Ольга Егошина «Смертельная музыка»

Новые известия 10.03.2004

Премьерой спектакля «Скрипка Ротшильда» известный драматический режиссер Кама Гинкас завершил свою сценическую трилогию по рассказам А. П. Чехова. В его версии Чехов – глубокий трагик и философ.

Лев Толстой как-то сказал: «Про что бы человек ни думал, он всегда думает о своей смерти. Так все философы. А какие же могут быть истины, если будет смерть?». Для гробовщика Якова по прозвищу Бонза смерть – не философская загадка, не метафизическая проблема, а его хлеб и быт. Он считает покойников, как мужик урожайные деревья. Сокрушается, что «мало помирают» и этим приносят ему убытки. Весь дом заставлен гробами: мужскими, женскими, детскими (последние Бонза делает неохотно: не любит возиться с ерундой). Только когда заболела жена и стало понятно, что умирает, что-то шевельнулось в корявой, глухой и слепой душе гробовщика. В круг привычных мыслей об убытках вдруг ворвался собеседник с более тонким сознанием: как же я жил рядом с ней пятьдесят лет и ни разу не подарил грошового платочка, ни разу не обласкал?

Если очень упрощенно обозначить тему чеховской трилогии, поставленной Камой Гинкасом, можно сказать, что это история пробуждения души. Магистр Коврин (Сергей Маковецкий) в «Черном монахе» переживает мистические видения Черного монаха – то ли шизофренической галлюцинации, то ли озарения. «Чувства, нежные как цветы» Анны Сергеевны (Юлия Свежакова) и Гурова (Игорь Гордин) расцветают на помойке курортного романчика, банальней которого может быть только роман служебный. Наконец, гробовщик Яков, перевалив семидесятилетний рубеж, только после похорон жены почувствует ту особую тоску о чем-то большем, которая сведет в скорости в могилу его самого.

Художник Сергей Бархин, оформлявший все части трилогии, создал свой сценографический шедевр – триптих, где каждая часть существует отдельно и все они связаны между собой. Яблоневый сад «Черного монаха», превращенный художником в поле павлиньих перьев: и ты, зритель, волен вспоминать, что павлиньи перья – знак дьявола, поскольку именно перьями павлина вооружено войско Сатаны для последней битвы, а можешь просто любоваться змеиными переливами и глазками. Головокружительная декорация «Дамы с собачкой» балансирует на тонкой грани волшебной грезы и дешевой олеографии: перед рассевшимися на балконе зрителями открывается черный провал зрительного зала, превращенного в морскую даль. Две подвешенные вдали лодки и светящийся лунной дорожкой экран обозначили горизонт. Одна из этих лодок будет лежать на сцене «Скрипки Ротшильда» как еще один вариант ладьи-гроба. На подмостках – лес свежеструганных гробов. Они похожи и на часовни, и на шкафы. Гробы-корыта и гробы-корытца. Золотистый свет, вырезанный из дерева иконный образ города – несколькими штрихами Бархин обозначает надбытовой смысл пространства, в котором разворачивается история пробуждения души Якова.

Приглашенный из Малого театра замечательный актер Валерий Баринов представляет гробовщика коренным, кряжистым русским мужиком. Кажется, через пять минут он станет понятен, но и через пятьдесят лет сможет удивить. Такой подхватит Жену (одна из лучших ролей Арины Нестеровой) на руки как пушинку, а потом так же небрежно бросит. Ему стыдно попросить у Фельдшера (Алексей Дубровский) быть внимательнее к захворавшей жене, стыдно показать свою тревогу, которую он прячет за шутовским: «Вот захворал, так сказать, мой предмет!» Может прибить некстати подвернувшегося Ротшильда (Игорь Ясулович), играющего с ним в одном оркестре. Тщедушный, в нелепой манишке на голое тело Ротшильд – типичная радость антисемита – бьется в стальных клещах его рук. Такой если и покалечит, то без злобы – от азарта, от того, что рука размахнулась.

Кама Гинкас поставил ясный, сильный, мудрый спектакль о самом страшном – о жизни, из которой сам человек вычеркнул смех и радость, нежность, закаты, старую вербу на берегу реки и саму реку с ее барками и берегами. Поставил историю человека, который на пороге смерти понял, как нелепо и страшно он жил: воистину даже смерть лучше такой жизни. Поздно что-либо исправить. Единственное, что остается, – завещать драгоценную скрипку (в руках артиста добротная пила) тому самому обиженному Ротшильду. И останется на белом свете душа, которая помянет добром покойного гробовщика Якова.

Кама Гинкас объясняет, почему предпочитает пьесам прозу: «Во всякой пьесе всегда указано, кто говорит и что говорит. Режиссеру остается только «как». В прозе режиссер свободен». Чеховский цикл Гинкаса можно назвать «театрообразующим», ни на кого не похожая трилогия явно вызовет теперь вереницу последователей-подражателей.