Дина Годер «Черный бес»

Итоги 26.10.1999

Кама Гинкас поставил рассказ Чехова на краю обрыва

На этот раз замечательный художник Сергей Бархин переплюнул сам себя. На «Черном монахе» зрители сидят на маленьком балконе тюзовского зала, посредине его выгорожен квадрат сцены, у бортика, как у обрыва, стоит беседка из тонких березовых стволов, вокруг, словно колосья, «растут» павлиньи перья. Главный герой, которого играет Сергей Маковецкий, бодрый, в светлом летнем костюме, вбегает в беседку, лихо вспрыгивает на перекладину калитки, и — дамы ахают -калитка открывается, а Коврин качается на ней над черной пустотой зрительного зала. И еще один поразительный эффект: черный монах — странная галлюцинация Коврина — является всякий раз не из двери, как люди, а откуда-то оттуда, из-за обрыва. И однажды его освещенная фигура возникает вдруг далеко-далеко в темноте — не сразу догадаешься, что он на сцене. Монах перемещается мгновенно, как настоящий мираж: только что был здесь и вот уже там, парит в мрачной глубине.

Все эти замечательные эффекты особенно неожиданны оттого, что Кама Гинкас уже несколько лет последовательно отказывался от многого: от сцены (ставил в комнате), от декораций (оставлял лишь несколько предметов в пустых стенах), от цвета (перешел на аскетичный черно-белый) и даже от движения (спектакль «Пушкин. Дуэль. Смерть» почти совершенно статичен). Последнее время Гинкас писал пьесы сам, авторски обрабатывая художественные тексты и документы, с которыми имел дело. А теперь вдруг поставил рассказ Чехова с начала до конца, как есть. Все говорит о том, что Гинкас этим спектаклем начал новый для себя этап.

Прочитывая рассказ последовательно, строго и очень рационально, отдавая не только прямую речь, но и все чеховские замечания персонажам, Гинкас тем не менее строит свою историю. Он расставляет акценты, превращая ее в куда более определенную, чем в книге. Рассказ о безумии магистра Коврина, о мании величия, которая делала его счастливым, и о лечении, превратившем его в скучного и раздражительного человека, сломавшего жизнь и себе, и окружающим, превратился у Гинкаса в историю о соблазнении дьяволом.

И одаренный, умный, нервный Коврин — Маковецкий, и Таня Песоцкая (в исполнении Виктории Верберг — не юная девушка, а скорее истеричная старая дева, воспринимающая Коврина как свою последнюю надежду), и даже ее трогательнейший отец (Владимир Кашпур) — все с самого начала раздражены, неспокойны, даже их радость выглядит болезненной эйфорией. Песоцкие ограниченны, многословны, неумны, они неспособны понять Коврина, а ему чужда вся их садоводческая суета. С самого начала брак Коврина с Таней кажется придуманным, ненужным. Гинкас, как всегда, работает на самом резком контрасте: да, они не стоили его, но они были добрыми людьми и любили его, а он их погубил.

Ласковый древний монах, привидевшийся сходящему с ума Коврину, в спектакле Гинкаса становится бесом из любимого режиссером Достоевского. Игорь Ясулович играет соблазнителя, юркого и жилистого, с жестким, ироничным прищуром. Даже там, где, по Чехову, Коврину видится монах, покойно сидящий между Песоцкими, в спектакле он повисает над ними вниз головой на верхней перекладине беседки, словно летучая мышь.

Гинкас превратил рассказ Чехова в трагедию. Вырвал из земли все павлиньи перья Коврин, захлебываясь душащей его злостью и неостановимо крича, что, конечно, его все считают Иродом, а себя египетскими младенцами. Березовую беседку забили досками, и она стала похожа на гроб. Почерневшая Таня ушла, откричав и прокляв бывшего мужа за смерть отца. Вот тогда стало ясно, что это расплата за прошлое призрачное, безумное счастье. Коврин умирал, захлебываясь чахоточной кровью, и вдруг из забитой беседки кто-то стал ломиться. Выставив две доски, оттуда выглянул черный монах и, насмешливо произнося слова утешения, протянул к умирающему руку, будто желая забрать его к себе, туда, за обрыв, в преисподнюю. Но — как читает Маковецкий — Коврин перед смертью «звал Таню, звал большой сад с роскошными цветами, обрызганными росой, звал парк, сосны с мохнатыми корнями, ржаное поле, свою чудесную науку, свою молодость, смелость, радость, звал жизнь, которая была так прекрасна». И умер с блаженной улыбкой.