Вадим Рутковский «Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра»

coolconnections.ru
08.02.2022

Спектакль «Отец Сергий» в МТЮЗе – первое обращение Камы Гинкаса к Льву Толстому

Повесть об аристократе, постригшемся в монахи, потеряв веру в любовь и кумира, прочитана со сцены подробно и без привязки к царствованию Николая I: герои в большинстве своём носят современную повседневную одежду. Страдания непреходящи, кто бы ни сидел на русском троне
Спектакль посвящён памяти Сергея Бархина, художника, с которым Кама Гинкас постоянно работал вплоть до 2019-го: их последней совместной постановкой стала «Кошка на раскалённой крыше», в 2020-м Бархин умер.
Художник «Отца Сергия» Эмиль Капелюш построил разом и парящую, и бесповоротно приземлённую декорацию.
Доски вырываются из наклонного деревянного пола и вздымаются шестами; на нескольких в самом верху – словно из ветоши сотворённые фигуры святых; нет правды и гармонии на земле, но нет их и выше?

Герой Толстого – блестящий молодой повеса, князь Степан «Стива» Касатский, жених графини Марьи Кротковой, переживает личную катастрофу: в одночасье разочаровывается и в любимой, и в кумире, узнав, что невеста была любовницей императора Николая Павловича. Касатский уходит от света, принимает монашеский постриг и становится отцом Сергием. О его житии – искушениях, странствиях, славе целителя, которая тяготит, и несбыточной попытке вымолить прощение у обижаемой в детстве Пашеньки – текст, написанный Толстым с почти хроникёрской беспристрастностью. И спектакль Гинкаса, поставленный без морализаторства, но с внятными акцентами. Я не про вызывающее определение, которое в программке получает осаждающая Сергия «массовка»: «офисный планктон, а также толпа, жаждущая чуда».

Негладко на бумаге, однако на сцене люди, отвлекающие отца от молитвы, выглядят отнюдь не как сонм раздражающих вульгарных кликуш-приставал; люди как люди.

Кажется, что замечание про «планктон» ввернул сам заглавный герой: Гинкас и отличный молодой артист Максим Виноградов рассказывают не о смирении, о гордыни, ведущей Касатского всё дальше и дальше от искомого покоя.

Постановки на большой сцене Гинкас чередует с работами в камерном пространстве; «Отца Сергия» он превращает в многонаселённый театральный блокбастер, заряженный энергией молодых артистов; не зря в программке есть ремарка «все поют, а барышни танцуют». Тихий, похожий на сновидение пролог (растолковано оно будет в финале) обрывает молодецкий хор: «Давным-давно, давным-давно, даааавным-давно» (Тихон Хренников, «Гусарская баллада»; контрастное музыкальное начало спектакля, построенном на точечном использовании духовной музыки Канчели и Шнитке). Игорь Ясулович едва заводит свой негромкий рассказ, как его прерывает очередной куплет: «Влюблённым море по колено…». И проза Толстого также жадно расхватывается молодыми артистами на реплики – ни рискну спорить, но, кажется, впервые Гинкас прибегает к такому решению, напоминающему метод Марины Брусникиной.

«Отец Сергий» – это хоровое исполнение трагедии.

Игорь Ясулович в роли игумена Пафнутия – почти бессловесный наблюдатель, взирающий на шумное грядущее поколение словно из иных миров; впрочем, не известно, достиг ли он того просветления, которого жаждал Сергий; его молчание можно трактовать и как вечное молчание Бога.

Кстати, самой эффектной сценой спектакля становится эпизод пострига:

церковный ритуал становится ритуалом театральным; каждому свой храм.

Вместо же пальца, который Сергий отрубает себе, борясь с соблазном, исходящим от весёлой разведёнки Маковкиной (в программке героиня Илоны Маковкиной названа «ужасной» совратительницей»), на покатый пол отлетает деревянный сучок. Здесь боли меньше, чем во многих «бескровных» сценах, среди которых выделяются исцеление болящей купеческой дочери и встреча с Пашенькой (Евгения Михеева). У Толстого это – намёк на относительный хэппи-энд; Гинкас сознательно лишает спектакль какого-либо определённого финала. Последними словами становится абзац «Он часто, находя в доме Евангелие, читал его, и люди всегда, везде все умилялись и удивлялись, как новое и вместе с тем давно знакомое слушали его», который Виноградов произносит с мучительными цезурами, навзрыд. Спектакль словно обрывается, растворяется на бесконечной дороге, по которой и Сергий, и Пафнутий уходят в темноту.