Маленький господин Фридеман

Господин Фридеман любил жизнь. Он наслаждался книгами и скрипкой, маленьким садиком у дома, поющей птицей, душистым цветком. Он был благодарен жизни за красоту и гармонию. Маленький господин Фридеман смиренно принимал свое несовершенство, жил без злобы и зависти в большом и спокойном мире. Он отрекся от любви, которая приносила ему лишь боль. Больше не было ни смятения, ни жара, ни мучительной горечи. Но она пришла, как и полагается, не спросясь. Любовь обрушилась лавиной, огромной и стремительной. И все померкло, кроме взгляда госпожи фон Риннлинген, ее влажных узких близко посаженых глаз.

Как примирить универсальный космос и короткую, полную страстей и потерь человеческую жизнь. В огромном мире смешное и трагическое, прекрасное и безобразное совсем рядом. Но для человека так трудно достижима эта цельность жизни.  

Восхитительный неспешный язык великого Томаса Манна, его лирика и трепетность, его ирония и философская мудрость стали в МТЮЗе театром — смешной, трогательной, нежной, страстной игрой.

Зоя Бороздинова «Зорко одно лишь сердце»

Блог «ПТЖ»
19.01.20

Мерно отсчитывая шаги, на сцену поднимается взлохмаченный Дон (Юрий Тарасенко). За ним, каждый в своем темпе, в своем ритме, появляются другие — молодые парни и девушки. Счет превращается в песню, шаг — в танец, сцена — в скромную квартирку, разделенную на двоих. В одной половине живет скромный слепой гитарист Дон, во второй — резвая начинающая актриса Джил (София Сливина). Конечно, им суждено встретиться, влюбиться, расстаться и снова встретиться.

Художник Яков Каждан точно уловил особенность мировосприятия незрячих людей. На сцене нет мебели и реквизита, только разномасштабные таблички, на которых написано «кровать», «вино», «носок», «полка». Для слепых ничего не значат марка телефона и цвет дивана, им жизненно важен объем предмета, его означенность в пространстве.

Дон только-только вырвался из-под гиперопеки матери и стал жить один. То есть, не совсем один — его постоянно сопровождает пестрая толпа «внутренних голосов», подсознательные личности, группа поддержки, подтанцовка, бэнд. Артисты стараются как-то индивидуализировать своих персонажей, но постепенно все смешиваются в фон (несмотря на неминуемые противоречия, Дон — человек на удивление цельный). Выделяются двое: невероятно пластичный, гуттаперчевый, обаятельный Арсений Кудряшов — красноголовая спичка, от которой будто летят искры, зажигающие остальных. В противовес ему — уютно упакованный в одежду и очки Андрей Максимов, тихий маменькин сынок, вежливый, умный и трогательно занудный.

Дон пишет песни: инди-рок, немного рэгги, фанк и фьюжн (музыкальный руководитель спектакля Вячеслав Ахметзянов). Его музыка честна, она не пытается подстроиться под ситуацию, не пытается быть лучше жизни. Дон, существующий в упорядоченной квартире, где все всегда на своих местах, понимает: чтобы написать мелодию, надо не только целоваться, но и получать пощечины. Чтобы тебя слушали, надо не бояться говорить о том, что причиняет боль. Но выращенный в тепличных условиях парень пережил недостаточно разочарований для написания альбома. Поэтому взбалмошная соседка, за пару часов опрокинувшая его порядок, становится настоящим спасением. Он спотыкается о ее наглость и прямолинейность, она сходит с ума от его улыбчивой скромности.

Мать Дона, детская писательница миссис Бейкер (Оксана Лагутина), тяготится его взрослением. Новый порядок, при котором ее «маленький мальчик» занимается любовью на кухне, пугает. Миссис Бейкер, однако, не так проста и плоска: она сразу понимает, что история будет не про чувства, а про чувственность. В пьесе Герша она скорее притворяется опытной в отношениях и глупой во всем остальном, в спектакле — такая и есть. И потому финал предсказуем. Но если поначалу он страшит миссис Бейкер, и она безнадежно неловко пытается спрятать сына домой, то очень скоро — а в этой истории все происходит чрезвычайно быстро — женщина осознает, как важен путь ошибок и страданий.

