Юлия Арсеньева «Параллельные миры»

«Театральная афиша»
Декабрь 2015

Роман англичанина Джона Фаулза «Коллекционер», написанный в 60-­е годы ХХ века, мгновенно стал культовым, был экранизирован и многократно инсценирован. В Московском ТЮЗе режиссер Павел Артемьев на репетициях переводил текст романа на язык театра, стараясь сохранить и множественность смыслов, и композиционный лабиринт. Как и у Фаулза, здесь два действующих лица, две параллельные истории: одна – от лица коллекционера бабочек Клегга, безликого клерка, человека без свойств, другая – ретроспективно воспроизводимый дневник юной художницы Миранды. Как и в романе, герои познакомятся, когда Фредерик Клегг похитит понравившуюся девушку и запрет в подвале необитаемого дома.

Выбранные по контрастному сочетанию актеры – Марина Ворожищева, играющая бойкую красавицу Миранду, и Олег Ребров, мямля­-похититель Фредерик, – сыграли историю двоих, где один любит, а другой презирает и ненавидит. Но для режиссера важным оказалось и то, что они – выходцы из разных миров, и не только социальных. Он – существо из душевного подполья, полон условностей. Закомплексованно-­услужливый, с багажом наив­ных грез о любви, чистоте и прочей мещанской мишуре, Клегг не способен понять предмет своего обожания. Похищение Миранды герой, так и не заметивший, что убивает ее, маскирует идеальной влюбленностью, готовностью прислуживать и поклоняться объекту своего обожания. А она, эгоцентричная снобка, пребывающая в другом социальном измерении, и не подозревает, что в мире полно таких, как Клегг.

Павел Артемьев поставил спектакль про людей из двух миров, которые ни при каких условиях не могут соединиться. Клегг упивается своими чувствами, не замечая страданий Миранды. Она испытывает ненависть, отвращение, потом заболевает и ей становится страшно. Между героями как будто существует глухая стена: они никогда не поймут друг друга.

В лаконичном белом пространстве спектакля (кровать, стол, книги) яркими всполохами возникнут корзины с тюльпанами, экзотические фрукты, красное платье Миранды. А потом, во втором действии, – большой безликий ящик: то ли гроб, то ли контейнер. В этот ящик Клегг как­-то по-­деловому сложит безжизненное тело девушки и оставшиеся от нее вещички. Он уже приметил очередной объект любви…

Ольга Егошина «Поговорим о странностях убийства»

«Новые известия»
23.11.2015

Премьерой Камы Гинкаса «По дороге в… Русские сны по Ф. Достоевскому» В МТЮЗе открылось новое пространство – флигель во дворе театра, в Мамоновском переулке, оформленный как небольшая барская квартира конца XIX века. Синяя гостиная с камином, розовая столовая. Венские стулья, кушетки, лампы под зелеными абажурами. Зрительный зал на 50 мест свежевыкрашен в чистый белый цвет: входящие рефлекторно боятся коснуться рукавами стен.

Над сценой зависло на лебедке ведро с краской, на полу небрежно брошен малярный валик и носилки со строительным мусором. Юный студентик в черном пальто боязливо приподнимает брезент. Пустота. «А кровь-то смыли! Смыли кровь!» В руках у юноши – свеженькое издание «Преступления и наказания»: неужели не читали? К этому роману Достоевского Гинкас обращался не однажды. В афише театра стоит его «К.И.», где Оксана Мысина грандиозно играет Катерину Мармеладову, приглашающую почтеннейшую публику на поминки по погибшему мужу. В этом же самом флигеле, тогда арендованном театром, четверть века назад шло его знаменитое «Играем «Преступление» с косноязычным наголо бритым Раскольниковым, которого играл не говорящий по-русски финский актер Маркус Грот. Так что констатация «кровь-то смыли!» – пароль для посвященных.

В этот раз режиссера интересует не мальчишеское «идейное» убийство зафилософствовавшимся студентом старухи-процентщицы и ее сестры Лизаветы, но подполье одного из самых сложных убийц Достоевского – Свидригайлова.

