Наталия Каминская «Ревность не порок»

Культура 07.10.2010

В основе этого спектакля лежит пьеса бельгийского драматурга Фернана Кроммелинка “Жар и холод, или Идея господина Дома”, написанная в 30-е годы XX века. Новое название “Прощай ты, ты, ты…” придумали в театре, и, похоже, режиссер Генриетта Яновская совсем не боялась его мелодраматической окраски. В ее спектакле есть элемент мелодрамы, хотя, казалось бы, в пьесе его нет. Кто-то из современников Кроммелинка назвал этого драматурга “пьяным Мольером”. Бельгийский автор действительно наследовал французскому гению по части сюжетов и даже названий, но комедийные положения в его пьесах выглядят более отвлеченными, тексты их окрашены символистским мироощущением. Так или иначе события почти всех его сочинений организованы вокруг темы ревности, и это чувство настолько овладевает героями, что, становясь самостоятельным действующим лицом, толкает их на ирреальные, абсурдные поступки. В “Идее господина Дома” можно увидеть одновременно приметы и фарса, и салонной комедии. Но Яновская временами слышит в ней ноты подлинной драмы. В эти секунды она как бы ставит на сцене запятую, как бы на миг останавливает игру и предоставляет зрителю возможность увидеть скрытую суть. Между тем игра идет почти тотальная: стремительный ритм, комедийная, почти клоунская типажность персонажей. Служанка Аликс у Натальи Мотевой и есть почти клоунесса. Маленькое существо со скрипучим бесполым голоском облачено в бесформенное платье, из-под которого выглядывают штанишки, в каких обычно бегали по сцене мольеровские простаки и слуги. Мужчины в спектакле почти неотличимы друг от друга. У каждого есть свой выход, и выход этот напоминает номер в кабаре или клоунское антре. Чиновник ли это, сосед, учитель или рабочий, здесь не столь важно, ибо главная их функция по Кроммелинку – быть жертвами красавицы Леоны, супруги господина Дома, каждому она заморочила голову и каждого в свое время обнадежила. Яновская же добавляет куража: вся мужская кабаретная компания, все эти клетчатые штаны-жилетки-кепки (художник по костюмам Светлана Логофет), все эти смешные прыжки и семенящие шажки не оставляют ни одному из представителей сильного пола ни шанса переместиться из пространства комедии положений даже в пространство какой-нибудь мелодрамы. Яновская ставит спектакль о женщинах, и вот им-то, даже малышке Аликс, она открывает путь в мелодраму и далее, почти в трагедию.

Виктория Верберг играет Леону, женщину-вамп, до поры безнаказанно манипулировавшую чувствами всех окружающих мужчин и снискавшую ненависть их жен. Леона в пьесе живет легко и цинично, уверенная в собственной вседозволенности, пока со смертью мужа не открывается перед ней истинное положение вещей. В какой-то момент она, считавшая мужа скучным, вульгарным и старым, узнает, что для другой женщины он был иным. Понимает, что ей, беззастенчиво обманывавшей других, суждено самой оказаться обманутой. И тогда Леона, одержимая ревностью к собственной несостоявшейся любви, затевает еще более опасную игру, сталкивая и мороча привязанных к ней людей. Пытается ли она таким образом отомстить за обиду, продлить свою власть или просто потихоньку сходит с ума от свалившихся на ее голову открытий – на этот вопрос у Кроммелинка нет однозначного ответа. В спектакле же его нет тем более, ибо Яновскую занимает сама материя любви, сыпучая и хрупкая, способная в одночасье из сверкающей королевской парчи превратиться в саван.

Но не менее того ее заботит материя театральная, жанровое богатство, заключенное в сочинениях странного бельгийца. Главная изюминка ее спектакля в том, как откровенное дуракаваляние, незамысловатые приемы буржуазной комедии и слезливой мелодрамы причудливо смешиваются на сцене с минутами подлинного психологического серьеза.
Художник Сергей Бархин выстраивает капитальный, добротный интерьер двухэтажного дома, жизнь в котором должна бы буквально рифмоваться с фамилией владельца. В “Доме” слышится и видится что-то надежное, а на поверку все – обманка. Траурный креп и венки здесь вешают так же поспешно, как и убирают. Друзья и домочадцы похожи на персонажей варьете. Сама же героиня, казалось бы, образец красотки из бульварной пьески, разумеется, утрирована, намеренно подана в таком духе. У нее смоляные волосы, прическа каре, длинные ножки в чулках-подвязках, которые обнажаются, как в дешевом кафешантане, подозрительно часто. Леону все, в том числе и она сама, считают порочной, а потому можно поцеловать взасос собственную служанку или выйти неглиже перед гостями мужского пола. Верберг досталась очень трудная роль, ибо она у Яновской играет… игру, постоянную мимикрию, почти смертельное противостояние между “быть” и “казаться”. Верберг играет смело, даже отчаянно, в минуту меняя и стиль, и тональность. Роль выстроена так, что чем далее эта женщина продвигается в своих играх, тем отчетливее поверх фарса и салонных интрижек проступает нешуточная драма. А чем сильнее форсируются темп и ритм игры, тем пронзительнее воспринимаются остановки-запятые.

Редко, когда столь важную роль в драматическом спектакле играет музыка, притом не только у Яновской. То, что найдено здесь режиссером (а найдена трагическая бетховенская тема из 7-й симфонии, аранжированная трио Жака Лусье), отбивает не только настроение, но и смысл отдельных сцен. Сколько оттенков происходящего, столько и аранжировок – иногда тема звучит бодро, иногда задушевно, а порой глумливо, и тогда ее почти не узнать, как не понять, где в пьесе кончается блеф и обнаруживается правда. Музыка становится моментом истины, когда в “запятых”, останавливающих стремительное действие, мы слышим предчувствие женской беды и женского одиночества.

Генриетта Яновская поставила остроумный и горький спектакль о странностях любви и ревности, скрестила русскую психологическую игру с французским представлением.