Разбитое сердце Дона бьется все громче, все яростнее, и в спектакле наконец возникает то, чего так не хватало, — злость. Танцуя, артисты бросаются на пол, валятся в партер, бьют наотмашь и падают навзничь. Дон, которому казалось, что он отлично встроен в мир, что достаточно просто не жалеть себя, приходит в отчаяние, теряет ориентиры. Его добрые воображаемые друзья превращаются в сердитых молодых людей. Из милых инди-песен музыка прорастает не только в попытку выразить свои мысли, но и в способ укротить мир, сделать его понятнее и приемлемее. Герои стремятся туда, где свобода быть собой ценится больше материального достатка и положения в обществе.

В спектакле Олега Липовецкого социальные проблемы незрячих игнорируются, слепота становится лишь одним из возможных «отягчающих обстоятельств» во время выяснения отношений с родителями. Игнорируется и то, что совет миссис Бейкер оставить Дона в покое приходится Джил по душе: ее образ жизни не способствует верности и стабильности. Но в этой наивности сюжета есть свое обаяние — иногда так хочется поверить, что все будет хорошо, несмотря ни на что. Спектакль поет, танцует и кричит: мрак гораздо гуще в душе, чем в глазах слепого! все найдут общий язык! за ссорой будет примирение!

Пускай эта мечта проживет хотя бы три часа с одним антрактом.

С ПРЕМЬЕРОЙ!

Сегодня состоялась премьера спектакля «Пять шагов до тебя»

Поздравляем режиссёра Олега Липовецкого, музыкального руководителя Вячеслава Ахметзянова, художника Якова Каждана, хореографа Ольгу Васильеву, художника по свету Алексея Попова, всех артистов, занятых в спектакле и всю прекрасную команду, работавшую над выпуском! Ура!!!

А также отдельно поздравляем Ксению Белолипецкую, Аллу Онофер и Сергея Кузнецова, которые впервые вышли на сцену Театра МТЮЗ.

С премьерой!

СЮЖЕТ ТК «КУЛЬТУРА»

Татьяна Ратькина «Над пропастью во лжи»

7 января 2020 г
«Частный Корреспондент»


«В чем она — победа кошки на раскаленной крыше?» На этот вопрос герои пьесы Теннесси Уильямса отвечают по-разному. Для большинства из них залог успеха в том, чтобы держаться до последнего: за наследство умирающего отца, как Гупер (Дмитрий Супонин) и Мэй (Алена Стебунова). За иллюзию семейного благополучия, как Мама Поллитт (Виктория Верберг). За тлеющую обреченную страсть, как Мэгги (София Сливина), или за угасающую жизнь, как несгибаемый Папа (Валерий Баринов). О том, что победа может быть в отказе от добровольной пытки (а заодно от самой жгучей мечты), догадывается только Брик (Андрей Максимов), но это знание он предпочитает топить в виски.

Свой алкоголизм Брик оправдывает отвращением к безграничному человеческому лицемерию. Его в пьесе Уильямса и спектакле Гинкаса олицетворяют нелепый пастор Тукер (Антон Коршунов), измеряющий благочестие прихожан суммой их пожертвований, и кричаще фальшивое семейство Гупера. Но душу Брика обжигают, конечно, не кривляния этих марионеток. Он страдает не от своей или чужой лжи, а от невозможности смириться с правдой. Боясь признаться в любви к Капитану и тем самым осквернить отношения с лучшим другом, Брик хватается за бутылку. Точно так же отвергнутая мужем Мэгги цепляется за мечту о ребенке, а умирающий от рака Папа тешит себя картинами земных удовольствий.

