Светлана Хохрякова «Гранаты из кружева»

МК
18.01.2021


Во флигеле Московского ТЮЗа состоялась премьера спектакля «Где мой дом» в постановке Камы Гинкаса по пьесе драматурга из Тольятти Сергея Давыдова «Республика». Он — о русских, вынужденных в 90-е бежать из Таджикистана, где они родились и выросли, и ехать в незнакомую Россию, где прежде не бывали и никому не нужны. 

Кама Гинкас предварил спектакль словами: «Каждому нужна мама. Каждому нужен дом. Дом, в котором тепло, в котором тебя ждут и любят. У каждого есть Родина. Не страна, не государство, а Родина. То есть место, где ты родился. Но ведь нужна, и даже просто необходима Страна, то есть Государство, то есть НЕЧТО ещё более абстрактное. НЕЧТО такое, что всё для тебя сделает. Позаботится о тебе. Страна справедливая, честная, в которой, ты знаешь, тебя защитят». В свете последних событий его слова приобретают буквальный смысл.

Все происходит словно в белом кубе. Белые стены, белый пол — любимое пространство Гинкаса. За окном появляются замершие люди. Они смотрят на нас, а потом влезают через форточку, покидая реальный заснеженный двор, принося с собой свежий воздух и холод. Перед началом спектакля зрителям выдают запечатанные в целлофан продезинфицированные пледы. Кама Гинкас в медицинской маске выходит к 15 зрителям – больше не позволяет антиковидная рассадка — и просит в них укутаться. «Накиньте плед, — обращается он ко мне, — Мы в России. Мороз». Через несколько минут действительно станет  холодно, когда актеры вывалятся к нам с мороза и окажутся в стерильном сценическом пространстве, где только на щите красной краской, как кровью, персонаж, именуемый Человеком с кистью, камнями и лопатой, напишет: «Родина». 

Гинкас не ставит современных пьес, поэтому его обращение к творчеству молодого драматурга само по себе удивительно. Сергей Давыдов – участник фестиваля «Любимовка», конкурса «Ремарка», других акций новой драмы. Его пьесы не раз ставились, а «Республика» уже существует как аудиоспектакль Александра Вартанова. Сергей Давыдов из Тольятти, и одна из его героинь именно туда  приедет,  чтобы начать новую жизнь, победить Россию и войну, сидеть в цинковом ящике, как в гробу. Примерно в таких привозили в Россию парней из Афганистана. Он граничит с Таджикистаном, и 16-летняя душанбинка Ярослава, тоже покинувшая родину,  вспомнит,  как играла в таджикском дворе с  афганскими детьми. 

Здесь три персонажа с историей — бывшая сотрудница министерства культуры Таджикистана Ольга, скитающаяся по чужим квартирам в России (Виктория Верберг), молоденькая Ярослава с допотопным чемоданом, наполненным спелыми гранатами (Евгения Михеева), Данил (Илья Созыкин), которому тоже придется хлебнуть лиха, как только в Таджикистане поднимется народная волна, и русских начнут истреблять. Актеры находятся в опасной близости к зрителю. Малейшая неточность, актерский наигрыш, которого почти никому не удалось избежать, повышенный сверх меры голос там, где больше подошел бы шепот, способны свести на нет все усилия режиссера. По счастью, таких мгновений не так много.  

В начале 2000-х вышел документальный фильм «Другие русские» Майрам Юсуповой и Марины Некрасовой об исходе русских из Таджикистана. Рожденные в СССР, они не бывали в России, но вынуждены были в 90-е туда бежать, спасая жизнь. Бросали квартиры, выменивали их на авиабилеты — лишь бы  вылететь в Москву. 

Герои фильма вспоминали, как  на улицы Душанбе хлынула толпа, отбиравшая ценности, вырывавшая из ушей серьги «с мясом». Начиналась гражданская война, разжигалась ненависть к русским. Прозвучали первые выстрелы,  пролилась кровь. Русскими в одночасье стали называть всех представителей не титульной нации. Им вслед неслись слова: «Езжай своя Россия». На новой родине они ютились в не приспособленных для жизни садовых домиках, кочевали по чужим углам, начинали  все с нуля. А потом пространство СССР сузилось до территории России, куда хлынул поток коренных народов  постсоветских республик, включая Таджикистан.  

