Анна Шалунова «Взобраться к Абсолюту»

Журнал «Театр»
10 февраля 2022 г.

Кама Гинкас поставил в МТЮЗе спектакль по повести «Отец Сергий».

У нас принято выбирать: Москва или Петербург, Цветаева или Ахматова, Толстой или Достоевский. Режиссёр Кама Гинкас давно определился с выбором в последней паре. Достоевский – один из его любимых авторов. А вот с Толстым как-то не складывалось, но лишь до недавнего времени. 2022-й год МТЮЗ начал с премьеры, представив публике «Отца Сергия». Здесь нет интонационной жёсткости Гинкаса-провокатора, нет чудовищной мясорубки жизни, но есть поражающая своей откровенностью исповедь ищущего человека.

Спектакль посвящён памяти Сергея Бархина. Ушедший осенью 2020-го великий театральный художник работал с Гинкасом в творческом содружестве. Вместе они создавали вселенные, укрупняя и уточняя идеи друг друга. «Отец Сергий» – первая за много лет постановка Гинкаса на большой сцене в союзе с другим сценографом. Эмиль Капелюш воплотил свойственный его творческому почерку мир. Но это мир, в котором чувствуешь (или хочешь чувствовать) оммаж Бархину. На сцене из аскетичных, функциональных деревянных конструкций (как в «Скрипке Ротшильда» мир складывался из деревянных гробов Якова) выстроилось разомкнутое пространство, уходящее в бесконечную даль и стремящееся в беспредельную высь (вспоминается пространственная перспектива в «Даме с собачкой» и мрачная бездна в «Чёрном монахе»). Центр – покатый дощатый пол – раскидистая дорога (как в «Леди Макбет нашего уезда»). На ней возвышаются четыре столпа с архангелами, чьи силуэты напоминают обгоревшие свечи. И задраны они так высоко, что дерево кажется совершенно обуглившимся, но нимбы над ними переливаются тусклым бронзовым отливом. А из глубины сцены проступают лучи белого света, пронзая поглощающую черноту и рассеиваясь далеко вперёд.

Кама Гинкас давно не брался за прозу, а всё больше занимался драматургией (Олби, Шмитт, Уильямс, Беккет, Давыдов). И вот, вернувшись к привычному с точки зрения формы материалу, он вновь работает методом прямого режиссёрского чтения: не меняет повесть, а ставит её практически целиком. Гинкас раскладывает текст на несколько голосов, превращая его в сложную партитуру: герои его спектаклей могут говорить о себе в третьем лице, характеризовать других, давать оценку ситуации. Помимо этого, из их уст звучит голос самого автора, словно глас Рока и хора в античных трагедиях.

В начале спектакля актёры с озорством и лёгкостью обмениваются репликами, читая зачин толстовской прозы. Это девушки – в джинсах и футболках пастельных оттенков, и парни – в чёрных брюках и белых рубашках. Они будут играть разные роли (от детей до стариков), сменяя одежды на клобуки и подрясники, капоры и кисейные платки, шубки и пальто (художник по костюмам Елена Орлова), плести узоры церковных песнопений, исполнять хореографические этюды. Они – «офисный планктон, а также толпа, жаждущая чуда» становятся пёстрыми, преломляющими и оттеняющими ликами мира в истории об отце Сергии.

Повесть Толстого рассказывает о князе Степане Касатском, красавце, видном командире, которому предсказывали блестящую карьеру. Но, узнав о связи своей невесты с императором, он подаёт в отставку, раздаёт имущество, разрывает все отношения и уезжает в монастырь с намерением постричься в монахи. Гинкас ставит спектакль прежде всего о человеке, который вступает в борьбу с собой ради достижения Абсолюта. Как в миру герой преуспевал в науках и языках, в верховой езде и военном деле, так и монахом ему хотелось во всём прийти к совершенству. В спектакле это желание воплощается буквально, когда Сергий объясняет свои старания в монастыре, перебирая кости на счётах: жизнь для него – механистичное следование аксиомам в стремлении дойти до сути. Но в череде строго выверенных правил Сергия начинают преследовать искушения. Он преодолевает похоть, когда его пытается соблазнить светская дама. Он борется с тщеславием, осознавая данность дарованной ему силы исцеления людей. Его захватывает коробящее чувство подмены «деятельности для Бога деятельностью для людей». Максим Виноградов – отец Сергий – ведёт роль аккуратно и последовательно. Все необходимые резкие выпады и эмоциональные скачки идут в такт движению души персонажа, звучат в нужном регистре. В нём стержень идеалиста, в нём кипучая борьба и бессилие сомнения.

Сопровождает путь Сергия персонаж Игоря Ясуловича – игумен Пафнутий (в переводе с коптского Пафнутий – «принадлежащий Богу»). Он берёт тихую и степенную ноту повествования, перенимая внимание со звенящей и суетливой среды. Слов ему отдано немного, однако на протяжении всего спектакля он зримо присутствует на сцене: то его профиль виден из-за кулис, то он сидит с краю авансцены на табуретке и смиренно наблюдает за событиями. Это ему рассказывает Сергий о своих терзаниях, ему объясняет свои намерения (то ли оправдывается, то ли советуется). Пафнутий у Ясуловича всё слышит, всему внемлет, смотрит отеческим взглядом и молчит. И в этом молчании, в этой тишине, кажется, и сокрыта тайна.

В шуме хлопочущей толпы, вечно кружащей вокруг, Отец Сергий не может услышать себя, не может остаться наедине с собой, и потому не оказывается ни в своей, ни в Божьей власти. И даже отчаянные крики о тернистом и нескончаемом преодолении себя заглушаются полифонией голосов. И лишь немой диалог со старцем Пафнутием – единственное, что даёт силы и оправдывает зыбкую надежду на спасение.

Спасение приходит, когда он совершенно обессилен терзаниями. Во сне Сергию видится эпизод из детства: в деревне мальчишки подняли на смех маленькую Пашеньку, заставляя её показывать на суше, как она умеет плавать. Девочка, лёжа на земле, изо всех сил гребла руками и ногами, а все только хохотали над ней и делали дурой. Евгения Михеева – Пашенька, маленький воробушек в белой маечке, коротких белых шортах и высоких чулках, становится в центр сцены и загребает воздух руками. Делает шумный глубокий вдох и так же громко выдыхает, будто выныривает. Потом влезает на стол, стоящий посреди сцены, и начинает «плыть» уже на нём. Но стол этот начинают поднимать, делая угол всё острее, и она предательски соскальзывает – так точно и ясно воплощена её немая борьба, существование вопреки. И Сергий решает её разыскать.

Пашенька давно стала Прасковьей Михайловной, и жизнь её – нескончаемый круг бедности, несправедливости, невезучести. Борьба обречена. Но нелепая и суетящаяся девочка-старушка Михеевой, наивная и трогательно-простодушная, всё так же существует на наклонном помосте – дороге жизни, оказываясь ещё одной необходимой Сергию опорой, и даже более – его ангелом-спасителем.

Толстой заканчивает повесть тем, что герой его уверовал и пустился странствовать «рабом Божьим», но вскоре был сослан в Сибирь. У Гинкаса Сергий делает попытку за попыткой взобраться к Абсолюту: он карабкается, чтобы достигнуть края стола, повторяя движения Пашеньки. Не зарывается, не бежит неизбежности, а принимает её, продолжая идти. Как ушёл в своё время старец Лев Толстой.