Инна Кулишова «Пробиться к чистой ноте…» | МТЮЗ / Московский Театр Юного Зрителя

Свободная Грузия 09.10.2002

Фестиваль «Сачукари» подарил тбилисскому зрителю шедевр Камы Гинкаса «К.И. из “Преступления”». Главную — и практически единственную — роль исполняла покорившая Россию и Европу Оксана Мысина.

Есть актеры, которые просто сгорают на сцене и умирают — на ней, вне сцены, не выдерживая высокого напряжения. Сердцу дается свыше тысячи вольт; такой постоянно действующий и внезапно «срабатывающий» электрический стул… Инфаркты, инсульты… Живут на высшем эмоцинальном и нервном пределе. Им бы хоть иногда, хоть немного отдохнуть.

А есть такие, кто может умереть только оттого, что не играет. Неизлечимая болезнь. От выключенного напряжения? Нет… Просто они не совсем люди… Они кентавры. Слитые со сценой. Нет — это одно целое. Одно! Отнять что-то из этого — значит вырезать жизненно важный орган. Без которого дальше жить не просто не имеет смысла, а невозможно.

Оксане Мысиной, в принципе, больше и нельзя никем быть. Никем, точнее, она больше быть не сможет. Вопроса «если бы ты не стала актрисой, кем бы ты стала» для нее не существует. Да, была Гнесинка, игра на скрипке (что потом отлично использовал в спектакле Кама Гинкас), но… «Без театра я жить не буду!» — однажды заявила она, обозначив все свое существо и существование. Актриса Божьей милостью. В разговоре, в движении, в общении, в образе жизни и образе мыслей. Актриса, потрясающе искренняя, а значит и истинная, на сцене, вся состоящая из острых иголок эмоций, чувств, ощущений, нервов, вдохновения, профессионализма, открытости миру и человеку… Она живет в определенной тональности, неуловимой, потому что актерской, и на постоянном изломе. Изломе, который на сцене ей, а значит и зрителям, приносит очищение.

— Вы знаете, — говорит Оксана, — я скажу только так, что когда я не играю «К.И…..» — вот сейчас я после отпуска начала играть — я чувствую, как у меня тяжелеет душа, черствеет тело. Появляется ощущение тяжести, даже более… есть ощущение… как бы это сказать…благополучия. Человеческого, которое меня смущает и пугает. Как художника.

После «К.И…..» я всегда как будто умываюсь… Очищаюсь. Как будто я прокачиваю в себе все регистры. И у меня какое-то обновление начинается.

Все верно. Настоящий творец не может жить в благополучии души. Слишком многое разбужено. В душе поэта, писателя, музыканта, режиссера, актера и т.д. бродят чудовища, демоны, ангелы, призраки… Они теребят постоянно. Они открывают глаза на видимое и невидимое. Обостряют все ощущения. Мучаться в жизни, чтобы творить… А творить — счастье.

— Этот спектакль… Для меня это даже не спектакль, но какая-то проверка: актриса я или нет….Каждый раз в течение спектакля у меня иногда бывает такое желание уйти со сцены и вообще больше никогда не возвращаться в эту профессию.

Самое интересное, что подобное желание только подчеркивает одаренность этой актрисы. Именно так, зыбко и остро воспринимая свой дар и жизнь, которая, по словам О. Уайльда, «подражает искусству в гораздо большей степени, чем искусство подражает жизни», можно почувствовать всем существом значимость и ценность (не цену!) того, что есть. Любому нормальному человеку хоть раз да приходила в голову мысль о самоубийстве. Это проходило, и на жизнь возникал более свежий и живой взгляд. Тем более это касается людей искусства. Да и как можно закостенеть и перестать сомневаться в себе! Желать уйти из жизни, из профессии, а в случае Оксаны из себя, можно только тогда, когда каждой клеточкой чувствуешь необходимость, неизбежность и масштаб данного! Потому что всегда сомневаешься в точности и живости попадания. И ведь при этих сомнениях точность практически гарантируется! Свет не всегда понятен и виден, если нет тьмы. «В проблеске гениальности видишь свою бездарность», — заметил Станислав Ежи Лец.

— А иногда, когда преодолеваешь это ощущение, понимаешь, что нет, надо все-таки этим еще заниматься. Спектакль сочинен Гинкасом так, что он разрушил четвертую стену, которую Станиславский построил, и нас бросил. Бросил человека в охапку к зрителям, да? И с одной стороны, зритель для меня — это такая клетка с тиграми, в которую меня бросают, и я не знаю, что, как — как он отреагирует: или он мне плюнет в лицо, или откроет свое сердце. Этого никто не знает. И вот на такой опасной грани и существует спектакль. И моя героиня существует.