Примерно в то же время Кама Гинкас поставил в МТЮЗе «Сны изгнания» о Марке Шагале, но больше о собственном детстве. Это были его собственные сны, в которых была незабываемая сцена потрошения младенцев-пупсов с пейсами. Взрослые разрывали их на части, вырывали руки, ноги, головы. Гинкас  сам прошел в раннем детстве ад литовского гетто, знал, про что говорит. Это был спектакль о судьбе еврейского народа – не лобовой, метафорический. Теперь Гинкас все называет своими именами без всяких условностей.  По окончании представления он  вышел с корзинкой, наполненный  гранатами, напоминавшими вологодское кружево. Каждый создатель спектакля получил подарок. А на полу так и лежали красные бутафорские гранаты, выпавшие из старого чемодана. Они выглядели как сгустки крови на белой поверхности. 

Алёна Карась «Снежная родина»

Блог ПТЖ
23 января 2021г.

Кама Гинкас впервые со времен «Вагончика» обратился к современному тексту.

«Республика» — у этого названия пьесы Сергея Давыдова такая степень нейтральности, которая показалась Каме Гинкасу неуместной. В его взвинченном, предельно экспрессивном спектакле речь идет о людях, дважды переживших утрату дома. Сюжет пьесы посвящен событиям начала 90-х годов в Таджикистане, когда обретение национального самосознания и суверенитета обернулось погромами и едва ли не геноцидом, когда калечили, насиловали и убивали жителей «русских кварталов». Гинкас повысил эмоциональный градус рассказа, заменив обобщенное название на прямой вопрос, обращенный к каждому из нас: «Где мой дом
Обо всем этом молодой, но уже хорошо известный драматург знает не понаслышке. Сергей — первый из нескольких поколений своей семьи, кто родился в России, в Тольятти. Раньше мы все рассуждали о феномене «тольяттинской драматургии» и вообще о том, почему «новая драма» писалась и пишется на окраинах обрушившейся империи. А теперь к этому феномену присоединился, кажется, еще один — поколение постпамяти, тех, кто сам не пережил, но вынужден осмыслить все пережитое родителями.

Его предки жили на южных границах империи, в Таджикистане. Вынужденные когда-то (как многие, чаще всего не по своей воле) покинуть свою родину, они обрели новый дом и мирно жили там, пока таджики, спровоцированные неизвестно кем и зачем (не будем вдаваться в опасную конспирологию), стали уничтожать тех, кто имел хоть какое-то отношение к «старшему брату».

В названии «Республика» скрывается какой-то не до конца проявленный смысл, касающийся судеб такого типа правления, при котором граждане имеют личные и политические права. Ни о каких правах в истории распада СССР не может быть и речи. Кама Гинкас вольно или невольно заменяет слово республика на слово родина, более эмоциональный и мифологизированный конструкт. Пьеса написана на основе документальных рассказов тех, кого постигла судьба беженцев и кто в одночасье потерял две родины — Таджикистан и Россию. Одна родина изгоняла, другая — отталкивала, в одной их считали русскими, в другой — таджиками (как говорит в пьесе девочка Ярослава: «Россия мне так объяснила / ты говоришь не по-нашему Ярослава / ты говоришь будто чурка с акцентом / кишлак ляган дастархан езжай обратно в свой Таджикистан / вот так мне сказала Россия»).

Новые республики на обломках СССР формировали новые параметры понятия родина, а люди гибли или с трудом выживали под обломками укреплявшихся национальных самосознаний, родин… Все в равной степени мечтали о свободе, достоинстве, суверенитете, и для каждой республики это обернулось кровью, нищетой и войной. Всем предстояло в полной мере осознать свою постколониальную судьбу, а России — еще и принять ответственность за жизнь 25 миллионов русских, которые оказались не нужны новым суверенным государствам. Но Россия не захотела, да и не смогла принять их судьбу как свое «общественное дело» (таково, напомню, значение слова «республика»), а своих бывших соотечественников воспринять как репатриантов.

Кама Гинкас отозвался на этот текст с особой страстностью. Из-под спуда боли, сквозь звучащую из динамика православную молитву всплывает какое-то давнее воспоминание — финал «Вагончика», поставленного Гинкасом в начале 80-х по документальной повести Нины Павловой: «Любитеся!..» — самозабвенно пел дребезжащий голос смоленской старухи, и звучал он как отчаянная мольба о добре в страшном мире. Кажется, с тех пор Гинкас к такому жестокому документальному материалу не обращался.

