Зоя Бороздинова «Атом театра»

«Экран и сцена»
28 февраля 2019

Одноактная комедия Мольера “Брак поневоле” кажется идеальным материалом для студенческого спектакля: небольшая по объему, она наполнена движением, остроумными диалогами-перепалками, пространными абсурдными монологами и яркими несуразными персонажами. От первой постановки режиссера Александра Плотникова в Московском ТЮЗе ожидаешь именно этого – фарса, протиснувшегося между комедией дель арте и высокой комедией.

В крошечную белую коробку сцены, с извинениями пробираясь мимо первого ряда плотно рассаженных зрителей, входят двое рабочих. Уносят часть декорации. Аккуратно закрывают дверь. Свет гаснет. Еще не успев начаться, спектакль заканчивается, сюжет остается в прошлом, дальнейшее превращается или в постскриптум к мольеровскому тексту, или в очередную его репетицию. Что, по сути, одно и то же – круг замыкается.

Три молодых актера оказываются внутри этого странного пространства, где совсем простые вещи вдруг начинают казаться значимыми, скромный этюд про червяка вызывает живой интерес, а банальная ситуация наталкивает на серьезные размышления. Так работает театр: попадая сюда из обыденной жизни, извне, все увеличивается в размерах, становится иным – не-обычным. Эту волшебную особенность режиссер прекрасно чувствует: форма, придуманная Александром Плотниковым, – разложенный, разъятый, расщепленный на самые мелкие составляющие театр. От исполнителей требуется ювелирная работа: разобрать и собрать заново. Вот актер прямолинейно сообщает, что никакой он не Жеронимо, а Илья Смирнов, и перечис-ляет свои роли. В другой же сцене – в шапочке лыжника и просторной рубашке – сыплет софизмами из мольеровского текста, изображая философа. Вдруг в его речах проскальзывают русские имена, а в руках появляется банка соленых огурцов. Теперь это фарс. Разрушение традиции не сопровождается злым смехом, здесь видна страсть к игре – со всем, до чего дотянется фантазия. Привычные категории теряют свое содержание. Пространство может увеличиваться за счет зрительного зала или обрезаться невидимой четвертой стеной. Актеры могут играть одного и того же персонажа по очереди или одновременно. Возлюбленная, о которой говорят с придыханием, является в виде вешалки с платьем и шляпой. Линейная хронология рассыпается на бесконечный ряд мгновений, разностильных эпизодов. Порой невозможно разобраться, кто есть кто, когда, где и с кем происходит действие, все зыбко, шатко и почему-то очень смешно. Молодой режиссер будто прощупывает возможности, ищет пути, определяет сложности.

Но бесконечно расщеплять нельзя, что-то должно остаться в итоге, в сухом остатке – и таким атомом театра оказывается Сганарель. Тот самый необходимый герой второго плана, верный друг вечного Дон Жуана, маска слуги, имя нарицательное. Мольер заставляет своего персонажа, уже достигшего солидных лет (в пьесе ему 52, в спектакле 637), жениться на молоденькой кокетке. Для героя брак происходит поневоле, сюжет его длинной сценической жизни делает новый оборот. Точнее, пытается сделать – и этому насилию Сганарель упорно сопротивляется. Он сражается за собственные чувства, за внезапную влюб-ленность, за нежность к юной девушке, за себя самого. Андрей Максимов играет театрального персонажа, осознающего себя театральным персонажем, гордящегося этим и страдающего тоже – от этого. Неважно, чем достигается его удивительное для дебютанта мастерство, что там под толстым слоем грима, за красным носом на веревочке, в выбеленных волосах – русская психологическая школа? эксцентрика Константина Райкина? уроки Славы Полунина?

Никто не может дать Сганарелю внятный совет: стоит ли жениться? Его постоянно сбивают с толку, заводя в странные псевдофилософские дебри, путая, обводя вокруг пальца (и в буквальном смысле тоже). А он вопрошает и вопрошает. Тут уже не Мольер, тут Беккет с его героями, не способными даже построить диалог. Недаром, разорвав помолвку и впав в депрессию, Сганарель накинет на шею веревку и привяжет ее к деревцу. В ожидании Годо.

Весь театр, то есть театр вообще – брак поневоле, где смысл продиктован союзом автора и режиссера, а персонажи вынуждены подчиняться. В этом отношении режиссерский театр ничем не лучше литературного. Но если даже этот брак не по сердцу и против него постоянно вспыхивает бунт, то любовь в его основе – все равно самая настоящая, всерьез.