Сама Оксана, кажется, существует на такой грани. В ней, как она говорит, «поселилось трагическое восприятие жизни». Однажды, желая взять у нее интервью после спектакля «К.И…», московская журналистка зашла за кулисы и застала ее плачущей — «так высоко было пережитое на сцене напряжение».

Странная штука жизнь… Только вслушайся в нее, вдумайся, и поймешь, насколько все связано, значимо. Наверное, именно поэтому ничему нельзя придавать чрезмерного значения. Да, любая случайность — неосознанная закономерность. Звено в какой-то цепи. Стоп! Вслушаемся хотя бы в это слово: «случайность»… Улавливается что-то сходное с-луч-ом. Конечно, луч! Выхватывающий из тьмы с ее неопределенными очертаниями что-то очень ясное и четкое, высвечивающий что-то очень важное и необходимое — неожиданно, но верно! Оксана Мысина. Мысина… В ее фамилии ударом — а не ударением — молнии блеснуло слово «мыс». Мыс, край, предел, за которым… Что? Дальше — океан. Мыс, вдающийся в бесконечность.

Она точно воплотила замысел режиссера, не «умершего в ней», и сама не растворилась в нем; и этот кентавр «актриса-режиссер» является тем «гением, смертником, камикадзе», который, по словам современного поэта Ивана Ахметьева, «таранит четырехпалубный крейсер бесконечности».

Спектакль поставлен в 1994 году. Рассчитан на 52 места. Во время действа, разыгрывающегося в двух комнатах, из которых одна совершенно белая — Гинкас вообще любит черный и белый цвет — зритель становится его участником, поддается на провокации, смеется, плачет, поражается не только исполнительнице главной роли, но и игре трех великолепных детей Романовых. Спектакль потрясает всех без исключения! Из французской прессы: «Актриса покоряет публику, даже ошеломляет. В театре редко можно увидеть подобную внутреннюю самоотдачу». Жан- Пьер Леонардини “Юманите”»

— Причем Гинкас меня заставляет играть на языке страны, куда мы едем. Мы ездили во Францию, на Авиньонский фестиваль, играли 10 раз подряд каждый день, и я выучила французский вариант, 20% по-французски все это играла. В Германии — немецкий вариант, причем я ни слова, ни бельмеса по-немецки не понимаю. В Финляндии он стал меня стыдить: «Как, вы не выучили хотя бы две-три фразы?! Хотя бы четыре фразы! Но вы же можете, пока мы здесь… У вас полтора дня осталось. Неужели вы не можете выучить?» И я там… «Танне, танне, олька тува» (Смеется….) Что-то такое где-то на руке себе записывала…Ночами не спала. Выучила эти финнские слова. И удивительно, что, в общем-то, этот спектакль не нуждается в языке особенном. Даже в Финляндии нам Гинкас говорил: «Приготовься, финны жутко не эмоциональные, они закрытые, они холодные, не будут ни реагировать, ни плакать — ничего не будут, приготовься к худшему…» Вы знаете, они так рыдали, у них такой был прорыв! Эмоциональный. Мы сыграли 8 спектаклей, которые были запланированы, а потом из Министерства по просьбам зрителей пришли к нам и сказали: «Вы выдержите еще хотя бы 4 раза? Сыграйте! У нас хотят прийти второй, третий, четвертый раз…» Люди приходили, чтобы выплакаться. Видимо, у них не было где-то другой возможности вот так вот хором вырвать из себя то, что они в себе держат. Ведь в Финляндии самый большой процент самоубийств. Причем люди, в общем, как бы по сравнению с нами в порядке. Обеспечены внешне и так далее.

— Оксана, Ваша мама видела этот спектакль?

— Да, моя мама это видела.

— Она выдержала?

— Да, она видела два или три раза. Больше она не выдержала (засмеялась).

— Как Вас хватает?

— Я ж говорю, если б его не было, я, может быть, превратилась бы в толстую тетеньку.

— Вообще сердце не разрывается у людей на спектакле? В обморок не падают?

— Было несколько раз, когда люди в рыданиях убегали, потом возвращались на поклон, просто когда не могли уже больше это вынести…

Мы беседуем о спектакле, который закончился час назад. В том же белом зале… Еще не высохли слезы… Еще не прошел шок… Но актриса успела переодеться, и лицо у нее все время какое-то просветленное, проясненное.

Оксана говорит, и вдруг понимаешь, что интересно не только то, что она говорит, но КАК это происходит. Ощущение того, что ты пробита, буквально пробита ее интонацией, ее продолжением существования именно как актрисы — невероятно!