Свидригайлов (Игорь Гордин) появляется в белом плаще, точно выйдя из белой стены комнаты как самый законный ее обитатель. Нависает над черным, свернувшимся в сонный клубок Родей Раскольниковым (Эльдаром Калимулиным) и начинает терзать его вопросом: верит ли он в существование призраков? Вопрос мотивирует тем, что уже трижды видел призрак покойницы-жены. «Это ж вы ее убили!» – не выдерживает Раскольников. Свидригайлов отмахивается: Какая разница – кто! Факт, что приходит!

В их кружащемся, мучительном, сновидческом диалоге возникнет призрак дворового человека Свидригайлова, также умершего не без вины хозяина. Возникнет 14-летняя самоубийца, наложившая на себя руки из-за разбитого любовью, оскорбленного сердца.

Разговор двух убийц то и дело будет прерываться явлением двух упокойниц – кряжистой старухи-процентщицы (Александр Тараньжин) и разбитной молодки Елизаветы (Анна Колобаева). В белое стерильное пространство с ними врываются ярмарочные краски и разудалая музыка шарманки. Дамы проносятся по сцене, успев подмигнуть зрителям и кокетливо продемонстрировать свои шляпки, декорированные воткнутым топором вместо перьев (Гинкас дает сознательную пародийную отсылку к грандиозной сцене из «Макбета» Някрошюса, в которой на пиру появлялись убитые Король и Банко с топорами в спинах). И это шутовское гиньольное обличье смерти, кажется, мучает Свидригайлова куда больше любых уколов совести.

Не то страшно, что покойница приходит, а то, что приходит с пустяками.

Харизматичный Владимир Высоцкий визитной карточкой своего Свидригайлова сделал фразу: «Моя специальность – женщины». Для интеллигентно-стертого Свидригайлова–Гордина главным, похоже, стало недоуменно-ерническое: «Значит, у дверей подслушивать нельзя, а старушек чем попало лущить – можно?»

Низость жизни, где самое высокое и трагическое непременно имеет свою изнанку – шутовскую или низменную, – буквально не дает этому Свидригайлову покоя. Сопряженность самых высоких чувств – любви и нежности – с самым низменным сладострастием становится источником постоянного раздражения всех чувств. Не столько собеседника, сколько себя дразнит Свидригайлов, вспоминая 15-летнюю девочку-невесту, которую он запросто по вечерам сажает к себе на колени на жениховских правах.

Дуня (Илона Борисова) появляется перед Свидригайловым как воплощение его самых разнузданных фантазий. Неожиданно вульгарная, в невозможном мини, с прокуренным голосом и с макияжем и манерами уличной дешевки – она откровенно дразнит своего визави. Разговор идет о предметах страшных: Свидригайлов рассказывает о преступлении Раскольникова, Дуня – о его собственном убийстве жены. Но то, что происходит в эту минуту между ними, – мучительнее любых выяснений.

Мужчину и женщину отчаянно тянет друг к другу. И так же отчаянно отталкивает. Они кружат по комнате. Вот он подошел вплотную, вдохнул ее запах, поплыл… Она убегает в другой угол. Вот он присел на подоконник, она подсаживается рядом, прижимаясь всем телом…

Страсть у Достоевского всегда так нераздельно овладевает человеком, что утолить ее невозможно, а освободиться – немыслимо. Рогожин может избавиться от наваждения Настасьи Филипповны, только перерезав ей горло… Дуня направляет на Свидригайлова пистолет: я выстрелю! И на его лице впервые возникает улыбка. Не усмешка, не оскал, не сарказм висельника, но смущенная и нежная улыбка. Неужели сейчас все разрешится?

Вот это мгновение перед смертью Гинкасу, похоже, в театре интересней всего. Смерть как преступление. Смерть как наказание. Смерть как искупление и примирение. Смерть как конечный пункт изрядно надоевшего пути.

Раскольников (Маркус Грот) заносил топор над живой курицей. Зал зажмуривался. Топор опускался вниз и… разрубал кочан капусты. В финале «По дороге в…» Свидригайлов уходит стреляться в соседнюю комнату под отчаянные призывы некстати зашедшего сторожа: «Здесь этого нельзя, слышите?!»

Если нельзя, но очень хочется, то?..

