Слава Шадронов «Я победила Россию»

16.01.2021

Интересуясь творчеством Камы Мироновича, я знаю, конечно, что когда-то Гинкас ставил Розова, Коковкина, Галина и даже инсценировал газетную статью журналистки Нины Павловой, если вспоминать знаменитый «Вагончик» — лично мне, впрочем, нечего вспоминать, я этих спектаклей не видел, а на момент премьеры некоторых даже не родился; «мой» Гинкас — это постановки по Достоевскому, Чехову, Пушкину в основном, хотя не только, и по Уайльду, и по Уильямсу… но все равно общий вектор понятен…; из новейшей зарубежной драматургии на ум приходит разве что американский «Ноктюрн» безвестного Адама Раппа и французские «Вариации тайны» полубульварного Эрика-Эммануэля Шмитта (Эдварда Олби я не считаю, хотя когда «Кто боится Вирджинии Вулф?» выпускали в МТЮЗе, автор еще был жив); а последним ныне живущим русскоязычным драматургом, к которому обращался Гинкас, кажется, до сих пор оставался Даниил Гинк, да и то как автор «К.И. из «Преступления» на основе сюжетной линии романа Достоевского (сын Камы Гинкаса и Генриетты Яновской, вскоре сменивший вместе со страной проживания и род деятельности радикально), и прошло с тех пор, между прочим, больше четверти века. Поэтому сам факт, что Кама Гинкас взялся за свежий опус тольяттинского автора Сергея Давыдова «Республика», как она в оригинале называется — несколько удивителен… И неожиданность не в том, что Гинкас для пьесы находит какие-то совсем уж новые, небывалые формальные приемы, а в том как раз, что типичные, характерные черты стиля Камы Гинкаса, узнаваемые интонации и жесты его актеров, прилагаются к материалу вроде бы из параллельной театральной реальности, уместному в театре.Док, ну в «Практике», на худой конец в МХАТе им. Горького — а в МТЮЗе менее предсказуемому, чем где-либо еще.

События пьесы 28-летнего Сергея Давыдова отсылают к 1990-му году как к отправной точке: Таджикистан, Душанбе, всеобщее воодушевление надеждами на перемены, возрождение, освобождение и т.п. быстро приводят к гражданской войне в республике (и во многих других, помимо Таджикской ССР, просто здесь речь предметно ведется о вещах очень конкретных), а фактически к геноциду русскоязычного населения, к вынужденной его эмиграции, вернее бы сказать, «репатриации», если б «историческая родина» принимала русских беженцев из Таджикистана чуть менее враждебно, нежели их настоящая, но за «своих» не признавшая «родина». С одной стороны, то есть, пьеса и как бы «историческая», и «социальная», злободневная, коль скоро затрагивает проблемы ксенофобии, миграции и т.п.; с другой, велик соблазн в спектакле Гинкаса по пьесе Давыдова увидеть больше Гинкаса, чем Давыдова — универсальные гинкасовские темы, сюжеты, идеи, которые я некоторое время назад пробовал очертить в статье для журнала «Вопросы театра»:

http://theatre.sias.ru/upload/voprosy_teatra/2018_1-2_93-112_shadronov.pdf

И действительно: персонажи Гинкаса, берется ли он за Достоевского или за Олби, непременно жаждут «переступить границу» — выйти за рамки дозволенного законом, обществом, моралью, наконец, природой… и, если угодно, Богом… Очевидно, что герои спектакля по пьесе Давыдова тоже границу пересекают и даже буквально — географическую, государственную; они, утратив прежнее благополучие (а русские в национальных советских республиках там почитались за привилегированный слой как по отношению к местному, кореннму населению, так и в сравнении с русскими, прозябавшими в России позднего СССР, изнемогавшей от дефицита), бегут из едва обретающего независимость Таджикистана, где стали «чужими», в «свою» страну, в Россию, где оказываются не менее чужими — типичный гинкасовский неразрешимый парадокс налицо… Перед заходом в зал «флигеля» зрителям выдают пледы с логотипом авиакомпании — может, просто других или получше не нашли, но хотя в начале спектакля и правда открывается окно на улицу (а нынче не май месяц и мороз будь здоров за окном), все-таки жизненной необходимости в том явно нет (ее, по крайней мере, еще меньше, чем в пледах на «Месяце в деревне» Егора Перегудова, где от постоянной сырости впрямь того гляди заломит кости…), но, возможно, есть целесообразность художественная, символическая: пересечь границу «по земле» герои не могут, Узбекистан не пропускает; они вынуждены лететь самолетом — а рейсы редки, и вылет связан с трудностями, с унижениями, с обязательными поборами; один из героев, Данил, работает в аэропорту прежде, чем сумеет уехать из Таджикистана, так что волей-неволей и публику театр «приглашает в полет», не обещая, впрочем, повышенной комфортности.

