Наталья Каминская «Больно жить»

«ПТЖ»
11.07.2024

Почему «Медовый месяц в „Кукольном доме“», когда герои пьесы Генрика Ибсена, на основе которой С. Саксеев (литературный псевдоним режиссера Петра Шерешевского) написал новый текст, давным-давно живут в браке? А потому, что они в кои-то веки отправили детей, кажется, к родственникам и остались одни, и жена мечтает о празднике, о романтическом освежении отношений, о чем-то вроде медового месяца. Праздника, как мы знаем из оригинала, не получится.

При всей радикальной, казалось бы, актуализации классического текста Саксеев-Шерешевский на этот раз полностью опирается на Ибсена. Сохраняет практически все события и функции персонажей. Даже количество действий повторяет — спектакль идет с двумя антрактами, к каждому из которых поспевает задуманный Ибсеном сюжетный поворот. Помните, в оригинале Нора радостно вбегала в дом с рождественскими покупками и предвкушала праздник, но далее случалось то, что рано или поздно должно было случиться? А здесь она мечтает о новом медовом месяце. Ну конечно, институт брака — вещь тяжелая: вы устали от бытовых тягот, так останьтесь вдвоем, и былое возродится; давай устроим праздник, как раньше, и сбросим задубевшие от обыденности шкуры — у нас ведь все настоящее, только слегка заросло рутиной… Мечты и средства их осуществления все еще стары как мир, но сам этот мир уже таков, что они перестали «работать». Незадолго до появления героини ее супруг рассказывает доктору Ранку, что разлюбил, что даже домой идти не хочется. И если ибсеновский Торвальд Хельмер вроде бы даже любил свою жену, просто совершенно ее не знал и относился к ней, как к кукле, то нынешний всего-то к каким-то 35 годам сам опустошен, лишен эмоциональных стимулов и смыслов.

Шерешевский перенес действие пьесы в наши дни, на нашу, российскую почву и дал героям другие фамилии. Шантажист Крокстад становится Кроковым, Хельмеры — Хелимскими, фру Линне — Линниковой, и только доктор Ранк так Ранком и остается. К тому же всем персонажам присвоены имена их исполнителей: Илья, Полина, Илона, Константин, Алексей. В процессе репетиций актеры много импровизировали, возможно, что герои, ставшие в спектакле их тезками, еще и добавляли артистам ощущения — они играют историю не только про «здесь» и «сейчас», но и про себя самих. В декорациях Надежды Лопардиной, создавшей на сцене респектабельный загородный дом с заснеженным садом, украшенным гирляндами новогодних лампочек, актеры фантастически естественно и правдиво проживают будни современной семьи. Здесь под покровом чаепитий и ношения своих пиджаков (в институте был у нас спецкурс «Чехов и Ибсен», который я благодарю по сей день) зреет настоящая трагедия. Люди разжигают мангал, ставят на стол бокалы и тарелки, накидывают на плечи пальто и выбегают на улицу покурить, застывают у стола, обхватив ладонями чашку горячего кофе… А тем временем верхний этаж дома становится экраном, на который Шерешевский в своем духе вновь проецирует крупным планом их лица. И, кажется, эти его проекции никогда еще не работали так убийственно точно!

Вот лицо Алексея Крокова (Алексей Алексеев), уволенного сотрудника банка, который теперь шантажирует героиню ее когда-то подделанной отцовской подписью на закладной бумаге. Обычный такой парень, грубоватый, в меру циничный, на все готовый и все рассчитавший — перед нами лицо будничного преступника: ничего личного, просто обстоятельства… А вот доктор Ранк (Константин Ельчанинов), зав. отделением столичной клиники, несостоявшийся воздыхатель главной героини, который в спектакле не болен, как в оригинале, но просто уезжает в другую страну, сжигает мосты, ибо ловить ему здесь больше нечего. И такое у него мягкое, понимающее, «докторское» выражение лица, и такая в глазах тоска, такая отчаянная безнадега! Вот и муж героини, Илья Хелимский (Илья Смирнов), только что получивший должность директора отделения крупного банка, имеющий, кажется, все, что требуется. Он привык к комфорту, но устал жить. Глубоко тревожен, хотя движения его размеренные и даже плавные. Очутился в сумрачном лесу, в то время как его земная жизнь даже до половины еще не пройдена.