Антон Хитров «Опять «Преступление»»

«Ведомости»
16.11.2015

Кама Гинкас опять поставил «Преступление и наказание»
На этот раз про Свидригайлова и под названием «По дороге в…»

К премьере по «Преступлению и наказанию» Достоевского Московский ТЮЗ вернул себе старую площадку – флигель по соседству с основным зданием. Вместо фойе здесь комнаты отдыха с зелеными абажурами, вместо сцены – абсолютно белый зал: поклонники режиссера Камы Гинкаса знают о его любви к белому пространству. В этом помещении можно открыть настоящее окно и впустить холодный воздух, чтобы донести настроение текста до зрителей буквально на физическом уровне. То, что здесь недавно шел ремонт, режиссер обыграл в декорации, которую придумал сам: мебели никакой, к потолку привязано ведро, на полу – куча мусора и лужи строительного клея. Раскольников, зайдя в комнату, тут же ступает в клей – не будем расшифровывать эту метафору за читателя.
В работе с романами Достоевского Гинкас предпочитает сжатым инсценировкам скрупулезный анализ одной сюжетной линии. Спектакль «Играем «Преступление» (1991) был посвящен одним только встречам Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем. «К. И. из «Преступления» (1994) – постановка, удивительным образом дожившая до наших дней, – только Катерине Ивановне Мармеладовой. «Нелепая поэмка» (2006) – великому инквизитору из поэмы Ивана Карамазова. Новый спектакль «По дороге в…» – отношениям Аркадия Свидригайлова с молодыми героями произведения, Раскольниковым и его сестрой Дуней.

К премьере по «Преступлению и наказанию» Достоевского Московский ТЮЗ вернул себе старую площадку – флигель по соседству с основным зданием. Вместо фойе здесь комнаты отдыха с зелеными абажурами, вместо сцены – абсолютно белый зал: поклонники режиссера Камы Гинкаса знают о его любви к белому пространству. В этом помещении можно открыть настоящее окно и впустить холодный воздух, чтобы донести настроение текста до зрителей буквально на физическом уровне. То, что здесь недавно шел ремонт, режиссер обыграл в декорации, которую придумал сам: мебели никакой, к потолку привязано ведро, на полу – куча мусора и лужи строительного клея. Раскольников, зайдя в комнату, тут же ступает в клей – не будем расшифровывать эту метафору за читателя.
В работе с романами Достоевского Гинкас предпочитает сжатым инсценировкам скрупулезный анализ одной сюжетной линии. Спектакль «Играем «Преступление» (1991) был посвящен одним только встречам Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем. «К. И. из «Преступления» (1994) – постановка, удивительным образом дожившая до наших дней, – только Катерине Ивановне Мармеладовой. «Нелепая поэмка» (2006) – великому инквизитору из поэмы Ивана Карамазова. Новый спектакль «По дороге в…» – отношениям Аркадия Свидригайлова с молодыми героями произведения, Раскольниковым и его сестрой Дуней.

Вечное возвращение
В биографии Камы Гинкаса нынешняя премьера – восьмое обращение к Достоевскому и третье к одному только «Преступлению и наказанию». По словам режиссера, он неоднократно обещал себе не ставить больше этих романов.

