Ольга Фукс «Расплата сразу после счастья»

Вечерняя Москва 14.02.1997

Расплата сразу после счастья.

О «Грозе» Генриетта Яновская мечтала долгие годы и даже однажды уже принималась ее ставить. Наконец ее мечта сбылась, только вряд ли сюда повалят школьники, мечтающие сэкономить время на чтении заданной пьесы. Тюзовская «Гроза» сделана для любителей театра авторского, незаштампованного, искреннего.

Генриетта Яновская и соавтор всех ее последних спектаклей Сергей Бархин выстраивают «Грозу» по вертикали, сузив до предела жизненное пространство и обнажив бездонную театральную высоту. Зрители (человек восемьдесят, больше не помещается) пристраиваются рядом с актерами на сцене. «Широкая» Волга упрятана в узкий водосточный желоб, по которому плавают игрушечные корабли со свечками. Дом белеет в углу, как изломанное крыло бумажного самолета. Зеркальные двери по обе стороны красиво лгут, что это пространство можно раздвинуть – нельзя, отсюда можно только карабкаться наверх, на смерть, в грозу. Здесь душевная вертикаль важнее бытописательства «темного царства». (Откровенно театральные приемы здесь не скрываются, а как будто специально выставляются напоказ: все и так знают, что гром в театре вызывают сотрясанием железного листа, дождь – специальным паром. А беспросветная российская дурь вроде «людей с песьими головами» здесь превращается в своего рода маленький карнавал.)
За такую «Грозу» Генриетте Яновской в советской школе наверняка влепили бы двойку за сочинение, настолько болезненно воспринимался любой шаг в сторону в понимании «Грозы». А между тем Яновская «прочитала» текст почти дословно, заменив только полусумасшедшую старуху на бесстрастных «людей грозы», да заставив Кабаниху ворожить, чтобы у Катерины с Борисом прошла эта напасть. Разве можно было представить себе Кабаниху, которая почти любит Катерину – любит по-своему, страшно, губительно, как только на Руси умеют. Кабаниха (Эра Зиганшина) предвидит судьбу Катерины (Юлия Свежакова). Может быть, когда-то в юности она тоже полюбила кого-то нездешнего, элегантного и ласкового, да сдержалась, зажалась в кулак, вцепившись в ненавистные моральные устои и выстояла. А эта дуреха сноха терпеть ведь явно не захочет , и конец ее Кабаниха предвкушает с каким-то кровавым восторгом и болью. А когда признается Катерина, Кабаниха чуть ли не защищать ее готова всем телом. Ноги ее мертвые целовать готова.
Разве можно было себе представить, что нежный Тихон (Игорь Гордин) по сути куда больше достоин любви, чем вежливый и безвольный Борис (Максим Виторган). Он брезгливо вздыхает всякий раз, когда ему приходится общаться то с тонкоголосой и очень впечатлительной Глашей (Арина Нестерова), то с заполошным святым Кулигиным (Игорь Ясулович). Для него и та, и другой – без различия – юродивые. «Я понимаю, все это наше, русское, родное, а все не привыкну никак». – пожалуй, единственное, что Борис говорит с убежденностью. Родное можно ненавидеть. Ненавидеть эту бессмысленную страсть унижать и унижаться, что постоянно обуревает дядюшку Дикого (Владимир Сальников), который самозабвенно демонстрирует всем зад как символ своего отношения к миру и также самозабвенно вымазывает лицо и руки грязью изображая раскаяние. Можно ненавидеть ту моментальную неизбежность, с которой расплата в этом русском омуте приходит сразу после счастья (да и было ли оно, это счастье?), когда первые же слова любви теряют свои смысл под мерными ударами капель о жестяное ведро, как будто сама судьба льет тебе холодную воду на затылок, чтобы постепенно свести с ума. Можно ненавидеть эту жизнь «на миру» (здесь все время кто-то безмолвно наблюдает с колосников). Можно тяготиться одержимой неуемной добротой механика-самоучки, мечтающего осчастливить человечество.
Только проглядел Борис тот нерастраченный запас невысказанной, немой, растворенной в самом воздухе любви, за что и получил под дых от Кудряша (Владимир Пучков), когда посмел предположить, что Катерина может побороть свою любовь и смириться. (Здесь вообще эмоции не сдерживают и руки распускают часто и жестоко: могут пинать шапку Кулигина, пока тот не свалится с высот своих грез на землю, не ткнется лицом в грязь, здесь могут отхлестать платком по лицу: не будь таким добрым – жизнь добрых не щадит.)
Такие, как Катерина не живут долго. Они как поэты знают свой финал и жизнь свою тратят быстро и цельно, не размениваясь и не требуя сдачи. Дебютантка Юлия Свежакова, которую Яновская оберегала от ролей типа «кушать подано», чтобы показать ее в «Грозе» как свой главный козырь, играет тот тип сильной и цельной натуры, которая улыбается жизни во что бы то ни стало. И чем сильнее жизнь бьет ее, тем ярче ее улыбка, а слезы льются где-то там внутри, недоступные чужому глазу. И чем светлее и убежденнее звучат ее последние слова, тем тяжелее оставаться без нее нам. И только вконец измученный Тихон, глядя в мертвые глаза Катерины, спросит ее нежно и очень спокойно (с такой интонацией мать говорит с выздоравливающим ребенком): «Хорошо тебе, Катя?». С этим невыносимым горем ему будет жить и спокойнее, и привычнее.