Марина Зайонц «Луч света в светлом царстве»

Общая газета 20.02.1997

Что ни говорите, настойчивое желание сегодня поставить «Грозу», скажем мягко, удивительно. Несмотря на то, что чудеса, творимые режиссёрами с классическими текстами, в наши дни способны поразить только совсем уж наивного зрителя, всё равно – удивительно. Эта несчастная пьеса Островского, до смерти избитая ревнителями всеобщей грамотности, казалось, навсегда погребена под грудой словесных и сценических штампов. Однако Генриетта Яновская уверяет, что лет 30 мечтала поставить именно «Грозу». Всё никак не решалась.
Ключевую фразу Добролюбова, от которой тошнит всякого школьника, хотя и бывшего, — «луч света в темном царстве» — даже и писать неловко, её вспомнят все рецензенты разом. А Яновская ставила спектакль совсем о другом. Только вот треклятый «луч света» у неё, как ни смешно, всё-таки есть. Вы, может, не поверите, но это и вправду Катерина. Её играет совсем юная дебютантка Юлия Свежакова.
А вот дальше всё пойдёт не по правилам, как не по правилам придумана эта роль. Вместо унылой трагической героини – улыбающаяся девочка с рыжими косичками. В ней нет ни протестующего, ни поэтической раздумчивости. Говорливый, ласковый ко всем, отчаянно безрассудный ребёнок, в котором так мучительно и так опасно рождается женщина. Наверное, её полюбят не все. Слишком много великих образцов, с которыми Свежакову непременно примутся сверять известно в чью пользу. Но вот какая странность: о Катерине в пьесе говорят, что у неё от лица свет идёт, и слова эти(впервые на моей памяти) не звучат банальной литературной красивостью, а загадочным образом реализуются с чисто детской буквальностью. Свет на самом деле идёт, а как это происходит, Бог весть. На то оно и есть чудо, чтоб не всякий мог его разгадать.
Ещё одна новость – в спектакле много смешного. Что, конечно, удивительно, поскольку речь идет о страданиях и смерти. Впрочем, удивительно до тех пор, пока не поймешь, что именно смех убивает столь ненавистные с детства штампы. Чтобы очистить, освободить облепленные комментариями и интерпретациями слова и фразы, Яновской пришлось немало потрудиться, но в ответ они открылись ей навстречу с редкостным простодушием. Простодушие и открытость героев этой «Грозы» чисто русские. Что как раз совсем не удивительно, ибо это – Островский. Самый национальный, народный и бытовой наш драматург. Быта, впрочем, в спектакле нет совсем. Зато именно сейчас, когда патриотизм стремительно входит в моду, а лучшие государственные умы лбами об землю бьются, чтобы выдумать национальную идею, в ТЮЗе демонстрируют такое понимание этой самой идеи и такую любовь, каковые возникают только в том случае, если речь идёт о семье, о доме – одном на всех, пусть и с прохудившейся крышей.
Публика (помещается человек 80, не больше) сидит на сцене, белый тряпичный кусочек этого дома с прорезанными окошками натянут и над ней тоже ( художник Сергей Бархин). Зрителей и актёров разделяет Волга – жестяной водосточный желоб, в который на наших глазах наливают воду. Волжский простор ограничен кирпичными стенами, о них может сколько угодно биться девочка, которой всё ещё снится, что она летает. И только вверх, под колосники, всё открыто и все доступно. Вместо обрыва — немыслимой высоты лестница, по которой стремительно скатывается навстречу гибели Катерина. Расставлены листы железа, их изредка трясут, чтобы изобразить грозу. И гроза тут никакая не метафора и не угроза, так – электричество, как уверяет Кулигин (Игорь Ясулович)
«Темного царства» в спектакле нет, и не надейтесь. Дикого (Владимир Сальников), например, отчаянно жалко. И не самодур он вовсе, а просто придумал себе роль отверженного героя – так и ходит, не умея снять маску, маленький, толстый клоун. Тоскует от чего-то, знаете ли. И Марфа Игнатьевна Кабанова (Эра Зиганшина) не монстр какой-нибудь, не деспот. Просто мать, которая хочет, чтобы в доме был порядок, мир да любовь. Детей любит до безумия, и они её тоже любят: нотациями и поучениями не тяготятся, знают их наизусть и воспринимают любовно. Она – мать, ей положен. Хорошая была семья, крепкая, весёлая, пока не случилось это несчастье. Как же может мать простить этой девочке, которая вместо детей цветочки в садике растит, что она на дух не выносит её сына? Бедный Тихон (Игорь Гордин) совсем не тряпка и не безвольный лопух какой-нибудь. Он не от матери в город бежит, а от жены: «Какой ни есть, а я всё-таки мужчина». И неловко, и стыдно ему, и понять невозможно: за что? На людях Марфа Игнатьевна, Кабаниха, говорит то, что текстом Островского положено, гнев всяческий на девочку насылает, а сама тайком в книгах роется, ворожбу, отворот шепчет – чтобы никогда раб божий Борис с рабой божьей Катериной не встречались. И когда приносят Катерину, из Волги выловленную, не может сдержаться, платком ей ноги вытирает, укутывает, слез совсем уже не стесняясь.
И не виноват никто. Так бывает – судьба. Конечно, несправедливо, что об актёрах мною написано мало или вообще не написано. Ведь тут, удивительный случай: понравились все. И главные исполнители, и те, кто играл вовсе без слов. Думаю, что редкую ныне радость существования компанией они ощущают сполна и понимают друг друга с полуслова. А больше ничего и не нужно спектаклю, где ирония и боль бесстрашно соседствуют друг с другом и всё время пересекаются.
Верный общий тон и точный режиссерский расчет. И семейная драма, которую так соблазнительно назвать всего лишь простой историей, сама собой поворачивается к самому что ни на есть глобальному в нашей общей жизни.