Одна из остроумных находок режиссера – постоянные намеки на то, что сюжет романа прекрасно известен и зрителю тоже. Куда, к примеру, ведет дорога, упомянутая в названии спектакля? Естественно, в Америку: для Свидригайлова, который становится здесь главным героем, Америка – эвфемизм самоубийства. «Если б знали вы, однако ж, об чем спрашиваете!» – замечает Свидригайлов в ответ на простой вопрос о его путешествии: в спектакле это произносится многозначительно, с расчетом, что публика помнит подробности смерти героя. Раскольников так и вовсе кладет под голову вместо подушки дешевое издание «Преступления и наказания». Здесь, чтобы напомнить человеку его прошлое или подтолкнуть к какому-то поступку в будущем, достаточно прочесть соответствующий эпизод по книге. Я написал бы – по книге судьбы, но это совсем дурной вкус, да и Гинкас, с его фирменной иронией, такой высокопарности не допускает. А вот акробатическое балансирование между «понарошку» и «на самом деле», между художественным образом и реальной ситуацией спектакля – как раз таки узнаваемая черта его стиля. Вот пример: световая партитура в белом зале организована виртуозно (за свет отвечал Александр Романов), но, чтобы поменять освещение, актеры грубо щелкают выключателем.
Еще одна пара противоположностей, которые режиссер, как всегда, мастерски комбинирует, – смешное и серьезное. Ту же книгу актер сначала демонстрирует как бы в шутку (мол, я не настоящий Родион Романыч, настоящий – литературный герой, если вы не в курсе), что не мешает ему в финале спектакля зачитывать страницу романа как приговор Свидригайлову, который должен себя убить. Парочку гротескных героев, в разных работах режиссера выступавших под разными именами, здесь называют артистами погорелого театра: они поминутно беспокоят убийцу, являясь ему в образе старухи-процентщицы и сестры ее Лизаветы. Застрявший в черепе бутафорский топор – это самоцитата: в таком же виде жертвы Раскольникова появлялись в старой постановке Гинкаса «Играем «Преступление», которую он делал в том же флигеле.
Ограничившись только сценами Свидригайлова, режиссер акцентирует сюжет о том, как младшее поколение судит старших. Возраст исполнителей совпадает с возрастом героев, что в постановках по классике бывает нечасто. Брата и сестру Раскольниковых играют молодые артисты Эльдар Калимулин и Илона Борисова, 50-летнего Свидригайлова – один из лучших московских актеров, Игорь Гордин, который тянет на себе большую часть спектакля, заставляя публику сочувствовать самому отталкивающему герою романа. В диалогах Свидригайлов – Раскольников и Свидригайлов – Дуня наивное восприятие встречается с опытом, идеализм – с последовательным цинизмом, страх потерять свою душу – с закоренелым пороком. В этой борьбе молодость побеждает: в конце концов именно Раскольников дает Свидригайлову револьвер. Для зрителя это момент эмоционального потрясения, которого Гинкас умеет добиваться как никто.

Григорий Заславский «Еще один разговор «по Достоевскому»»

«Независимая газета»
16.11.2015

Кто видел, запомнил на всю жизнь спектакли Камы Гинкаса «по Достоевскому», автору, который режиссера не отпускает. «Записки из подполья» играли на основной площадке Московского ТЮЗа, «Играем «Преступление…» – во флигеле, «К.И. из «Преступления…», премьеру которого сыграли ровно 21 год назад в ноябре 1994 года, можно увидеть и сегодня в пространстве, названном «Игры в Белой комнате». Сегодня, спустя много лет, театр заново открыл сцену «Игры во флигеле», снова – спектаклем Камы Гинкаса «по Достоевскому», еще точнее – снова по «Преступлению и наказанию». Первый спектакль сыграли в день рождения писателя.

Гинкас – из тех режиссеров, которого почему-то принято «формулировать»: стало уже общим местом, к примеру, говорить, что его спектакли – о смерти, что именно эту тему или круг тем, связанных так или иначе со смертью, он последовательно разрабатывает, как богатую породу. Режиссер однажды даже в спор вступил с одним из таких мнений – мол, не о смерти, а наоборот, о жизни его спектакли. Очень хочется уйти от штампов – так, как не повторяется, обращаясь вроде бы к одному и тому же «Преступлению и наказанию» Камы Гинкаса. Почему «вроде бы»? Потому что каждый раз Гинкас из этого не очень многонаселенного текста выводит на сцену новую пару героев. Сперва диалог вели Раскольников (Маркус Грот) и Порфирий Петрович (Виктор Гвоздицкий), и все, кто видел, до сих пор содрогаются от сцены, которая была сдвинута к финалу, в которой Раскольников рубил капусту, а зрители видели – убивал старуху-процентщицу и ее сестру, во втором спектакле героиней стала Катерина Ивановна Мармеладова (Оксана Мысина), а адресатом ее полубезумных монологов стала публика, в новом спектакле, который сыграли впервые в конце минувшей недели, главные собеседники – Свидригайлов (Игорь Гордин) и Раскольников (Эльдар Калимулин). В белом пространстве площадки – точно такою же белой она была и тогда, много лет назад, когда здесь играли Виктор Гвоздицкий и Маркус Грот, – очень важны любые цветные вкрапления, за цвет в новом спектакле отвечают двое артистов погорелого театра – так они названы в программке, Достоевский, впрочем, не протестует, напротив, дал режиссеру необходимые основания для таких цветных снов. Дело в том, что подзаголовок нового спектакля «По дороге в…» – «русские сны по Ф. Достоевскому». Этих артистов – двух странных персонажей женского полу с топорами, застрявшими в головах, играют Александр Тараньжин и Анна Колобаева. Цирковые герои, они своими появлениями и проходами вроде бы должны разбивать тяжелые разговоры Раскольникова со Свидригайловым, но, как обычно это случалось у Гинкаса, расширение амплитуды чувств и эмоций лишь усиливает, обнажает драматический нерв, вообще драматизм. Если бы не было такого вот страшновато-смешного, трагедия была бы не такой страшной, не такой тяжелой.