Шекспировские страсти, кипящие на залитой вечерним солнцем южноамериканской плантации, философские дилеммы, притаившиеся в бытовых разговорах, — все это идеально подходит для Камы Гинкаса, безошибочно вписывается в его театральную вселенную. От спектакля, который режиссер посвятил памяти своего отца, ждешь многого. И мтюзовская «Кошка на раскаленной крыше» в общем-то оправдывает ожидания. Волшебник Сергей Бархин превращает сцену в стильное средоточие страсти и боли. Он предсказуемо отказывается от уютной предметности, от сентиментального бытописания американского Юга, но при этом искусно подхватывает ремарки Теннесси Уильямса и развивает их до уровня если не концепции, то значимого мотива. Металл и стекло, акцентированные драматургом в стоящем посреди комнаты комбайне, у Бархина растекаются по сцене, заполняя ее мерцающим холодным светом. В этом призрачном пространстве доминирует кровать — поле битвы Брика и Мэгги, где под серым покрывалом виднеется кроваво алое белье. Над головами героев нависает ощетинившаяся шипами деревянная стена, заменившая описанную Уильямсом белокаменную галерею и напоминающая орудие пытки, дыбу, на которую загоняют Поллиттов душевные муки. Бархин не следует совету драматурга, призывавшего строить постановки «Кошки» на контрасте между атмосферой домашнего уюта и притаившимися за ней изломанными судьбами. И тем не менее, достигает аналогичного эффекта: подчеркивает внутренние страсти внешней упорядоченностью.

Безропотными проводниками воли Теннесси Уильямса в МТЮЗе не становятся и актеры. Они, конечно, не перекраивают своих персонажей, не меняют общий рисунок роли: Брик щеголяет обаянием надломленного человека. Мамаша Поллитт сшибает с ног причудливым сочетанием экстравагантной грубости и беззащитности. Папа Поллитт под агрессивным самодурством скрывает гложущий страх и горькую нежность к сыну. Мэгги мечется по дому респектабельных буржуа, сжигаемая неутолимой страстью. Однако, как и во всех спектаклях Гинкаса, кроме авторских в «Кошке на раскаленной крыше» звучат режиссерские интонации. Заметнее всего они в карнавальных, фарсовых образах Гупера и Мэй. В спотыкающихся диалогах семейных пар. В отчаянных паузах, которыми разбивает бурный словесный поток Мэгги София Сливина.

Несмотря на это, «Кошку» трудно причислить к классическим постановкам Камы Гинкаса. Режиссер, заставлявший зал рыдать над детской сказкой и без труда открывавший трагедию не только в повседневности, но и в банальности, здесь отстраненно спокоен. Гинкас отказывается от какофонии и трагифарса. Премьера МТЮЗа — одна меланхоличная, кристально чистая нота. Из реплик персонажей, сценического оформления, костюмов и музыки режиссер неспешно складывает пазл философских сентенций. Жизнь — длительная пытка, на которую мы обрекаем себя сами. Мыслящий индивидуум упорно ищет причину своих мучений во всеобщем лицемерии, неблагоприятных обстоятельствах, гнилом социальном строе, равнодушии любимого и проч. Но чаще всего на раскаленную крышу нас загоняет панический страх очной ставки с законами мироздания и тайниками собственной души. Правда, которую невыносимо признавать, есть не только у героев пьесы. И не только для них отказ от уютной лжи равнозначен отказу не только от боли и борьбы, но и от будущего, от надежд, от самой жизни, ускользающей из-под обожженных ног.

Гинкас не из тех режиссеров, которые не знают, что и как сказать публике. В новом спектакле его мысль, как всегда, предельно точна и ясна. И все же в мтюзовской «Кошке» есть едва ощутимая неполнота. Название пьесы неслучайно пропитано страданием: решения героев не рождаются в философских диспутах — они порождены отчаянием и безысходностью. Чтобы понять и принять логичные выводы драматурга, нужно вместе с его персонажами оказаться над пропастью небытия, в колючих зарослях лжи. Каме Гинкасу про это состояние известно все. Но зритель, начинающий знакомство с его творчеством с «Кошки», едва ли об этом догадается. В этом утонченном, профессиональном, красивом спектакле режиссер словно жалеет публику. Не выводит из пресловутой зоны комфорта. Не рвет душу на части. Не превращает раскаленную крышу в часть биографии. Не делает искусство потрясением — неуютным, нестерпимым, а потому незабываемым.