Мария Седых «Взамен турусов и колес»

Итоги 12.10.2010

Может, так и брякнуть во первых строках: «И дышат почва и судьба»? Или все же начать еще оригинальнее: «…из какого сора растут цветы». И уже без вопросительного знака, а прямо с тремя восклицательными. Шучу-шучу, но в каждой шутке есть, как известно, доля… далее на выбор. В актерском лексиконе бытует слово «пристройка», чаще всего так говорят о взаимоотношениях с партнером. Вот и к этому спектаклю Генриетты Яновской не так просто пристроиться. Потому как он поставлен в жанре, определения которого нет в словарях. Трагикомедия, трагифарс, гротеск, буффонада, шутовство? Тепло, но не точно. Элементы всех этих красок вроде бы налицо, но замешены как-то по-другому. Возможно, даже правильно просто сказать — жанр Яновской, и те, кто видел «Оффенбаха», «Свидетеля обвинения», или счастливчики, помнящие постановки ленинградского «Синего моста», сразу бы все поняли. Поскольку она взяла на этот раз пьесу Фернана Кроммелинка, а русским театралам он известен прежде всего потому, что в историю вошел «Великодушный рогоносец» Мейерхольда, то я заглянула в талмуды и наткнулась на характеристику, данную Мастером дебютантке Бабановой. Он обозначил ее амплуа нетрадиционно — озорница. И рядом фотография в роли Стеллы с бездонно грустными глазами. Надо сказать, в глазах актрис, играющих «Прощай ты, ты, ты…», тоже порой такая тоска, хотя и им озорства не занимать. Это к вопросу о соре, судьбе и почве.

В отличие от «Рогоносца» пьеса, называющаяся у автора «Жар и холод, или Идея господина Дома», — женская. Там о патологии мужской ревности, здесь — о частичках черта, причудах страсти, волнениях сердца и плоти. Он — в спектакле коллективный, лица разные, но штаны одинаковые клетчатые, для гольфа, по колено (художник по костюмам Светлана Логофет). И то, что в штанах, одинаково откликается на односложные позывные. Зато женщины каждая — индивидуальность!.. Провинциальная вамп Леона — блистательная Виктория Верберг. Именно ей предстоит превратить холод тотальной любовной игры в жар упущенного истинного чувства. Упоительная девственница Аликс Натальи Мотевой — то ли служанка, то ли компаньонка, то ли… подружка Леоны. Ее маленькая нелепая фигурка увенчана модной шляпкой-бантом, напоминающим о заячьих ушках несравненных playgirls. Она и подмигивает порой так, будто они у нее уже выросли. Создатель наказал ее умом, забыв додать в груди и бедрах. Ида Екатерины Александрушкиной — по-крестьянски крепкая, по-мещански цепкая. Одним словом — плоть, без фантазий. Зато очаровательная Фели Татьяны Рыбинец — воплощение не замутненной разумом женственности. Вся такая воздушная, к поцелуям зовущая. «Обманщица, ты не касаешься ногами земли, — говорил ей любимый и любящий господин Дом и продолжал: — Твои глаза длинней, чем дни в июне». И эти-то поэтические перлы ранят Леону больше, чем известие о многолетней измене только что почившего в бозе мужа? Ранят настолько, что она обмякшей рукой, утерявшей повелительность жеста, стянет с головы короновавший ее черный парик и зябко свернется клубочком, превратившись в потерянную женщину. И будет заговаривать себя не ей адресованными словами. Театр кончился. То ли в жизни Леоны, то ли как представление, придуманное Яновской. Жалко только, что в пьесе всего четыре женщины, у режиссера явно есть еще в запасе вариации, и она умеет мастерски сочинять роли и без слов.

Спектакль смотрится как детектив (потому и не хочется раскрывать детали сюжета). Увлекшись поначалу виртуозностью выделки (не забудем, что сценограф — Сергей Бархин, у которого со стилем и юмором тоже все в порядке), вдруг недоумеваешь: такая ручная работа, и ради какой-то адюльтерной белиберды. И тут же, не заметив когда, попадаешь в ловушку подлинных человеческих отношений. Впрочем, как всегда в этом театре.