Елена Строгалева «Не выходи из комнаты»

Блог ПТЖ
17.02.2023

На ХIХ Всероссийском фестивале «Пять вечеров» им. А. Володина был сыгран спектакль Камы Гинкаса «Исход»

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку» — песня на стихи Бродского — не просто как зачин ко всему спектаклю, она — лейтмотив, гениально прочерченная ось советского и постсоветского сознания, заговор человека, убоявшегося жизни. Ибо главный герой спектакля — человек, который так и не научился жить, чувствовать, любить.

Страх и беспамятство — две глобальные эмоции современного общества. У Моисея, главного героя пьесы Полины Бородиной «Исход», нет имени. Он — пациент психоневрологического интерната, потерявший память. О том, что герой лишь имитирует амнезию, мы узнаем ближе к финалу. Его подлинное имя, Андрей, зритель узнает в конце, но знание это, как и обретение героем своего прошлого, не принесет ни ему, ни нам ни радости, ни облегчения — наоборот, ввергнет в пучину страдания и ужаса. Из финального монолога, который Моисей произносит, сидя в изоляторе, мы узнаем, как человек может дойти до самой этой идеи — стать никем, стереть себя из жизни, мечтать о безымянном пребывании в психушке. Узнаем о серой, рутинной жизни с вечными подработками, жизни без радости и перспективы, в которой вечный поиск денег, больной ребенок, жена, смотрящая на кухне сериалы, — та калька современной российской действительности, в которой живут миллионы, от созерцания которой поднимается тошнота и из которой нет исхода. Как Моисей, герой пытается сбежать из «рабства», и когда в финале жена, разыскавшая мужа, забирает его домой, он вновь сбегает, оставляя позади дом и больного ребенка, который так и не успел увидеть любимого отца.

Имя выбрал он себе сам. И поначалу кажется, что сюжет пьесы об обитателях психбольницы, в которой герой, назвавшись Моисеем, вдохновится библейской историей, устроит бунт и, как ветхозаветный герой, вот-вот поведет за собой обитателей психушки на волю, чем-то перекликается с романом «Пролетая над гнездом кукушки». Но там, где в американской истории герой-бунтарь оказывается один на один с жесткой системой в лице медсестры и сражается во имя блаженных за свободу, в российской версии герой сбегает в психбольницу как в последнее убежище на этой земле. Исход невозможен, ибо жить некуда.

Чтобы Кама Гинкас взялся за современную пьесу, нужны, вероятно, очень значимые и сильные аргументы. Одна из безусловных удач этой пьесы — ее многоплановость. В ней происходит многослойное скрещение библейских аллюзий, экзистенциальной драмы и социального, острого, горького современного перегноя. Здесь драматургом позаимствован у классиков один из вечных русских сюжетов — герой в сумасшедшем доме, где жизнь обитателей психушки представлена без сострадательного залога: юродство как один из вечных феноменов русской культуры в спектакле показано ярким, абсурдистским, зачастую веселым мороком, блаженные обитатели «желтого дома», у каждого из которых есть своя, пусть сумасшедшая, но мечта, или воспоминание, или талант, или прошлая жизнь, позволяют оттенить историю главного героя, главное свойство которого — его мучительная ангедония, усталость, бессмысленность какого-либо движения или чувства.

Мы все сейчас — застывшие или суетящиеся — находимся в ситуации Моисея, в плену вечных вопросов: как жить, если жить нельзя, а бежать некуда; можно ли забыть о тех, кого ты раньше любил, и обрести свободу, или от себя не убежишь; что принесет тебе покой — служение и любовь или беспамятство и казенный обед по расписанию там, где ты ничего никому не должен? Безусловно, именно скрещение ветхозаветных мотивов и современной экзистенциальной драмы более всего интересует режиссера. Спектакль этот, лаконичный, можно сказать, «бедный» по форме и языку, особенно если сравнивать с «Исходом» Петра Шерешевского в «Шаломе», тем не менее, именно этой своей библейской простотой и забирает — каждая деталь, каждая птичка на стене, каждый жест актера становятся важными.