Здесь молитва тоже звучит контрапунктом к трем страшным рассказам о пережитом в Душанбе в начале 90-х. Всем входящим в комнату флигеля в Мамоновском переулке выдают запакованные пледы с надписью «Аэрофлот». Они нужны для тепла, потому что персонажи спектакля входят к нам прямо с морозной улицы. Но не столько для тепла нужны пледы, сколько для того, чтобы сделать всех нас частью того самолета, на котором спасались от геноцида герои пьесы Сергея Давыдова. Прилетевшие в Россию, они войдут в нее через оледеневшее окно, на котором «человек с кистью, камнями и лопатой» (Руслан Рафаелов), похожий на кавказского гастарбайтера, напишет красной краской кровавое слово «Родина». Оно разделит жизнь этих троих — работника Министерства культуры Таджикской ССР Ольги (Виктория Верберг), девочки Ярославы 14 лет (Полина Одинцова) и мальчика Данилы 16 лет (Илья Созыкин) — на до и после, на там и тут, подарит спасение, но не даст любви.

Гинкас как всегда безжалостен к своим зрителям и актерам, и все же здесь возникает какой-то иной уровень сострадания. Сострадание позволяет нам идентифицировать свою судьбу с судьбами этих беженцев. И хотя мало кто в зале знает про ту войну, история предавшей родины оказывается универсальной. Глотая утешительную водку, плачет навзрыд уже взрослый и, кажется, вполне крепкий мужчина Данил; и Ольга сорванным голосом почти шепчет про своих предков, с двадцатых годов, после репрессий и ссылок, мечтавших вернуться в мифическую, неведомую Россию; и девочка Ярослава, так похожая на таджичку, повторяет и повторяет — точно в фильме «Небо над Берлином» (помните — «когда ребенок был ребенком»?): «Пока войны еще не было…» И в наполнившуюся зимним холодом комнату Человек с кистью и камнями втаскивает тяжелый металлический контейнер для мебели. Он же — груз 200, возможно, для сына Ольгиной подруги. Или для тысяч таких же мальчиков, погибших в бесчисленных конфликтах на окраинах распавшейся страны. Или для самой Ольги, которая так страшно замерзала на своей новой снежной родине. В какой-то момент Виктория Верберг ложится в контейнер и закрывает крышку — жест холодного, бесчувственного отчаянья.

«Снег» — называется первая часть этой истории, и вспоминается снег из булгаковского «Бега» и черный снег, который наполнял пространство «Собачьего сердца», поставленного Генриеттой Яновской в самом начале перестройки, еще до развала Союза, когда казалось, что нужно поскорей всем дать суверенитет:
и мы все этого сильно хотели
мы об этом мечтали — свободе
а кто тогда не мечтал и не верил
в свободу
в девяностом году?

Шаг за шагом, краска за краской, камень за камнем погружает нас Гинкас в страшные сны о чьем-то прошлом (будущем? настоящем?). Сергей Давыдов остраняет боль свободным стихом, или рифмованной прозой, но режиссер ее не хочет унять. Он, напротив, дарит нам удар за ударом, и девочка Ярослава с постоянно дрожащими уголками губ, так, что не разобрать — плачет или рыдает, — говорит о пережитом ужасе как типичный травматик: «Мне было очень смешно, ведь так не бывает».

только лететь / только лететь / и если ты хочешь лететь / придется отдать часть того / что у тебя есть.

Боль, которой хочет наделить нас Гинкас, похожа на вытесненную травму. Она выползает медленно, по мере набора высоты. Вновь эти сны изгнания (так назывался спектакль Гинкаса о Марке Шагале), и это изгнание длится. И нет ему конца. Потому что родина — такой конструкт, который всегда предаст… Будут ее звать Россия, Таджикистан или как-то по-другому, она потребует полной гибели всерьез. Упаковать бы ее в контейнер. Но и тогда она будет болеть, как детская травма. Как обида на мать, которая всегда будет виновата, если что-то пошло не так

…моя страна самая большая в мире / и в этой стране / нет своих и чужих / в этой стране / нет коренных и приезжих, / русских, нерусских / в моей стране / все так и остались / чужие…

Таня-Таня

Жизнь на верандах летних дач, за прозрачным кружевом занавесок, уютная и загадочная, чья-то чужая жизнь – кажется такой привлекательной.  Такой счастливой. Но лишь из окон проносящихся мимо поездов.

Лёгкость, невесомость этой чужой жизни, бесконечные разговоры ни о чём, влюблённости, полуулыбки и скоро брошенные взгляды – лишь тонкий покров, за которым маются и требуют любви и ищут смысла жизни прекрасные потерянные люди.   

Обессилевшие от любви и слёз, от объяснений и ревности, они застряли где-то между Чеховым и Хармсом.  Ни у жизни, ни у любви нет ни логики, ни закона. Стремительный поток полон водоворотов и порогов, и он несёт жизни, словно упавшие в воду веточки, словно упавшие листики, словно упавшие девочки, словно упавшие мальчики.