«Пол-то помыли», – первая реплика Раскольникова произносится почти неразборчиво, заставляя напрячь слух. Гинкас сводит на сцене молодого актера – ровесника Раскольникова! – с Гординым, на которого в последние годы строит свой репертуар. Гордин, надо сказать, от спектакля к спектаклю только набирает, в роли Свидригайлова в каких-то сценах просто завораживая отвратительным очарованием своего героя – то качество, которое так манило, кажется, самого писателя в разнообразных мерзавцах, так обильно населяющих его романы. Трогательная незащищенность здешнего Раскольникова, его расшатанные нервы, которым не по силам пришлись, назовем их так, сильные впечатления, в новом спектакле Камы Гинкаса сходится с опытностью второго актера и его героя Свидригайлова: как ни крути, а тут смерть, убийство, совершенное Раскольниковым, там – два шага до самоубийства Свидригайлова. Ну и разговоры о запретах и свободе, вопросах, мучивших и того, и другого в замкнутом пространстве небольшой комнаты, где и игровая площадка, и зрительный зал на несколько десятков зрителей, – в излюбленной Достоевским тесноте русской жизни и широте предлагаемых русским умом идей. Сцена «Игры во флигеле» для таких спектаклей – в самый раз. Вроде бы и немаленькая «квартира», а, бродя по комнатам перед спектаклем, неизменно натыкаешься на одних и тех же зрителей. Чехов ценил, как известно, когда словам тесно, а мыслям просторно, а вот героям Достоевского тесно и в том, и в другом, из-за этой тесноты – неизбежные столкновения противоположностей, какими здесь и предстают Свидригайлов и Раскольников. Обоим – очень трудно жить.

Глаза Свидригайлова–Гордина, кажется, в эти самые минуты заглядывающего, прошу прощения за высокопарность, за порог бытия, отпечатываются, их уже забыть невозможно. Сладкие его мысли пугают своей привлекательностью, тут Достоевский, а за ним Гинкас жестоко глумятся над простодушной публикой.

Как известно, дорога в Америку для него становится дорогой в… Так что жить хочется!

Елена Дьякова «В Америку ехать — дождя бояться?»

«Новая газета»
14.11.2015

В новой постановке Камы Гинкаса «По дороге в… (Русские сны по Ф. Достоевскому)» главный герой — совесть

1860‑е — эпоха евроремонта: империя реформируется, биржа цветет, столица хорошеет. В доме старухи-процентщицы, в частности, маляры белят стены. В чистой комнате под потолком висит заляпанное ведро, как топор над миром в «Братьях Карамазовых». Посреди комнаты-сцены — строительные носилки, покрытые брезентом. Под ним — чьи-то птичьи косточки да остроносый черный башмачок из-под тряпки…

22‑летний Раскольников (Эльдар Калимулин) боязливо отдергивает замызганный саван: ай, не она, не она! Просто скомканы тряпки. Кто-то шутил… А башмак, видимо, потеряли при выносе тел убиенных. Впрочем, в белой комнате смыкаются все пространства романа: студент спит под измызганной шинелью уже у себя, в каморке от жильцов. Входит респектабельный господин в кашемире цвета красного вина и «бабочке» в тон… Рекомендуется: Свидригайлов.

За Свидригайловым, по щелчку его холеных пальцев, с пляской влетают два чумичела: рослая Марфа Петровна (Александр Тараньжин) в синем атласном неглиже и щуплая Лизавета (Анна Колобаева) в юбке с ярмарочными розанами. Шляпки у них одинаковые — круглые такие шляпки с декором: в темечко каждой с размаху всажен топор. Обе идут вприсядку — и топоры пляшут на белом фоне. А вопрос Свидригайлова: «Верите ли вы в привидения?» — не кажется праздным.

