Роман Должанский «Душевые мытарства»

Коммерсантъ 02.11.2009

Московский театр юного зрителя показал премьеру нового спектакля Камы Гинкаса «Медея». Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.

Декорацию Сергея Бархина зритель видит, едва переступив порог зрительного зала. Оформление сцены практически не меняется на протяжении тех двух часов, что идет спектакль, поэтому уходишь с него с чувством, «считанным» с декорации уже в первые минуты. Это мир, переживший катастрофу. Когда-то здесь, видимо, была огромная ванная комната, или кухня, или они вместе. Но густо-синий кафель полуосыпался, все вещи не на своих местах, вода из крана льется как попало, целый бассейн на полу налился. Не война причиной разрухе — стихийное бедствие, извержение неведомого вулкана: расплавленная горная порода когда-то прорвала стену и потом застыла бесформенными уступами — лестницей, ведущей в никуда. Здесь и живет Медея.

Природа давно успокоилась, а люди все еще бурлят. Мир разбит, лежит в осколках — его не описать одному человеку, не вместить в один стиль. Каме Гинкасу понадобились три автора, чтобы рассказать историю про страшную женщину, страдалицу и мучительницу. Во-первых, древний римлянин Сенека. Во-вторых, классик французской драматургии прошлого века Жан Ануй, в свое время не один мифологический сюжет переиначивший для людей новейшей эпохи. Наконец, Иосиф Бродский — вернее, его знаменитое стихотворение 1991 года «Портрет трагедии».

Тревожный вопрос о правомерности таких гремучих смесей оставим в стороне — студенту, может быть, строго бы указали на неактуальность метода литературного монтажа, но к знаменитому режиссеру, который сам себе поэтика, лучше прислушаться. За то, что на помощь призваны стихи Бродского, над иными бы просто тихо посмеялись. Но здесь, во-первых, актеры делают переходы между авторами весьма деликатными. А во-вторых, Бродский призван для благой цели — чтобы расписаться в неосуществимости замысла, обозначить дистанцию с жанром, чтобы подчеркнуть всем понятную невозможность в современном театре трагедии в чистом виде. Бродский союзник сомнительный, потому что опасный: перечитаешь две страницы — и никакого театра не нужно. Но все-таки — «заглянем в лицо трагедии».

У сегодняшней трагедии лицо актрисы Екатерины Карпушиной. Женщину по имени Медея она играет истово, беспощадно, хрипло, взахлеб, очень сильно — не только в смысле производимого эффекта, но в том смысле, что затрачивает на роль огромные силы. Она то рубит текст на отдельные выкрики, то почти поет его, то вдруг от него отстраняется, мечется между агрессией и кротостью. Медея — несчастное, для всех неудобное и непонятное существо, взыскующее иной жизни, хоть бы и ценой жизни. Как часто бывает на спектаклях Камы Гинкаса, по отношению к ней испытываешь одновременно и сострадание, и раздражение. У нее фатальное несовпадение с миром, завышенные к нему требования, ощущение собственной миссии и — неспособность вести обычную человеческую жизнь. Прежде всего — обычную семейную жизнь.

В сущности, спектакль Камы Гинкаса о том, что среди нас бывают люди, неспособные к обыденности, стремящиеся жить на разрыв аорты — и тем самым делающие жизнь окружающих невыносимой. Общественная «норма» явлена в спектакле в нескольких обличьях: во-первых, старая нянька в телогрейке (Галина Морачева), которой хочется просто подольше пожить на этом свете. Во-вторых, царь Креонт, точно обрисованный Игорем Ясуловичем,— похожий на идеолога Суслова функционер с пластиковой папочкой в руках; и в нем может проклюнуться что-то человеческое, но в столь изуродованных обличьях, что лучше уж не надо. В-третьих, Ясон — и он все расставляет на свои места.

Игорь Гордин отлично сыграл бывшего мужа главной героини, еще красивого, статного, но уже поседевшего мужчину, который появляется на сцене с тяжелыми пластиковыми пакетами, набитыми снедью из супермаркета. Он выбрал обычное земное счастье с другой женщиной. Лучшая, вернее, самая адекватная, сцена спектакля — когда Ясон и Медея, устало сидя на авансцене, подводят черту под своими отношениями. Двое бывших любовников, перед тем как навсегда расстаться, тихо, искренне и даже бесстыдно вспоминают былую страсть. «Медея — это приговор»,— объясняет он ей. Она в ответ не произносит «Ясон — тоже приговор», но за нее это делают актер и режиссер.

В общем, победил Жан Ануй, написавший интеллектуальную мелодраму. Спектакль у Камы Гинкаса в конце концов получился о разводе. Все остальное — понарошку, по привычке. Обычные театральные игры: пластмассовые пупсы, «дети» Медеи, которых она пытается утопить в бассейне; цирковой пролет героини над сценой в финале — вроде как в золоченой колеснице; шутки вроде объявления «народный артист России Игорь Ясулович» после страстного монолога Креонта. В театральном смысле, пользуясь словами Иосифа Бродского, «помесь тупика с перспективой».