Олег Зинцов «Сцена на балконе»

Ведомости 14.10.1999

Новый спектакль Камы Гинкаса, премьера которого состоялась в московском ТЮЗе, играется едва ли не в самом странном месте, какое можно вообразить для постановки в репертуарном театре, — на балконе зрительного зала. Часть кресел снята, на освободившемся пространстве выстроен небольшой дощатый помост, с трех сторон которого сидит публика. Декорации Сергея Бархина лаконичны: несколько вертикальных балок образуют подобие тесной беседки. Импровизированная сцена густо утыкана павлиньими перьями — вот и все садовые чудеса, описанные в чеховской повести.

За спинами же актеров — пустота, черный провал.

В начале спектакля исполнитель главной роли Сергей Маковецкий, балансируя на перилах, вдруг оступается и едва успевает удержаться от падения. На премьере кто-то из зрителей в этот момент невольно вскрикнул. Зная стиль Гинкаса, нетрудно заметить, что это его фирменная провокация, попытка размыть границу между игрой и реальностью.

Чеховский текст звучит в спектакле почти без купюр. Поскольку диалогов в повести немного, каждый из актеров читает те фрагменты, в которых идет речь о его герое, и таким образом говорит о себе в третьем лице — для Гинкаса важно, чтобы между персонажем и текстом сохранялась дистанция. Исключение сделано только для черного монаха, той самой «оптической несообразности», что мерещилась магистру философии Коврину в шизофреническом бреду и вкрадчиво толковала о ковринской гениальности: фантом, материализовавшийся в спектакле в виде голого по пояс актера Игоря Ясуловича, — единственный, кому дана прямая речь.

Этот прием позволяет явственно ощутить в «Черном монахе» зазор между реальностью и болезненной фантазией, бытием и небытием. Но если Чехов, сделав героем повести «человека, страдавшего манией величия», сосредоточился на первом из этих противопоставлений, то Гинкаса, судя по всему, больше интересует второе. В названии его предыдущего спектакля «Пушкин. Дуэль. Смерть» главным было последнее слово. Именно оно и рифмуется с образом черного монаха в новой постановке.

При всей своей нелепости персонаж Ясуловича отчетливо инфернален. Ему не только позволено говорить от первого лица, но и дана возможность существовать в двух мирах, противопоставленных в спектакле как два разных типа театрального пространства: монах может свободно выпрыгивать за балкон и вести беседу с Ковриным «с другого берега» — с погруженной в темноту большой сцены.

Спектакль Гинкаса впечатляет прежде всего формальным совершенством. Жесткой постановочной логике подчинены абсолютно все элементы зрелища: здесь равно немыслимы случайность пространственного решения и актерское своеволие. В этом смысле исполнитель главной роли выбран идеально. Сергей Маковецкий — из тех актеров, которым режиссерский диктат только на пользу: строгие рамки концепции изощряют его технику, делают игру точнее и выразительнее. В роли Коврина ему удается безупречно выполнить сложнейшую задачу — соединить отстраненность с предельной эмоциональной насыщенностью. Этим парадоксальным сочетанием отмечены лучшие спектакли Гинкаса. «Черный монах» — из их числа.