…К слову: этим спектаклем Камы Гинкаса МТЮЗ открыл новую сцену: флигель во дворе театра, в Мамоновском переулке. Зал на 52 места. Правая кулиса — белые двери барской квартиры, левая — окно. Чисто, как в лаборатории. Несоразмерно много места, казалось бы, оставлено для фойе — анфилады небольших комнат с каминами, зелеными лампами, венскими стульями, со стенами в старых усадебных цветах: «синий Бенуа» и цвет лососины. Зал и сцена при этаком раскладе кажутся потаенной сердцевиной флигеля. Кабинетом хозяина дома, где будет вечер за вечером происходить главное в русском художестве: вдумчивая научная реконструкция того, как дьявол с Богом борются. Все там же — в сердце и разуме.

Этот «лабораторный Достоевский» на белом фоне сразу приводит на память другой спектакль Гинкаса — «К. И. из «Преступления». Поставленный осенью 1994 года, он идет во МТЮЗе до сих пор. Смотреть их, конечно, надо вместе. Два фрагмента «Преступления и наказания», поставленные с 20‑летним разрывом, теперь выглядят как две скульптурные группы. Стоящие не то чтобы на каминной доске — но явно над одним и тем же пляшущим пламенем.

И вышеупомянутое пламя — не только роман Достоевского, но и наши дни. Двадцатилетняя пореформенная эпоха евроремонта. Ее начало и (по логике театра) конец. Ее жертвы и ее делатели, деятели…

В «К. И. из «Преступления» безумная Катерина Ивановна Оксаны Мысиной и ее благородные штаб-офицерские дети в худых башмаках, с замызганными картонками на шеях казались приведенными за руку, вброшенными на сцену с улицы — с безумной Тверской образца 1994 года, из любого подземного перехода той Москвы. В «К. И.» Гинкаса российский театр впервые яростными слезами сострадания оплакал погибающих под «желтым колесом» (А. И. Солженицын) времени.

В «Русских снах»-2015 жертв на виду уже нет — одни призраки. Много воды утекло, многое сотворилось-построилось, но и дров было поналомано без счета. И разговор Свидригайлова с Раскольниковым здесь — прежде всего диалог убийц.

Игорь Гордин сейчас, несомненно, — один из лучших театральных актеров Москвы. Роли последних лет (Он в «Кроткой» Ирины Керученко, Джордж в «Кто боится Вирджинии Вульф?» Гинкаса) окончательно выявили уровень и масштаб: сдержанная, отточенная техника, тихая игра интонации, семь слоев (иногда вроде бы и несовместимых!) в каждом персонаже, лаконизм внутреннего безумия и клоунское умение с размаху повалиться поперек рампы… Свидригайлов для него — идеальный материал: усталый здравый смысл взрослого и очень неглупого человека (хриплые юношеские восклицания Раскольникова он переживает невозмутимо — так терпят неизбежные порывы ветра), чуткая точность бывшего шулера, сумевшего стать весьма респектабельным господином, даже скрытая гордость (не каждому удалось!), четкое понимание того, что его время кончилось — пора бы в Америку… если б не призраки, совершенно нерационально идущие за ним.

…И сдержанное, но звериной силой рычащее где-то в глубине сладострастие при полной цинической трезвости сознания: рассказ Свидригайлова о малолетней невесте в тюлевом платьице в «Русских снах» дорогого стоит. И жестокая страсть к Дуне (Илона Борисова). И полное понимание того, как сильна в самой Дуне — против всякой воли независимой барышни в черном свитере и грубых башмаках — тяга к нему, отклик на спрятанное под кашемиром звериное начало. Раскольников, мальчишка, может возмущенно отрицать саму возможность сего… но Свидригайлов‑то знает! Да и Дуня почти догадалась. Но она здесь — единственный человек, твердо решивший идти прямым путем праведности.

И отказ Свидригайлова от Дуни (когда, кажется, остался один вздох… и бесстрашная воительница рухнет в преисподнее пламя страсти к убийце) — тоже итог его судьбы. Дуня? Америка? Смерть? Он выбирает все полтора часа спектакля.