Театр Камы Гинкаса вообще неблагостный, некомфортный, даже если речь идет о мелодраме типа «Вариации тайны», а тут — о гражданской войне и о беженцах… Помимо трех основных героев, перебивающих и дополняющих друг друга монологами, в спектакле присутствует не предусмотренный драматургом четвертый, в программке обозначенный как «человек с кистью, камнями и лопатой» (Руслан Рафаелов): прежде, чем трое русских поведают, как они едва унесли ноги от таджиков, он, напоминающий отчасти таджикского либо еще откуда-нибудь приехавшего гастарбайтера-дворника (которых еще недавно в Москве были тысячи… сейчас, допустим, стало меньше в силу известных обстоятельств), на закрывающем окно щите красной краской — только что не кровью — напишет слово «Родина».

Для «русских» из Таджикистана «родина» тоже, понятно, выйдет «уродиной»: Ольга, бывшая работница минкульта Таджикской ССР (Виктория Верберг), после того, как брошенную в Душанбе квартиру вместе с домом разбомбили, окажется в России — в Тольятти (откуда и сам драматург родом) — без жилья, едва найдет работу; в чем-то полегче, видимо, устроилась Ярослава (Полина Одинцова), которой на момент развала СССР было 16 лет, вчерашняя школьница себя в России, похоже, нашла, но, как она выражается, «жить вообще бывает так трудно, холодно и невкусно… и это и значит как бы быть русским». Как ни странно, наиболее уязвимым, слабым и чуть ли не слезливым из троих кажется единственный мужчина Данил (Илья Созыкин), ему, чтоб продолжать рассказ, необходимо постоянно отхлебывать из чекушки. Рассказы, чего уж там, серьезные, страшные, местами с душераздирающими подробностями… — проломленные головы, выбитые глаза… ну да чего перечислять… Однако предметные и пластические образы, придуманные режиссером поверх текста — ярче и работают сильнее, чем журналистская точность и публицистическая острота описанных словами деталей: когда из открывшегося чемодана Ярославы рассыпаются гранаты (плоды, не оружие), или когда Ольга забирается в цинковый ящик, ее прикрывают там и словно до поры забывают о ее присутствии… (планировалась или нет, а возникает ассоциация с гробами из сопредельного с Таджикской СССР воюющего уже тогда Афганистана…) — режиссерским «ремаркам», на контрасте с прямолинейной суровостью материала, как обычно у Гинкаса, присущ сарказм, иногда доходящий почти до клоунады (хотя и заметно меньшей степени, чем по отношению к прозе Достоевского или Чехова — драматургия Давыдова, наверное, такого градуса «остранения» могла бы и не выдержать).

«Я победила войну, я победила Россию» — подводит предварительный итог своей «одиссеи» — на правах самой зрелой, и летами, и с точки зрения пережитого опыта, героиня Ольга; но жизнь героев, теперь уже в России — а возможно, это вовсе не конечный пункт их пути (ну да, и они тоже «по дороге в…») — продолжается, значит, продолжается и война; война каждого из них (и из нас) — за существование, за выживание; война, борьба, вражда стран и народов (и тут снова кстати вспомнить — а он и не дает про себя забыть — о «человеке с кистью, камнями и лопатой», который из «свой» страны тоже вынужден отправиться в «чужую» — еще недавно страна была одна, общая — чтоб элементарно прокормиться…); невозможно победить в этой войне; странствию, бездомью людскому — края нет, и это уже, при всей конкретике пьесы, выход на обобщения неизбежный; а измененное в итоге к премьере по сравнению с пьесой и даже с рабочим (изначально «Мы хотим домой» стояло на сайте) название спектакля «Где мой дом», в отличие хотя бы от «Кто боится Вирджинии Вулф?» — даже не риторический вопрос, предложение не вопросительное — без соответствующего знака в конце — но будто потерявшее синтаксически главную часть придаточное обстоятельства места: грамматика формально требует «присоединиться», приклониться — а по сути не к чему, некуда.