С премьерой!

Поздравляем с премьерой спектакль «Где мой дом»! Режиссёра Каму Гинкаса, автора пьесы Сергея Давыдова, артистов Викторию Верберг, Илью Созыкина, Евгению Михееву, Полину Одинцову, Руслана Рафаелова и всю команду, работавшую над выпуском. Ура!

Слава Шадронов «Я победила Россию»

16.01.2021

Интересуясь творчеством Камы Мироновича, я знаю, конечно, что когда-то Гинкас ставил Розова, Коковкина, Галина и даже инсценировал газетную статью журналистки Нины Павловой, если вспоминать знаменитый «Вагончик» — лично мне, впрочем, нечего вспоминать, я этих спектаклей не видел, а на момент премьеры некоторых даже не родился; «мой» Гинкас — это постановки по Достоевскому, Чехову, Пушкину в основном, хотя не только, и по Уайльду, и по Уильямсу… но все равно общий вектор понятен…; из новейшей зарубежной драматургии на ум приходит разве что американский «Ноктюрн» безвестного Адама Раппа и французские «Вариации тайны» полубульварного Эрика-Эммануэля Шмитта (Эдварда Олби я не считаю, хотя когда «Кто боится Вирджинии Вулф?» выпускали в МТЮЗе, автор еще был жив); а последним ныне живущим русскоязычным драматургом, к которому обращался Гинкас, кажется, до сих пор оставался Даниил Гинк, да и то как автор «К.И. из «Преступления» на основе сюжетной линии романа Достоевского (сын Камы Гинкаса и Генриетты Яновской, вскоре сменивший вместе со страной проживания и род деятельности радикально), и прошло с тех пор, между прочим, больше четверти века. Поэтому сам факт, что Кама Гинкас взялся за свежий опус тольяттинского автора Сергея Давыдова «Республика», как она в оригинале называется — несколько удивителен… И неожиданность не в том, что Гинкас для пьесы находит какие-то совсем уж новые, небывалые формальные приемы, а в том как раз, что типичные, характерные черты стиля Камы Гинкаса, узнаваемые интонации и жесты его актеров, прилагаются к материалу вроде бы из параллельной театральной реальности, уместному в театре.Док, ну в «Практике», на худой конец в МХАТе им. Горького — а в МТЮЗе менее предсказуемому, чем где-либо еще.

События пьесы 28-летнего Сергея Давыдова отсылают к 1990-му году как к отправной точке: Таджикистан, Душанбе, всеобщее воодушевление надеждами на перемены, возрождение, освобождение и т.п. быстро приводят к гражданской войне в республике (и во многих других, помимо Таджикской ССР, просто здесь речь предметно ведется о вещах очень конкретных), а фактически к геноциду русскоязычного населения, к вынужденной его эмиграции, вернее бы сказать, «репатриации», если б «историческая родина» принимала русских беженцев из Таджикистана чуть менее враждебно, нежели их настоящая, но за «своих» не признавшая «родина». С одной стороны, то есть, пьеса и как бы «историческая», и «социальная», злободневная, коль скоро затрагивает проблемы ксенофобии, миграции и т.п.; с другой, велик соблазн в спектакле Гинкаса по пьесе Давыдова увидеть больше Гинкаса, чем Давыдова — универсальные гинкасовские темы, сюжеты, идеи, которые я некоторое время назад пробовал очертить в статье для журнала «Вопросы театра»:

http://theatre.sias.ru/upload/voprosy_teatra/2018_1-2_93-112_shadronov.pdf

И действительно: персонажи Гинкаса, берется ли он за Достоевского или за Олби, непременно жаждут «переступить границу» — выйти за рамки дозволенного законом, обществом, моралью, наконец, природой… и, если угодно, Богом… Очевидно, что герои спектакля по пьесе Давыдова тоже границу пересекают и даже буквально — географическую, государственную; они, утратив прежнее благополучие (а русские в национальных советских республиках там почитались за привилегированный слой как по отношению к местному, кореннму населению, так и в сравнении с русскими, прозябавшими в России позднего СССР, изнемогавшей от дефицита), бегут из едва обретающего независимость Таджикистана, где стали «чужими», в «свою» страну, в Россию, где оказываются не менее чужими — типичный гинкасовский неразрешимый парадокс налицо… Перед заходом в зал «флигеля» зрителям выдают пледы с логотипом авиакомпании — может, просто других или получше не нашли, но хотя в начале спектакля и правда открывается окно на улицу (а нынче не май месяц и мороз будь здоров за окном), все-таки жизненной необходимости в том явно нет (ее, по крайней мере, еще меньше, чем в пледах на «Месяце в деревне» Егора Перегудова, где от постоянной сырости впрямь того гляди заломит кости…), но, возможно, есть целесообразность художественная, символическая: пересечь границу «по земле» герои не могут, Узбекистан не пропускает; они вынуждены лететь самолетом — а рейсы редки, и вылет связан с трудностями, с унижениями, с обязательными поборами; один из героев, Данил, работает в аэропорту прежде, чем сумеет уехать из Таджикистана, так что волей-неволей и публику театр «приглашает в полет», не обещая, впрочем, повышенной комфортности.

