Екатерина Васенина «У кем-то любимого Дома»

Театрал 01.11.2010

После уморительно серьезной сказки «Волк и семеро козлят», которую посмотрели немало взрослых втайне от детей, режиссер Генриетта Яновская вернулась к любимому жанру трагической буффонады и любимым зверям – людям. «Прощай ты, ты, ты…» по пьесе бельгийского драматурга Фернана Кроммелинка «Идея господина Дома» начинается резко и грубо, как коммунальная склока. Обманутая жена приходит с утра как следует потрепать Леону, заворожившую всех мужчин их маленького города. «Ну что она с ними делает, что?» – воет Ида, наворачивая круги вокруг балкона Леоны, тряся юбками и бешено вращая глазами. Служанка Аликс, сверкая круглыми очками и потряхивая накрахмаленной наколкой в форме кроличьих ушей (Светлана Логофет придумала всем раскрывающие образ костюмы), предусмотрительно не отвечает и скачет рядом: приходите драться через час, рановатый для нас визит! Через час – уж мы вас уважим! Почти из ничего, из бытовой сцены прощания в дверях начинает клубиться энергия театра Яновской, где сильные женщины так хрупки, а обманутые глубоко счастливы. Чарующая песнь во славу женской загадки берет первый мощный аккорд под фанфары иерихонской трубы, огромной тубы, спрятанной в сене. Аликс в исполнении отменно эксцентричной Натальи Мотевой дует в нее всеми слабыми легкими – Леона, вылезай из ванны, пора принимать удары судьбы!

Леона – красивая супруга самого богатого человека в городе господина Дома. О нем известно все и ничего: «Он указует, он авгур». Леона отчаянно скучает в замужестве и развлекает себя сексом с первым встречным. Мужчинам она кажется загадочной и неподражаемой, хотя Ида (колоритная Екатерина Александрушкина) сформулировала точно и просто: «Кобели и сучки!». К утреннему выходу на ее столе ворох свежесрезанных цветов, толпа воздыхателей выстроилась в терпеливую очередь приложиться к ручке (в зале в рифму шуршат букетами и вздыхают). Виктория Верберг-Леона магнетична. Детский грудной голос «под Хакамаду», инфантильно-страстная повадка капризницы, игривая манера смотреть в глаза и манить, не утруждая себя запоминанием имени: «Здравствуй, ты, ты, ты!». Она касается любовников легкими мазками-тычками – так играют с маленькими детьми, которые едва научились ходить, чтобы привлечь их внимание и вызвать улыбку. Она придумывает мир, и любопытные обыватели хотят его подслушать, подсмотреть, толпясь у замочной скважины ее души. А зрительный зал, как искушенный в любви, подсматривает за подсматривающими.

Ба-бах! Господин Дом умирает, мы даже не успеваем его увидеть. К смертному одру господина Дома приходит юная любовница, тонущая в рыданиях. Они любили друг друга десять лет. У господина Дома, оказывается, была нежная душа и любовь, которую Леона искала всякий раз, надевая пояс для чулок, и оплакивала всякий раз, счищая налипшую на спину грязь. Письма, извлеченные любовницей из корсета, звучат для нее иерихонской трубой: рухнул воображаемый город любви, только после смерти муж сумел овладеть женой.

Читая его письма к другой – а в искренности влюбленности Фели в своего мужа Леона не сомневается, слишком хорошо она, как голодный аромат бифштекса, знает эти запахи и токи, она медленно сходит с ума. Жестоко обманув себя, она даже не удивляется отказу от нее прежних любовников: что теперь они, когда проиграна главная партия. Любовникам, как Богу когда-то, сказано: «Прощай ты, ты, ты!» Ее утешающие объятия с Фели в исполнении рыжекудрой красавицы Татьяны Рыбинец переходят в странный танец все потерявших женщин – одна качается на волнах горя и запустения жизни, другая плачет от того, что ей не больно.

На разгадку тайны Леоне отпущено много: остаток жизни. Дом опустел от поклонников, но ее внутренний господин Дом ожил через любовные письма к другой, и она рвется теперь к нему всем своим надорванным в бесплодных поисках сердцем. Роковой парик-каре а-ля Кэти Холмс повешен на гвоздик, верная Аликс подложила подушечку в ноги и укутала потеплее: безумие и одиночество требуют элементарного комфорта.