Она рассказывает о своей героине и повторяет вновь и вновь ее фразы…

— «Вы меня понимаете. Да? Вы же понимаете, да? ОНА НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЕТ!» (Оксана почти кричит… Ее интонация сбивает с толку.. Это же не интервью! Спектакль не закончен, он продолжается сейчас, еще, всегда — не зрелище, а действо, напряжение, вдохновение, эмоции. Она говорит, эмоционально продолжая спектакль). «Эти люди не понимают ничего!!!» (В пустом белом зале, где только что, какой-то час назад сидели люди… А она все еще пытается докричаться. Она не просто играет, она живет.) «Потому что они не…» (обрыв, выдох…) «Ты же… ты не обидилась, да, что я сейчас так на тебя орала? Нет? Нет ведь?» (голос почти переходит на шепот…) «Мы же с тобой поняли друг друга все равно?» (Стоп, погодите, это же не ко мне! Это же к человеку вообще. Это же спектакль идет, а не интервью, это же напротив меня сейчас сидит актриса, потрясающая актриса, взволнованная, все еще переживающая свою роль, женщина, разбитая жизнью, но не покорившаяся, не ноющая — ах, да это Катерина Ивановна, а не Оксана! Но минутку…Это же спектакль, его поставил Гинкас, «Преступление…» написал Достоевский, сценарий Даниила Гинка, сына режиссера…) «Да что они смотрят на меня, не надо меня жалеть! (стучит кулаком). Не надо на меня вот так смотреть!» (Или это все же интервью? Или нет? Кто сидит передо мной? Кто я? Кто все мы? Кто такой человек вообще? Что мы делаем? Что мы творим? А дальше Оксана продолжает как ни в чем не бывало ….. Мы возвращаемся к рассказу, к беседе) — Вот это все вот, да? И когда мы играем где-то, где люди не говорят по-русски, я там сама себе перевожу. То есть я играю по-русски, а потом понимаю, что (в ладоши хлопнула с досады) ни хрена не поняли!И тогда начинаю им (все это говорится в полубеседе, в полуроли, это все не выходя из того желания продолжить задержаться на взлете чувств, желания докричаться до ближнего и дальнего) как дуракам, объяснять это все … «Ну врубился, да? Ну все. Проехали… Ничего не понял…»

Как дуракам объясняет не актриса. Не режиссер. А К.И., то, что в нее вложено актрисой и режиссером. (Про то ли это, о чем писала Цветаева? «Мне безразлично на каком/Непонимаемой быть встречным».) И все включается в игру.

— Люди искусства, с одной стороны, намного более уязвимы, ранимы, чем, условно говоря, сидящий кто-то там, по ту сторону четвертой стены, а с другой стороны, не являются ли они более стойкими к восприятию жизни? Вроде и умираешь от остроты и негармоничности всего, но при этом и душа более пластична, и мозги более гибкие, оттого возникает какая-то восприимчивая стойкость. Что Вы скажете про актеров?

— И то, и другое. И нас можно убить без слов, одним взглядом. Самое страшное, мне кажется, — это цинизм в нашей профессии. То, что убивает искусство — это цинизм. А если нет этого, то можно ругаться, кричать — все, что угодно, но ради того, чтобы пробиться к какой-то чистой ноте, к какой-то настоящей, живой, сегодняшней, чтобы звезда, которая над нами светит сейчас, чтобы она услышала и сказала: «Вот да, вот это вот так должно быть сегодня!»

— Для Вас творчество — это молитва?

— Вы знаете…гм…это, конечно, очень интимная вещь… Я не считаю себя религиозным человеком, но я верующая. И мне кажется, что это две разные вещи. Я крещусь перед сценой всегда. Я крещу свою лестницу, комнату и себя. А в церкви у меня почему-то другое ощущение. Здесь это мое, вот тут я знаю, за что молюсь. А еще я продолжаю верить в человека. Я считаю, что все от нас зависит. Всегда. И если мы делаем вид, что от нас ничего не зависит, мы неправы. Мне кажется, что мы сами вокруг себя формируем то пространство, в котором мы существуем. Или мы притягиваем к себе хорошее, или плохое. Все-таки мне кажется, что надо самому создавать себя, свою жизнь, а не надеяться на то, что твоя судьба куда-то тебя выведет.

«Не закостенеть, но и не размякнуть, оставаться на посту, но и не стоять на месте, быть гибким, но несгибаемым, быть львом, но не звереть, не быть ни односторонним, ни двуличным — как это все трудно!» — писал Станислав Ежи Лец.

Оксана это может и смогла. Она живет разбуженная, и будит нас. Она пробилась к чистой ноте.