Спектакль играется в выгородке на большой сцене. На фоне белой стены, на которую Моисей будет вешать свои рисунки — огромные, нарисованные на крафтовой бумаге черным и золотым лики святых, —сам спектакль кажется фреской, где каждая мизансцена — это застывший рисунок, выпуклый, запоминающийся: вот главный герой сидит на кровати, стоящей в центре, на нем голубой, в мелкий цветочек халат. Запомнилось это словно помятое, навсегда уставшее, пустое лицо среднестатистического российского мужчины. Без имени и без примет — даже возраст не назовешь сразу, словно, лишенный памяти, он утратил свою самость, свою личность. Ангедония, безразличие, только иногда смутное беспокойство, будто попытка найти давно потерянное, блуждают какой-то тенью на его лице. Рядом с ним всегда незримая — то ли ангел, то ли птица — молодая женщина в белом простом свитерке, которую он не замечает: она постоянно напевает колыбельную и кружит вокруг, иногда забираясь на ступеньку, наблюдая за происходящим. То ли мать, то ли жена, то ли подруга юности, которая возникает в его памяти. В финале она окажется женой Моисея, которая заберет этого постаревшего мужа-ребенка, чтобы начать жить «как раньше». Но «как раньше» страшит героя сильнее психушки, и он опять сбегает в комнату с белыми стенами.

Почти всегда в центре мизансцен — Моисей. Эта роль — потрясающая удача Александра Тараньжина. Актер невообразимо долго держит это сложное состояние отстранения, тягостной амнезии. Внутреннего мытарства. Вот он в рамках терапии украшает стены детских садов — но рисует на них лики святых, поднимает огромный картонный крест и мастерит скамейку, похожую на гроб. Человек не от мира сего. Юродивый, блаженный — так сначала задается его линия роли. Здесь история с библейскими рисунками на стенах очень важна для героя и всего спектакля. Так режиссер переосмысливает религиозное в российском обществе, где наряду с ликами святых внезапно на стене открывается фреска, на которой с золотыми нимбами профили трех советских святых — Маркса, Энгельса, Ленина. Это безумие, в котором идолы советского прошлого заняли свое место в иконостасе рядом с пророками, практически исчерпывающе говорит о состоянии веры в нашем обществе. А Мария Магдалина здесь и вовсе — швабра с кольцом: ей кланяется и на нее крестится блаженная Валя в блистательном исполнении Марии Зубаковой, которая, шаркая по полу, разговаривая нарочито детским, тюзовским голоском, то пытается раздеться перед Моисеем, то в молельной комнате достает из-под тумбочки коньяк, создает образ блаженной дурочки, несчастливой, смешливой и близкой — сколько таких соседок ходит рядом с нами, сколько незаметных женщин со своими любовями и драмами живут на кухнях коммуналок и в сумасшедших домах…

Поначалу Моисей кажется современным праведником, мучеником, которому невозможно выбраться из психушки. Его тихий бунт очевиден, стремление вырваться за пределы этих стен нарастает, в конце концов он повесит на стену плакат с надписью «Отпусти мой народ» и будет предан другом… Но узнав, что за ним пришла его жена, он внезапно отказывается выходить за эту белую стену. И вот уже история переворачивается, и Моисей-Андрей предстает слабым мужчиной, бросившим жену и больного сына. И вся история словно подводит, подталкивает к тому, чтобы дать Моисею шанс обрести смысл жизни, чтобы послужить не выдуманному картонному богу, а тому Иисусу в колыбели, который лежит прямо сейчас в своей комнате, — своему сыну. Но Моисей вновь совершает побег, выбирая психушку, жизнь среди белых стен, где иногда расцветают, как цветки, яркие, цвета фуксии, халаты пациентов.

Его уход от жизни, тотальная обреченность, матрица нашей жизни беспощадно и прямо показана режиссером. Кама Гинкас очень хорошо понимает, о чем ставит — о том, как наш народ все никак не может сбежать из своей трагичной, безумной, повторяющейся истории, о стране, превратившейся в сумасшедший дом для каждого, кто пытается выйти за пределы ее стен.