…А эти двое все вылетают из-за кулис в своем нелепом отрепье, в круглых, как у пансионерок, шляпках с засевшими топорами. Меняют образы: Марфа Петровна, лакей Филька, невеста-ангельчик, соблазненное дитя, Процентщица. Свидригайлов распахивает высокое белое окно. Где-то за кулисами шумит ливень. И (чисто театральное наслаждение от мелочи, жеста, вздоха, укрупненных сценой!) бормочет себе: «В Америку ехать — дождя бояться?»

В сценической системе Камы Гинкаса — совесть существует. И догоняет преступившего заповеди обязательно.

…Свидригайлов выходит в белую дверь. Процентщица с топором в темечке, в петушино-яркой юбке, беспомощно кричит ему вслед: «Нельзя! Нельзя! Здесь этого нельзя, слышите?!» Выстрел. Финал.

Музычка петербургской шарманки, прошедшая через все действие, вновь взмывает над пустой белой комнатой: я все время жду чего-то, мне чего-то смутно жаль…

Смутно жаль, в частности, того, что «К. И. из «Преступления»« и «Русские сны»-2015 осуществились как отдельные камерные постановки, а не стали фрагментами колоссального, часов на двенадцать, спектакля «Преступление и наказание».

Впрочем: кто бы в зале выдержал 12 часов сострадания, сопереживания и ужаса перед грехом, — на том уровне чувства, какой задают зрителю эти две камерные постановки?

Замена спектакля

Уважаемые зрители!
21 ноября вместо объявленного спектакля «Алинур» в 12.00 состоится спектакль «Пингвины». Купленные вами билеты будут действительны.
Приносим свои извинения за доставленные неудобства!

Уважаемые зрители!

Спектакль «Кто боится Вирджинии Вулф?» переносится с 16 ноября на 15 января. Купленные вами билеты будут действительны. В случае, если новая дата вас не устраивает, билеты могут быть сданы в кассу театра в течение трех дней.
Ещё раз приносим свои извинения за доставленные неудобства!

ПЕРЕНОС СПЕКТАКЛЯ

Уважаемые зрители!
Мы вынуждены сообщить вам, что 16 ноября спектакль «Кто боится Вирджинии Вулф?» по техническим причинам не состоится. Он будет перенесён на другую дату, о которой мы сообщим отдельно чуть позже. Купленные вами билеты будут для неё действительны. В случае, если новая дата вас не устроит, билеты могут быть сданы в кассу театра в течение трех дней.
Приносим свои извинения за доставленные неудобства!

Анна Банасюкевич «Верите ли вы в привидения?»

ПТЖ
14.11.2015

Когда-то, четверть века тому назад, Гинкас ставил «Преступление и наказание», выстраивая сюжет вокруг жестокой игры по-мефистофелевски безупречного Порфирия Петровича в исполнении Виктора Гвоздицкого и Раскольникова-иностранца (его играл швед Маркус Грот, лишь в кульминационные моменты переходивший на неродной, изломанный русский). Теперь, возвращаясь к роману Достоевского, Гинкас ставит в центр истории Свидригайлова — страстного, желчного до болезненности, во всем чрезмерного, авантюриста.

Ослепительно-белая комната похожа на лабораторию с ее отталкивающей стерильностью, пугающей аскетичной искусственностью. Это место преступления: крови уже нет, но топор на месте. Раскольников боязливо отбрасывает небрежно брошенную на полу мешковину, словно боится обнаружить под ней скрюченный труп старухи. Но здесь — только строительные носилки и жестяное, заляпанное краской ведро: как будто рабочие ушли на обед.

Театр Гинкаса, открыто обнаруживающий свою природу, строится на обнаженном приеме. Когда-то еще Пушкин написал — какое, мол, к черту правдоподобие, когда две тысячи человек почему-то сидят в зале и смотрят на тех, кто на сцене. Спектакль Гинкаса все время напоминает зрителю об условности происходящего: в разгар самого страстного диалога и Раскольников, и Свидригайлов апеллируют к залу, приглашая зрителей в союзники.

Действие происходит когда угодно: на Раскольникове — вполне хрестоматийное темное пальто с широкими полами, на Свидригайлове — в общем-то универсальный светло-серый плащ, под которым, однако, свитер и бабочка. Дуня, являющаяся на сцену по воле страстного воображения Свидригайлова, одета по-современному: тяжелые ботинки на толстой платформе, поблескивающий серый свитер, тонкие скинни и маленькая сумочка в тон.