Театр Камы Гинкаса вообще неблагостный, некомфортный, даже если речь идет о мелодраме типа «Вариации тайны», а тут — о гражданской войне и о беженцах… Помимо трех основных героев, перебивающих и дополняющих друг друга монологами, в спектакле присутствует не предусмотренный драматургом четвертый, в программке обозначенный как «человек с кистью, камнями и лопатой» (Руслан Рафаелов): прежде, чем трое русских поведают, как они едва унесли ноги от таджиков, он, напоминающий отчасти таджикского либо еще откуда-нибудь приехавшего гастарбайтера-дворника (которых еще недавно в Москве были тысячи… сейчас, допустим, стало меньше в силу известных обстоятельств), на закрывающем окно щите красной краской — только что не кровью — напишет слово «Родина».

Для «русских» из Таджикистана «родина» тоже, понятно, выйдет «уродиной»: Ольга, бывшая работница минкульта Таджикской ССР (Виктория Верберг), после того, как брошенную в Душанбе квартиру вместе с домом разбомбили, окажется в России — в Тольятти (откуда и сам драматург родом) — без жилья, едва найдет работу; в чем-то полегче, видимо, устроилась Ярослава (Полина Одинцова), которой на момент развала СССР было 16 лет, вчерашняя школьница себя в России, похоже, нашла, но, как она выражается,  «жить вообще бывает так трудно, холодно и невкусно… и это и значит как бы быть русским». Как ни странно, наиболее уязвимым, слабым и чуть ли не слезливым из троих кажется единственный мужчина Данил (Илья Созыкин), ему, чтоб продолжать рассказ, необходимо постоянно отхлебывать из чекушки. Рассказы, чего уж там, серьезные, страшные, местами с душераздирающими подробностями… — проломленные головы, выбитые глаза… ну да чего перечислять… Однако предметные и пластические образы, придуманные режиссером поверх текста — ярче и работают сильнее, чем журналистская точность и публицистическая острота описанных словами деталей: когда из открывшегося чемодана Ярославы рассыпаются гранаты (плоды, не оружие), или когда Ольга забирается в цинковый ящик, ее прикрывают там и словно до поры забывают о ее присутствии… (планировалась или нет, а возникает ассоциация с гробами из сопредельного с Таджикской СССР воюющего уже тогда Афганистана…) — режиссерским «ремаркам», на контрасте с прямолинейной суровостью материала, как обычно у Гинкаса, присущ сарказм, иногда доходящий почти до клоунады (хотя и заметно меньшей степени, чем по отношению к прозе Достоевского или Чехова — драматургия Давыдова, наверное, такого градуса «остранения» могла бы и не выдержать).

«Я победила войну, я победила Россию» —  подводит предварительный итог своей «одиссеи» — на правах самой зрелой, и летами, и с точки зрения пережитого опыта, героиня Ольга; но жизнь героев, теперь уже в России — а возможно, это вовсе не конечный пункт их пути (ну да, и они тоже «по дороге в…») — продолжается, значит, продолжается и война; война каждого из них (и из нас) — за существование, за выживание; война, борьба, вражда стран и народов (и тут снова кстати вспомнить — а он и не дает про себя забыть — о «человеке с кистью, камнями и лопатой», который из «свой» страны тоже вынужден отправиться в «чужую» — еще недавно страна была одна, общая — чтоб элементарно прокормиться…); невозможно победить в этой войне; странствию, бездомью людскому — края нет, и это уже, при всей конкретике пьесы, выход на обобщения неизбежный; а измененное в итоге к премьере по сравнению с пьесой и даже с рабочим (изначально «Мы хотим домой» стояло на сайте) название спектакля «Где мой дом», в отличие хотя бы от «Кто боится Вирджинии Вулф?» — даже не риторический вопрос, предложение не вопросительное — без соответствующего знака в конце — но будто потерявшее синтаксически главную часть придаточное обстоятельства места: грамматика формально требует «присоединиться», приклониться — а по сути не к чему, некуда.