Нина Цукерман «Их жернова затормозить я не могу»
Арт-журнал ОКОЛО
19.01.2025
Камеры в театре последние годы воспринимаются как нечто абсолютно обыденное, тем более у Петра Шерешевского, который совсем редко без них обходится. Но в «Улитке на склоне» МТЮЗа (премьера состоялась 17 января) работа с ними даже по его меркам выглядит изощренной и очень разнообразной.
На сцене очень непросто воспроизвести фантастический мир — камеры и экраны как раз дают возможность из самых простых предметов создать своеобразное пространство Аркадия и Бориса Стругацких с его странными, порой отвратительными существами. Сделано это до предела просто, как будто в детской игре. И как раз это очень впечатляет — можно увидеть сходство того, что есть в каждом доме, и фантастического (художник — Анвар Гумаров): «лес был как рыхлая губка» — на экране мы видим малоприятную мокрую половую тряпку; сам Лес — советское шерстяное одеяло, которое есть, кажется, во всех домах; искаженные лица получаются с помощью банальной банки с водой; муравьи, которые изображаются спичками; дым — на соду выдавливают сок из лимона (!) и т. д. Это именно не заранее подготовленные подсъемы, а изображения, создаваемые камерой на наших глазах, и такое «обнажение» приема только усиливает любопытство — помимо атмосферности еще интересно наблюдать, как в разных частях сцены, казалось бы, из ничего возникают эти образы.
Пётр Шерешевский также использует свой любимый прием — игру с масштабом, когда либо макет декорации, снимаемый на камеры, становится как будто полноценной декорацией (зрителю надо лишь в своей голове совместить антураж, видимый на экране, с самим действием на сцене), либо когда маленькие предметы и детали с помощью видео (и увеличения в разы) становятся крупнее и важнее полноразмерных. Например, по сюжету Перец (Дмитрий Агафонов) стоит на краю обрыва — актер сидит на обычном стуле, а на экране мы видим, как на краешке стакана с чаем, из которого только что пили братья Стругацкие (Сергей Волков, Антон Коршунов) сидит крошечная фигурка человека. В этой параллели и смене масштаба есть одновременно и ирония, и щемящее чувство от того, что нечто настолько хрупкое сталкивается с не самым приятным миром. Удивительно, как такая работа с экранами разнообразит декорацию, которая не особо-то и меняется во время спектакля. Здесь возникает контраст между узнаваемым советским интерьером (писатели А и Б отдыхают и пишут свой роман в санатории в шестидесятые, они постоянные участники действия, то наблюдают за ими сочиненным сюжетом со стороны, то ассистируют в создании тех самых образов как главные вдохновители этой «игры») и вымышленными образами. На сцене — советские койки-кровати, красные дорожки, которые были в любом отеле/санатории, такая узнаваемая буфетчица (Марина Зубанова); а на экранах — фантасмагория — создаваемая, правда, с помощью этих же советских предметов.
Впрочем, понятно, что фантастичность первоисточника — не главная проблема в переносе текста Стругацких на сцену. «Улитка на склоне» — очень сложно-устроенный роман, с не самым внятным сюжетом и посылом (изначально из-за цензуры даже была опубликована лишь половина книги). По-моему, это и есть главная проблема спектакля (инсценировку, как обычно, писал сам Пётр Шерешевский — под псевдонимом Семен Саксеев) — при всей атмосферности он распадается на отдельные сцены и выглядит очень неровным. Например, второй акт, более «реалистичный» — это слово очень условно в данном контексте, но в нем меньше фантасмагории и больше советских реалий — провисает и как будто выбивается из потусторонней атмосферы, так хорошо державшей напряжение все первое действие. В спектакле явно два главных героя — Перец и Кандид-Молчун (Илья Созыкин). Самая простая интерпретация — это сравнение двух стратегий выживание в этом фантастическом (фантастическом ли?..) мире. Перец мечтает изучить Лес, куда его не пускают (правда, и уехать его тоже не отпускают); Кандид мечтает уехать отсюда.
Результат — Перец, тихий интеллигент в очках, извинившись за свое поведение (актуальная ныне сцена — кто только у нас не извиняется последнее время), в конце вдруг становится безумным начальником, выдвигающим безумные предложения: то ли в шутку, то ли власть правда свела его с ума, но самое важное — подчиненные с азартом подхватывают эти безумие. Кандид пытается бежать, но сталкивается со странными персонажами из прошлого (кисейные барышни в красивых шляпах, абсолютно абсурдно смотрящиеся в этих реалиях), которые, самое страшное, управляют настоящим. И кульминация (он же — финал) — его монолог «их жернова затормозить — я не могу, когда людей считают животными». Очень важное высказывание — правда, эта мысль возникла, к сожалению, лишь в самом финале.
Поэтому и спектакль производит такое фрагментарное впечатление — важное в нем, безусловно, сказано, но зрителю во многом самому приходится соединять эти отдельные эпизоды/смыслы воедино, а в спектакле главной становится атмосфера потусторонности, вызывающая тревожность и брезгливость. P.S: лучше идти хоть немного подготовленным — как и первоисточник, спектакль не очень лёгкий для понимания.
Назад