Петербургский театральный журнал
10.06.2025
«Винни-Пух и все-все-все». А. Милн. Автор инсценировки С. Саксеев.
Театр МТЮЗ.
Режиссер Петр Шерешевский, художник Надежда Лопардина.
Спектакль Петра Шерешевского маркирован возрастом 8+, и в этом нет никакого лукавства. На премьерном показе с целыми рядами критиков в партере тоже встречались дети, и они радостно смеялись, очень живо реагировали. У взрослого и сложного режиссера Шерешевского получился-таки спектакль для всех возрастов, то есть идеальная тюзовская модель, по-прежнему редко достижимая.
Если вычесть фирменные режиссерские прибамбасы: эти крупные экранные планы, эти музыкальные отсылки то к теме композитора Эннио Морриконе из фильма «Профессионал» с Бельмондо в главной роли, то к хиту Людмилы Зыкиной про реку Волгу, а то и к бессмертной мелодии из сериала «Возвращение Будулая»; эти внезапные кинокадры, вроде гайки на веревочке, заброшенной героями «Сталкера» в таинственную лесную зону… Короче, если все это оставить за скобками, то получается спектакль для детей, в котором есть и уши у игрушечных зверюшек, и розовый костюмчик Пятачка, и всякая неуемная щебетня-беготня. Пятачок в отличном исполнении Марины Зубановой — тут особенно убедительный пример со своей смешной семенящей походкой, звенящим голоском и выражением испуга на «мордочке».
Однако оставить за скобками все же ничего нельзя. Начнем с того, что в инсценировке Семена Саксеева нет самых растиражированных глав из повести Милна: про подарок ослику Иа-Иа на день рождения, про «неправильных пчел», про застрявшего в двери обжору Винни-Пуха и т. п. Зато есть главы про то, как, желая избавиться от чужаков, зверюшки похищают у Кенги ее крошку Ру; про Тигру, которого тоже хотели бы увести куда подальше, а в итоге заблудились сами; про игру в «пустяки», в ходе которой едва не утонул бедняга Иа-Иа. Все сюжеты, разумеется, заканчиваются хорошо, однако едва ли не впервые ты задумываешься над содержащимся в них отражении тяжелых социальных опасностей. Задумываешься именно сегодня: тут и неприятие «понаехавших», и нехорошие, жестокие игры, и тотальная нетерпимость, и нравственная глухота. Возможно, такой вывод и звучит преувеличением, ибо, конечно, режиссер в спектакле объясняется в любви великой и чудесной книжке. Но, как это ему вообще свойственно, видит и слышит подтекст, подпускает хоррора, нет-нет, да и заглядывает в бездну.
Вообще-то никакого леса на сцене нет, а есть двор обычного, развернутого художницей Надеждой Лопардиной во всю сцену, многоэтажного дома. Все «межличностные отношения» здесь, в городском дворе и завязываются, и продолжаются, а экранные крупные планы служат точной детализации и характеров, и событий.
Тоже, кажется, впервые на этом спектакле подумала о парадоксах метода Шерешевского: ведь мизансценически все устроено совсем даже не хитро, и не будь этих бесконечных выражений лиц, не было бы ни хоррора, ни предчувствий, ни забавно отраженного процесса поэтического вдохновения у Пуха, о котором обязательно скажу в свой черед. Сложный в своих подтекстах строй спектакля по первому плану, в сущности, прост. Прост даже вместе с любимыми режиссером выходами рок-ансамбля (здесь он называется «Неправильные пчелы» и на музыку Ванечки (Оркестра приватного танца) исполняет Пуховы стихи). Даже вкупе с остроумно придуманными сценами тумана (персонажи бродят в коконе обычного полиэтилена) или сидения в яме, когда на экране мы видим трогательных, вязаных крючком Кролика, Пуха и Пятачка. Основная же, повторю, смысловая и эмоциональная нагрузка ложится на тонко разработанные мимические и интонационные актерские оценки. И понимаешь, что без экранов, тем более в условиях большой сцены, никак не обойтись.
Вот вам лицо Кролика — Сергея Волкова. Он и у Милна, если честно, является героем наименее симпатичным, а здесь именно этот Кролик отвечает за весьма сомнительные с нравственной точки зрения действия персонажей. Нервный, язвительный, с каким-то параноидальным взглядом и резкой речевой артикуляцией, этот тип явно настораживает. Другое дело, что он одновременно и смешон, ну, так это же пока детские игры!
Или вот Тигра — Вадим Соснин, с лицом, исчерченным «камуфляжными» полосками, да в оранжевой боксерской форме. Загадочная, надо сказать, личность: вроде бы, совершенно простодушная (и артист отлично это передает), но ведь явно не травоядная, и хватит ли ему в скором времени для пропитания одного только рыбьего жира — неизвестно.
Сова, которую обычно представляют нудной старушенцией, у Арины Нестеровой — натура артистическая, с шармом и совершенно очевидной хитрецой. Кенга — Полина Одинцова — очаровательная молодая женщина, которая одна растит невыносимое, упертое и хулиганское дитя по имени Ру (Арина Борисова) и отлично закалена в непрерывной борьбе с любыми трудностями. А вот и Иа-Иа — Вячеслав Платонов, изумительная, по-моему, актерская работа! Это какой-то шекспировский старик, благо еще и одет он художницей по костюмам Варварой Гурьевой в длинный бархатный то ли халат, то ли пальто. Он возводит в степень философии не только свое одиночество, но и свою старость, а эти вещи ведь идут рука об руку. «Занудность» же этого Иа имеет явно интеллигентское происхождение, так и написано на его челе: многие знания умножают скорби.
И, наконец, Винни-Пух — Дмитрий Агафонов. Очень симпатичное у него лицо, обрамленное вязаной шапкой с круглыми ушками. Иногда оно озаряется хитроватой улыбкой гедониста, но больше на нем отражается некая самопогруженность поэта, отчего даже свойственное медвежонку простодушие приобретает некий смешной «профессиональный» оттенок. Чего в нем совсем нет, так это обычной в постановках сказки про Винни прыти, постоянной и назойливой мобилизованности. Если на что и мобилизован этот Пух, то — на процесс стихосложения. Вероятно, поэтому, будучи героем заглавным, он так и не становится главным в спектакле. Зато в полной мере отвечает за тему творческого вдохновения: как только оно накатывает, притом в самые непредсказуемые моменты, так глаза Пуха едва не выкатываются из орбит, лицо приобретает выражение некоего «офонарения».
Эти состояния творческого сомнамбулизма, да и вообще склонность Пуха-Агафонова к неспешному, ему одному ведомому созерцанию и обдумыванию, скорее всего, и обеспечивают герою более высокую устойчивость к миру, в котором ну совсем нет ничего постоянного. Все, увы, каждый день меняется, и однажды Кристофер Робин, чей детский голос звучит в динамиках, перестает навещать своих игрушечных друзей. Собственно, финальный сюжет спектакля — это даже, в отличие от историй с Тигрой или Крошкой Ру, и не сюжет вовсе, а долгая сцена оторопи, в которую впадает вся компания, неуклонно лишающаяся своего повзрослевшего кумира и Бога. Вот это точно надо видеть — их отчаянную растерянность на лицах, само это сбившееся в кучку сообщество смешных существ, теряющих почву под ногами. И хотя звучит знаменитый текст — «…что бы ни случилось с ними по дороге, — здесь, в Зачарованном Месте на вершине холма в Лесу, маленький мальчик будет всегда, всегда играть со своим медвежонком», — лица живых и беззащитных существ, внезапно пораженных чувством сиротства, накрепко врезаются в память.