Надежда Стоева «Был мужик и весь вышел»

Блог ПТЖ 28.01.2013

МТЮЗ взял в репертуар работу выпускника мастерской Л. Е. Хейфеца Павла Артемьева. Режиссер отгородил угол на большой сцене и расставил тут же зрительские ряды. Сам же спектакль доработал и ввел на некоторые роли актеров театра.

Артемьев создал свой сюжет из разных текстов Хармса, но выстроил все по законам причинно-следственных связей. История получилась не только логичная, но и правдоподобная: нет ни вываливающихся старух, ни условно рыжих, ни Петраковых-Горбуновых, которых тошнит, ни переодетых Пушкиным Гоголей. Режиссер скрупулезен, выдумывая мотивации для героев, актеры старательны в каждом движении и эмоции. Несмотря на скребущее где-то в подкорке «ну это никакой не Хармс», это именно он, только после перестройки и НЭПа 90-х. Узнаваема скудная жизнь с выматывающей обыденностью и ужасом. Главный герой обезличился до потери имени и фамилии — просто Мужик. При вполне хармсовской фабуле — пошел Мужик в магазин за килькой и там умер — герой здесь рефлексирует. Он не сразу умер: сначала отчаивался, страдал, терпел.

Пока зрители рассаживаются по местам, на сцене спит какой-то человек в тюбетейке, прислонившись спиной к серой обшарпанной стене. В центре стены — дверь, на ней криво висит табличка «Учет». Серо, тоскливо, бесперспективно. Слева железная кровать, вернее, верхняя часть самодельной двухэтажной кровати, к ней приставлена лесенка и сбоку подвешена узенькая дверь. Справа возвышение размером с кровать, на котором стоит стол со швейной машинкой и телефон. Сбоку — опять же дверь. Наиважнейшие составляющие этого мира — кровать и дверь (художник Полина Гришина).

Появляется аккуратная блондинка Галя (Софья Райзман) с авоськой, немного затравленно улыбается и спрашивает: «Давно ждете?» Но, опустив взгляд на ноги человека в тюбетейке — Киргиза (Руслан Братов), получает исчерпывающий ответ: он сидит по щиколотку в шелухе от семечек. Пришедший Мужик (Олег Ребров) нарушает установившуюся гармонию. По выражению его лица понятно, что блондинка ему нравится, а Киргиз нет. Наметившийся флирт обрывается, так и не начавшись, из-за молодого франта Пети (Александр Паль) в тонких брючках и галстуке-бабочке, не очень уместной в очереди в магазин где-то на окраине жизни.

Актеры как будто преувеличивают чувства героев: если Мужик раздражен, так до последней степени. Если Петя целует Галю — то широко открытым ртом, стараясь захватить все ее лицо целиком. Если Жена Мужика (София Сливина) изводит его из-за ничтожной щели в двери, то таким невыносимо изуверским способом, что волей-неволей сочувствуешь этому бедолаге. К тому же по выразительному молчанию героев понимаешь охватившие их переживания, считываешь внутренние монологи. Например, Галя и Петя обмениваются парой взглядов, двумя-тремя репликами и почти сразу же уходят к Пете пить водку. Быстро и лаконично. Мужик, симпатизирующий Гале, моментально свирепеет, а достается за все безобидному Киргизу. Но как? Более молчаливой ссоры представить трудно. Киргиз тихонечко поет, получает предупреждение: «Не пой!» Он начинает отстукивать ритм ногой (поет про себя) — следует второе, более яростное, предупреждение…Мужик моментально из «гладкого сразу стал хвойным», но разрядки не получается. Киргиз, хоть и тихий, но готов к бою, и к нему уже подтянулись друзья. Мужик, хоть и негодуя, уходит, угрожающе потрясая пальцем.

И Мужик, и киргизы, и Жена Мужика, и даже Петя с Галей — типажи не столько советской эпохи, сколько нашей. «Киргизы» ведь совсем не хармсовские персонажи: они как слепки с новогородских, многосемейных жителей питерских коммуналок. Вроде не злые, но раздражающие самим фактом своего существования. Нашему времени принадлежит и Мужик, внешне грозный, большой, но неспособный дать отпор своей деловой жене. Наш пролетарий в мятых штанах и куцем пиджачке не так прост. Он не смотрит, а одаривает взглядом, не ходит, а вышагивает — несет себя с достоинством купца в собольем полушубке. Но при жене все это пропадает — он жалок и забит. Не смог достать кильку ни в одном магазине города, вот и получает капустным листом пощечины. «Неспособен!» — кричит жена на Мужика, и он плетется обратно в очередь. Неспособный именно «достать» еды приравнивается к неспособному к жизни. Сейчас вроде бы и доставать ничего не нужно, очередей нет, но бродят такие же неспособные к жизни по бессонным улицам. И вроде могли бы жить и радоваться, но почему-то страдают и мучаются. Узнаваемы и Пети с Галями. Выпивая водки и, казалось бы, теряя контроль, они все равно не могут понять друг друга, как глухари — сидят рядом, говорят, но не слышат. Неспособны к любви — ни как к чувству, ни как к действию. Нелепая ситуация: симпатичные друг другу мужчина и женщина, сидя рядом на высокой кровати, пьют из горла водку и только. И их поцелуй, больше похожий на попытку Пети съесть Галю, только довершает дело о несостоявшейся любви.

Режиссер закольцовывает спектакль: он начинает с очереди в магазин и ею же заканчивает. Спектакль балансирует между «концом рассказа» (как у Беккета) и «концом слова» (как у Ионеско) и точно попадает в прозу Хармса конца 30-х, где эти две темы гротескно обыгрываются писателем. Слова не передают состояние героев, мы сами достраиваем их мысли, чувства. Истории Пети, Гали и киргизов ни имеют конца.

Финал истории Мужика — ничем не примечательная смерть героя, низведенная до простого факта уже Хармсом, а сейчас, после войн и террора, и подавно потерявшая все свои регалии. Она подается режиссером как чудесное избавление: мы попадаем в фальшиво-приторный рай.

Вернувшись в очередь, уже опустошенный и жалкий, Мужик задает вопрос: «Ты веришь в Бога?» Киргиз неуверенно кивает. А сам Мужик говорит, что Бога нет, потому что он за этой вот запертой дверью, но его нет на месте. Если бы он был, он бы ее давно открыл. И тут пустячный элемент сценографии — дверь — вырастает до символа врат в Царствие небесное. А двери в спектакле оказываются не просто атрибутом дома или магазина. В доме Мужика дверь, из которой сквозит, — повод для ссоры. В комнате Петра — препятствие непреодолимой силы, за нее прячется пьяная Галя, а Петр, из деликатности не открывая, читает стихотворение, не подозревая, что Галя давно ушла. А за последней, той самой, которую доведенный до отчаянья Мужик срывает с петель, — цементная стена. И нет никого. Ни продавца, ни Бога. Остается Мужику лечь и умереть. А уж после смерти он обязательно попадет в рай для изголодавшегося человека. Разъедутся серые каменные стены, упадет цементное забрало и покажется благоуханный бордово-бархатный мир с уставленным различными яствами столом. Все киргизы во фраках, а дамы в вечерних платьях в пол. Пьют шампанское и счастливо улыбаются новоприбывшему.