Ольга Фукс «Пронзительные сумерки»

«Театральная афиша»
18.12.2015

Как Раскольников на место преступления, Кама Гинкас возвращается к роману Достоевского в третий раз: его трилогия по «Преступлению и наказанию» растянулась на 25 лет. И каждый раз он, как геолог, разрабатывает новую сюжетную «жилу» романа – когда-то линию Раскольникова и Порфирия Петровича («Играем «Преступление»), затем линию Катерины Ивановны («К.И. из «Преступления» играется уже 20 лет) и, наконец, линию Свидригайлова, который общается и прощается с братом и сестрой Раскольниковыми, перед тем как отправиться «По дороге в…».

И снова нас приглашают войти в маленькую белую комнату, которую можно было бы назвать уютной, а атмосферу – интимной, если бы не пронзительный безжалостный белый свет (здесь бывают и сумерки, и полумрак, но они тоже безжалостные), – лабораторию по препарированию душевных переживаний, которые лучше всего проявляются, когда человек смотрится в своеобразное «зеркало» – другого.

Раскольников (Эльдар Калимулин) и Свидригайлов (Игорь Гордин) – кровавые собратья по убийству, юный и опытный, ошарашенный собственным поступком и научившийся уживаться с ним, ответивший себе на вопрос про «тварь дрожащую».

Дуня (Илона Борисова) и Свидригайлов – две половинки одного целого, что тянутся друг к другу, как намагниченные, но безнадежно разделены грехом Свидригайлова и чистотой Дуни.

Актеры потешного театра с топорами в головах (Александр Тараньжин, Анна Калабаева) и Свидригайлов – почти породнившиеся, как пограничники по обе стороны границы: он, собравшийся в неведомую Америку, – по ту сторону жизни, и они, уже переехавшие туда. И если кто пожалеет о новоиспеченном «американце», так это они, призраки, знатоки «Америки».

Игорь Гордин пополнил свой репертуар еще одной выдающейся ролью: мощное, почти звериное мужское начало, сознание своей власти над Дуней – и страшная робость перед ней. Шепот и крик, сдавленный стон и щегольство. Прирученный ужас перед своими призраками, перерастающий в изумление: мол, живу ведь вот с ними, даже чаю могу приказать. Страх перед Страшным судом, даже перед этим юнцом-мозгляком, убившим из идеи, – и презрение к любому суду. И нестерпимая, некстати нахлынувшая жалость к жизни, с которой решил расстаться – только не учел, как сильна бывает жажда жизни как раз перед концом.