Ольга Фукс «В МТЮЗе поставили спектакль «Кроткая»

Вечерняя Москва 22.10.2009

Спектакль продолжает проект МТЮЗа по поддержке молодых режиссёров и художников

«КРОТКАЯ» в сознании театрала средних и старших лет – это шедевр Олега Борисова, Татьяны Шестаковой и Льва Додина на фоне общего расцвета МХАТа им. Чехова. Последний, к слову, давно уже провозгласил курс на новую жизнь легендарных названий, справедливо полагая, что одной памятью о легендах не проживешь: надо жить дальше. Самая заметная выпускница режиссерской мастерской Камы Гинкаса Ирина Керученко рискнула вступить в пространство легенды и рассказать свою собственную историю.

Почти каждый театр имеет свою малую сцену – Маленькую, Под крышей, Другую и так далее, – пространство для экспериментов и исповедальных интонаций. Во МТЮЗе она называется Белой комнатой – что-то сродни операционной, где препарируются душевные изъяны, где зашкаливает температура эмоций, а кардиограмма выдает нечеловеческое напряжение внутреннего мира. К слову, на белом фоне очень стильно смотрятся котелки и макинтоши, секретеры и старинные часы, косой луч солнца и свет луны, льющийся в ночное окно.

Закладчик – один из «подпольных человеков» Достоевского – готовится к похоронам своей юной жены.

За оставшиеся до выноса тела часы ему надо осознать, как же так случилось в его жизни, что стал он причиной гибели самого дорогого для него человека. «Кроткая» начинается почти весело: герою Игоря Гордина приятно припоминать мелочи – дешевенькие украшения и заячьи кацавейки, которые носила ему Кроткая (Елена Лямина) на заклад, ее взгляд оскорбленной гордости, его мелкие благодеяния. Напоминания о близком конце он гонит всеми силами – забил картоном окно-убийцу, венки стремится запихнуть подальше, черные полотна на зеркалах, развешанные служанкой (Марина Зубанова), срывает, торопясь прокрутить вспять свою жизнь с Кроткой. Два зеркально противоположных жеста: сначала она кидается к нему со всей душой, с распахнутыми объятиями и раскрытым детским фотоальбомчиком, а он обдает ее холодом, в конце он со своими распростертыми объятиями утыкается в ее сжатые руки и опущенный взгляд. А между этими двумя жестами – вся их жизнь, короткая, нелепая, мучительная для обоих. Подходя все ближе к роковому концу, герой Достоевского одновременно все дальше уходит от тупой гордыни, от желания властвовать, добиваться пирровых побед, за которые заплачено доверием, покоем, к любви, такой бескорыстной, что, кажется, до Бога – рукой подать.

И сорвав картон со страшного окна, Закладчик исповедуется лунному свету, звездному небу над головой – а больше некому.

Режиссер и актер придумали этому герою филигранное бисероплетение жестов, интонаций, способов обыграть тот или иной предмет или ситуацию, наполнили смыслом буквально каждую секунду. Но титаническая эта работа рождает странное ощущение, что Гордину, одному из умнейших актеров своего поколения, легко ее играть. Она, как говорят музыканты, хорошо ложится на руку. Взяв эту высоту, он точно получает право не суетно, максимально подробно дожить последние минуты, почувствовать их вкус – вкус поминальной чекушки с вареным яйцом. И вонзить в зрителей последний вопрос: «Ведь когда ее завтра унесут, что же я буду?»