Марина Давыдова «Прощай, трагедия!»

Известия 02.11.2009

В московском ТЮЗе премьерой «Медеи» в постановке Камы Гинкаса открылся фестиваль «Сезон Станиславского». Это один из самых умных и глубоких спектаклей, поставленных на русской сцене за последнее время.

В первый момент, увидев выразительную декорацию Сергея Бархина — синеватые стены с отвалившимся там и сям кафелем, какая-то допотопная кухонная плита, врезающаяся в этот неуютный, частично затопленный водой интерьер скальная порода, — начинаешь думать, что Гинкас поставил спектакль о столкновении простодушного варварства, воплощенного в колхидской колдунье, и лицемерной цивилизации. Именно эту актуальную тему проще всего расслышать сейчас в популярном мифологическом сюжете (уж сколькие «колхидские» девушки, живущие в таких вот неуютных интерьерах, надели нынче на себя пояс шахидок). Очень скоро с облегчением понимаешь, что лежащая на поверхности трактовка Гинкаса явно не увлекла. Он копает глубже и мыслит масштабнее.

Я не знаю, видел ли он «Антихриста» Ларса фон Триера, но спектакль его неожиданно перекликается со скандальным и мощным фильмом датского мастера. В Медее, которую талантливо и бесстрашно играет Екатерина Карпушина, как и в героине Шарлотты Генсбур, воплощена иррациональная женская стихия. Нутряная сила страсти легко разрывает ненадежные путы моральных норм и запретов. Ближе к трагической развязке движения Медеи чуть ли не прямо вторят сексуальным конвульсиям распростертой на сырой земле протагонистки «Антихриста». И так же, как для героини Генсбур соитие с мужчиной оказывается важнее жизни ребенка, для этой Медеи, оставленной Ясоном, дети тоже теряют всякую ценность. В спектакле Гинкаса она убивает их (не детей даже — младенцев), не впадая в мстительный экстаз. Как-то равнодушно, за ненадобностью. Но важнее всего, что она сама испытывает страх перед этой сидящей в ее печенках, селезенках, мозгу, вагине стихией. «Зачем ты мне дал все это, Господи!» — вопрошает она. И этот вопрос, как всегда у Гинкаса, обращен к молчаливым и равнодушным небесам.

С деструктивным женским началом не совладать аполлоническому мужскому сознанию. Пытающийся логически мыслить Ясон (Игорь Гордин) тут тоже отчасти перекликается с героем Уиллема Дефо из «Антихриста». Он не подлец, не карьерист, он не забыл свою Медею (и в руках у него два увесистых пакета с продуктами). Он просто устал от борьбы со стихией. Впрочем, за этим перекликающимся с Триером «гендерным» мотивом проступает и иная, куда более важная тема: невозможность трагедии в современном искусстве. Гинкас ведь не случайно обратился к «Медее» Жана Ануя, перемешав ее с одноименным сочинением Сенеки и стихами Бродского. На противопоставлении обыденной речи французского экзистенциалиста и немного трескучих стихов знаменитого стоика и строится этот спектакль. Стихи великого русского поэта обрамляют неожиданный драматургический гибрид. Креон (Игорь Ясулович) является тут Медее в костюме высокопоставленного чиновника, но при этом на котурнах. Он снимет, чтобы поговорить с героиней по душам словами Ануя. А потом опять наденет, чтобы почитать патетический пассаж из Сенеки. Чтение будет прервано резким остраняющим ходом Гинкаса. «Монолог исполняет народный артист России Игорь Ясулович», — саркастично скажет Медея.

На Сенеку тут все чаще отвечают «Портретом трагедии» Бродского. В сущности, это эпитафия жанру: «Раньше, подруга, ты обладала силой…». Трагедия в современном театре все чаще неуместна, а порой и нелепа, но в самой жизни бурные порывы трагических страстей, попытка жить «у бездны мрачной на краю» тоже утратили былое величие — вот главная мысль Гинкаса. Мы не увидим знаменитой Федры. Мы увидим лишь катающегося по полу «антихриста», жертву экзистенциального тупика.

Герои прежних спектаклей выдающегося режиссера часто пытались сорвать с бытия покровы, чтобы добраться до его пугающей сути. Здесь, быть может, убедительней, чем прежде явлена необходимость этих покровов. Не в неистовствах Медеи, погубившей во имя своей любви множество невинных душ (а заодно и свою собственную), но в мерном течении жизни, где надо каждый день готовить завтрак и стелить постель ко сну, видят спасение и Ясон, и автор этого спектакля. Надев на себя костюм какой-то экзотической птицы, Медея улетает в финале на лонже в сценические небеса. И последние слова скажет тут не она, а кормилица. Смысл слов прост: даже если в жизни нет смысла, она все рано ценна сама по себе. Она все равно стоит того, чтобы ее прожить…