Дина Годер «Счастья нет»

Еженедельный журнал 05.01.2001

Перед премьерой спектакля было объявлено, что «Дама с собачкой» — вторая часть гинкасовской трилогии по Чехову «Жизнь прекрасна». Первой был «Черный монах», третьей будет – «Скрипка Ротшильда». Кажется, любой другой режиссер мог бы назвать серию своих спектаклей «Жизнь прекрасна», вернее всего – Петр Фоменко. Но не Гинкас, для которого экзистенциальное отчаяние и мрачный пессимизм, – строительные материалы творчества. Мир враждебен его герою, окружающие пошлы, а пройти через страдание и бороться за счастье, дано только для того, чтобы в финале убедиться, что все это бессмысленно и безнадежно. Жизнь прекрасна? Это злая насмешка.

Снова, как и в «Черном монахе», художник Сергей Бархин посадил зрителей на балконе, тут же деревянный помост, присыпанный желтым песком, – это и сцена, и дощатая набережная. В далекой глубине черного зала, на фоне подсвеченного синим экрана, словно в море, видны черные силуэты лодок. Из-за края деревянного обрыва, как из-за высокого берега появляются то головы, то ноги купальщиков в полосатых костюмах, словно их качает волна. Персонажей четверо – три клоуна и хорошенькая девица. Все молоды, пошлые пляжные кавалеры пристают к девице, а она кокетничает, смеется и для вида отмахивается от них пяткой. Жизнь прекрасна, пока ты глуп. Один из клоунов окажется Гуровым (Игорь Гордин), девица – Анной Сергеевной (Юлия Свежакова). Клоунов назовут «господами курортными».

Потом герои наденут поверх купальников светлые летние костюмы и начнется курортный роман, поначалу похожий на тысячу таких же: женщина то кидается на шею, то плачет, мужчина то настойчив, то насмешливо ленив. Гинкас, как и в «Черном монахе», не разбивает рассказ на диалоги. Весь авторский текст с отступлениями и размышлениями Гурова отдан героям, и отстраненный, рассудочный взгляд остужает разгорающуюся любовную историю. Метафоры любви становятся все острее и откровеннее. Сначала Гуров обрисовывал струйкой желтого песка из кулака силуэт Анны Сергеевны на досках. Потом он, сидя на возвышении, натягивает кусок холстины и в нее, как в желоб сыплет горстями песок: камешки с шуршанием летят к лону лежащей внизу женщины, словно извергается семя.

Наступает зима – сцену с синим рисунком моря и желтым песком затягивают белым холстом. Герои одеваются в черное. На краю помоста встает забор города С., закрывающий вид на ялтинскую синеву моря. Ноги путаются и вязнут в грязи темных улиц. Спектакль становится черно-белым, как все последние постановки Гинкаса. И таким же безнадежным.

По-прежнему кривляются клоуны, одетые в черные фраки поверх полосатых купальников и глумливо выкрикивают сентенции из раннего чеховского фельетона «Жизнь прекрасна! (Покушающимся на самоубийство)». «Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству». Герой уже в пальто с поднятым воротником, в шляпе и с зонтиком.

И тут, к финалу, когда Гуров понимает, что наконец полюбил по-настоящему, он обнаруживает, как постарел и подурнел за последние годы. Гинкас воспринимает старость гораздо острее Чехова. Счастье нет не потому, что ему кто-то мешает, оно невозможно в принципе. Невозможность счастья – это свойство жизни, конец которой так несправедливо близок. И Гурову остается только в бессильном отчаянии кричать: «Радуйся, что ты не хромой, не слепой, не холерный… Радуйся, что ты не свинья, не осел, не медведь, которого водят цыгане!..»

И неизвестно зачем герои в городских костюмах, усевшись по-деревенски, безнадежно и не в лад затягивают: «Кого люблю – не дождуся».