Если у Ибсена Торвальд Хельмер оказывался, в сущности, человеком ничтожным и трусливым, то этот — не плохой, не хороший. Не глупый, не близорукий, скорее — умный и уже успевший прозреть тупик нескладно устроенной жизни. Третий акт, как и в оригинале, начинается с рождественской вечеринки, только здесь перед нами корпоратив, и глава учреждения Илья Хелимский выходит со вступительным словом. В этот момент сцену обрамляют упавшие сверху невыносимо и пошло красные занавеси — то ли Дом культуры, то ли вкусы ретивых корпоративщиков подкинули это «великолепие», но на его фоне одинокая, сухощавая фигура директора банка, умной головушки, возможно, даже, кандидата экономических наук, выглядит почти трагически. Призванный поведать собравшимся, «как станцевать 32 танца радости» (а можно было бы предложить 10 способов похудеть, 12 рецептов, как разбогатеть, 47 средств, как стать представителем истеблишмента — выбор не ограничен), этот успешный человек рассказывает историю о том, как даже робот рано или поздно умирает, ибо и ему предначертано. А его жена еще дома, до вечеринки, рядится в костюм белочки-секси (помнится, ибсеновский герой называл свою подругу жизни «белкой») и исполняет в отсутствие любви танец под песню «Будет больно».

Больно от жизни — этот мотив проступает в спектакле постоянно. Боль обыденного, ежедневного, внешне устроенного, но давно пошедшего трещинами в своей сердцевине существования становится главной темой. Мир по-прежнему, как и во времена написания «Кукольного дома», полон декларируемых параллелей-перпендикуляров: семейные ценности, карьера, материальное благополучие, труды и праздники, дружеское общение. Однако что-то серьезно поломалось внутри, и человек, хватаясь за привычные опоры, на самом деле парализован страхом, недоверием и тотальной ложью. Лгут все! Но особенно — главная героиня Полина Хелимская (Полина Одинцова). Дело даже не в том, что она скрыла от мужа свой давний проступок. А в том, что страх, недоверие и ложь стали едва ли не нормой ее с мужем жизни.

К слову, в пьесе Ибсена именно этот тайный криминал героини — подделка подписи на документе, сделанная ради спасения супруга, — подчеркивал сильный характер женщины, манифестировал ее право на самостоятельное решение и на свободу от мертвящих условностей. Но с тех пор так много воды утекло, так изменились и статус семьи, и положение женщины в обществе, что впору задать вопрос: почему же пьеса «Кукольный дом» все еще считается великой и все еще привлекает режиссеров в самых разных уголках мира?

Не потому ли, что рассматривая семью как ячейку социума, сумрачный норвежец прозревал в ней трагедию самого этого социума? Не потому ли, что он видел в природе мужского и женского начал не только «традиционные ценности», но и зловещие социальные тупики?

Полина Одинцова играет изумительно — и этот постоянный страх, и это глубинное, в поры въевшееся вранье, и это абсолютно экзистенциальное несчастье. Находясь на грани нервного срыва, она смеется особенно звонко, а нацепляя на себя маскарадный костюм, выглядит особенно растерянной и, кажется, перепуганной насмерть. В доме Хелимских висит картина Эндрю Уайета, на которой молодая парализованная женщина пытается передвигаться по бескрайнему полю. Вот эта бесконечная даль нашего внешне прекрасного, летящего в бездну мира и вот эта маленькая красивая Полина, суетящаяся на кухне в своей бесцветной толстовке, постоянно находящаяся на грани нервного срыва, — и есть современная Нора.

Избавившись от витиеватого многословия и архаической лексики старой, хоть и великой пьесы (к слову, почти каждый режиссер, берясь за историю Норы, пытался что-то делать с текстом, приближая его к современному зрителю), Петр Шерешевский поставил свой, кажется, самый простой с точки зрения средств выразительности спектакль. Никаких сложных ходов, почти никаких метафор, минимум культурологических коннотаций. Замечательных артистов МТЮЗа он всего лишь заставил просуществовать эти три дня из жизни обычной семьи так, что у сидящих в зале современников, знающих, к тому же, и что такое реалити-шоу, создается полное ощущение документального соприсутствия и соучастия.

А все же как бережно, как умно и тонко режиссер ведет диалог именно с Генриком Ибсеном! Как через историю вполне обыденной сегодняшней семьи он размышляет об очередном трагическом социальном тупике!