурова, чтобы занять свое кресло в театральной ложе (именно там, в уездном театре, находит он ее после разлуки), высоко-высоко, прямо над пропастью партера. И в одной ее напряженной позе собраны все тени их летнего романа, вся боль безысходного чувства и страх разверзающейся под ногами бездны.

К финалу этого горестного спектакля оболочки слов спадают, переставая разыгрывать свою пошлую клоунаду. Ничего иного, чем сесть в кресло, заказать себе чай, ждать, пока любимую женщину перестанут душить слезы, не позволяют себе больше ни эти слова, ни эти актеры. И в их сухом взаимном минимализме торжествует горестное чувство жизни, которая так бессмысленна и прекрасна.