Слава Шадронов «Избираю удел покорности»
Livejournal
10.06.2021
В литературных энциклопедиях имя Шервуда Андерсона, как правило, стоит через запятую с Хемингуэем и Фицджеральдом, но этих до сих пор читают, и не только литературоведы, а про того, казалось, давно забыли… На моей памяти «Семья Грей» — единственная попытка сценического освоения его прозы, и для чтения-то материала неблагодарного (в свое время казавшиеся экспериментальными, новаторскими произведения Андерсона еще при его жизни вышли в тираж, теперь век спустя и подавно списаны в архив), а уж для инсценировок подавно. Рассказик «Братья и смерть» крошечный, считанные несколько страниц — спектакль Андрея Гончарова тоже лаконичен, всего полтора часа без антракта, но слов в нем совсем мало, а еще меньше текста оригинального авторского. Зато хватает другого — представление открывается почти фарсовым интерактивным прологом, где актер Андрей Максимов, в дальнейшем играющий роль многодетного отца фермерского семейства Греев (по ходу, но не сразу, ему и накладную бороду а ля Авраам Линкольн прилепят) изображает доктора-лектора, беседующего с собравшимися о «пороках», и в частности, о «пороке сердца», которым страдает, как выяснится вскоре, один из сыновей его основного героя; немного позднее дети фермера разыгрывают полушуточный-полумагический «ритуал» с рыцарским «посвящением» на текст… песни группы «Любэ»; а уж когда доходит до цитирования стихов потерянного для истории пролеткультовского поэта, творившего в Ленинграде под псевдонимом Самобытник…
Действие рассказа-первоисточника, при всей по меркам эстетики модернизма начала 20-го века «экспериментальности» повествовательной техники Шервуда Андерсона, как ни крути, привязано к житейским, повседневным реалиям американской глубинки рубежа 19-20 вв. Персонажи спектакля Андрея Гончарова существуют, разумеется, вне географии, а что касается хронологии — мультяшный имидж, в частности, наряд, отсылающий к супергеройским комиксам и мультсериалов, придуманный для младшего из крестьянских детей (есть в спектакле эпизод, где на фонограмме звучит песенная заставка к серии «Черного плаща»), в сочетании со строгими фраками, которые благонамеренные фермеры надевают прежде, чем усесться с молитвой за праздничный стол, задают градус условности, который все-таки довольно простая в основе семейная история выдерживает с трудом. Режиссер, похоже, того и добивался — на протяжении полутора часов он поминутно конструирует и разрушает иллюзию реальности: трава, земля, деревья и другие основополагающие приметы «кантри-сайд» в спектакле нарочито, демонстративно искусственные, синтетические; но суп в тарелках — настоящий, и по аромату даже можно сидя в зале угадать, на каком он сварен бульоне! То же и с эмоциями героев — актеры то достигают вершин «проникновенности», «пронзительности» и всего того, что так ценится апологетами «русскаго психологическаго реалистическаго театра», и тут же невзначай, мгновенно эту кропотливо созданную химеру наотмашь рушат вместе с пресловутой «четвертой стеной», то обращением напрямую к публике, то еще какой-нибудь подобного рода простецкой балаганной эскападой.
Щедро, через край разливает в спектакле Андрей Гончаров, отталкиваясь от наивной фабулы рассказа, вселенскую меланхолию — в том числе и буквально, неоднократно окуная полуголых актеров в лоханку с водой… Вообще «Семья Грей» — можно уже сказать, типичный, характерный для стилистики режиссера спектакль, не самый удачный, пожалуй, если вспоминать его замечательную нижнетагильскую постановку «О любви» по Чехову — но все-таки и не сводимый к чистому формализму, как московская версия «Отелло» в Театре на Таганке — здесь, как и в предыдущей его работе на площадке «флигеля» МТЮЗа, «Маленьком господине Фридемане» по Томасу Манну — сквозь всю условность и оформления, и актерского существования, подлинные внутрисемейные отношения героев проступают, обозначают ненадуманные, универсальные человеческие проблемы, да, в конце концов, Андерсон — не Шекспир, а «Братья и смерть» — не «Отелло», специально перед театром рассказ (даже очень короткий) читать вряд ли станешь (я прочел уже после того, как посмотрел спектакль), а без этого хотелось бы мало-мальски вникнуть в сюжет, так вот, спасибо режиссеру, вникнуть при желании можно, и уяснить, что властный отец из бедных фермеров и мать (Полина Одинцова) из клана землевладельцев испанского (считай «аристократического») происхождения прожили вместе двадцать лет, наплодили кучу детей, но один (Леонид Кондрашов) умрет юным от того самого «порока», про который в своей лекции толковал ряженый доктор (и для наглядности в разговоре о «пороке сердца» используется огромный бутафорский муляж сердечной мышцы, на руках у бедной матери он смотрится одновременно трогательно и отталкивающе), а другой (Дмитрий Агафонов, очевидно для Андрея Гончарова неслучайный артист, которому в «Маленьком господине Фридемане» режиссер доверил заглавную роль) решит покинуть отцовский дом, чтоб проявить самостоятельность, но сломается…
Даже пару деревьев, оставшихся на ферме от прежнего хозяина, отца жены, мастер Грей велит спилить… Тут в русскоязычном контексте неизбежны чеховские ассоциации — их, насколько я уловил, режиссер также старается сразу и показательно игнорировать в стилистическом плане (справедливо брезгуя старомодной «атмосфЭрностью»), и ненавязчиво в содержательном подчеркнуть; с другой стороны — в ход идет «испанская» гитара (плюс соответствующий костюм, опять же) и прочая метафорическая атрибутика — ассоциации распускаются в спектакле бутоном даже не гвоздики (букет, подаренный матери к празднику, становится лишним поводом включить в драматургическую композицию стихи с упоминанием цветка, принадлежащие Алексею Маширову-Самобытнику, поэту, большевику и активисту Пролеткульта, умершему в Ленинграде в 1943 году, о существовании которого, врать не буду, я — как бы специалист по советской литературе 1920-х30-х — до «Семьи Грей» Андрея Гончарова не подозревал!), а розы или даже орхидеи… Однако режиссура — это все-таки некий комплекс идей, а не совокупность формальных приемов, сколь угодно многочисленных, разнообразных и изощренных. По моим ощущениям изощренность, не по годам профессиональная зрелость (владение актуальными «технологиями» сценической выразительности налицо!) режиссуры Андрея Гончарова пока что обслуживает в большей степени инфантильность его мышления, а не адекватную по значительности всей это формалистской роскоши содержательную задачу.
Назад