Эта стройка-лаборатория — что-то вроде чистилища. «Хорошее место…», — повторяет Свидригайлов, уже решившийся на самоубийство. Беззаботно постукивает по подвешенному на веревке ведру. Раскольников, оскорбленный насмешливым разговором оппонента, все время грозится уйти, но почему-то остается в комнате: то сгорбится на подоконнике, отвернув от Свидригайлова по-детски обиженное лицо, то завалится на пол, укрывшись пальто. Открываются окна и двери, но что там за ними — не ясно. И есть ли там что-то вообще — может, та самая банька с пауками, которой бредит беспощадный Свидригайлов? Вот они и садятся с Раскольниковым на стулья, поставив их спинками к распахнутым дверям: как будто боятся выпустить что-то совсем страшное.

Уже самое начало спектакля честно декларирует: все происходит в театре. Актер Александр Тараньжин, похожий сейчас на монтировщика или еще какого театрального работягу, хмуро осматривает зал и врубает прожектор: поехали, мол… В финале, когда игра окончена, он бешено отплясывает рваную чечетку. Выкидывая коленца, уходит за сцену. Сам Свидригайлов появляется здесь как убогий, запуганный дворник, в разлапистой ушанке, в намотанном на шею грубом платке, боязливо закрывающийся рукой от взвинченного Раскольникова. Эта ушанка появится в спектакле еще раз, уже как насмешка предъявившего свою власть многоликого манипулятора.

Раскольников держит в руках роман Достоевского. Иногда зачитывает фрагменты. Свидригайлов, в страстной мольбе о Дуне, подсматривает в книгу: никак не может запомнить фамилию Лужина, жениха. Это комическое обыгрывание первоисточника напоминает: прошло уже почти полтораста лет, все изучают «Преступление и наказание» в школе, его издают толстыми книжками с цветными обложками, и все мы — и актеры, и зрители, знаем, что там случилось. Только персонажи не знают. Гинкас все время обыгрывает дистанцию между днем сегодняшним и эпохой Достоевского: поверяя смыслы историей, он в нынешнее свое восприятие включает знания и опыт человека начала XXI века. Отсюда и какой-то особенный, с горькой веселостью и больным сарказмом, смертельный юмор, который так тонко чувствует главный в последние несколько лет актер Гинкаса Игорь Гордин. Юродствующий, поглощенный сладострастным мучительством, он вдруг в порыве несдержанного гнева прижимает к стене испуганного Раскольникова: подслушивать, мол, говорите, нехорошо, а старушек лущить, значит, можно? И зал смеется — ведь так знакомо это подначивание, эта модная привычка ловить на слове и мерить себя и других разными мерками.

«Верите ли вы в привидения?..» — рефреном, то в мегафон, то приглушенным шепотом повторяет свой странный вопрос Свидригайлов. Эта тема — мрачных видений, мучительных снов, навязчивой совести — звучит в спектакле как лейтмотив. Само это слово — совесть — Свидригайлов повторяет не раз, тщетно побуждая Раскольникова к исповеди. Игорь Гордин с его помощниками, актерами погорелого театра, — отдаленное эхо гамлетовского обличительства с его мышеловкой для преступного короля. Одетые в яркие нелепые тряпки, укутанные в расписные платки, в смешных шапках, в которые воткнуты бутафорские топоры, эти двое отвечают за кошмары Раскольникова. Сам герой раскаянием особо не мучается (молодой актер Эльдар Калимулин точно играет лишь смутную, досадную как насморк, рефлексию), а призраки убиенных — лишь театр старомодного Свидригайлова. Гордин, подробно играя пароксизмы отчаяния, горького презрения к себе и миру, пытается втянуть этого, равнодушного в общем-то, Раскольникова в вихрь своих страстей. Изнывая от гадливости и похоти, похлопывая себя по коленям, в исступлении рассказывает о своей шестнадцатилетней невесте. О бестолковом призраке супруги, умершей при невыясненных обстоятельствах, о своей вине. Кружит Раскольникова в бешеном вихре, ищет что-то общее между ним и собой. Говорит о будущем путешествии в Америку, под которым недвусмысленно подразумевает смерть. Впрочем, все эти метафоры, как и остальные глубины достоевщины, для этого Раскольникова, постепенно выходящего из истории и превращающегося в рассказчика и даже драматурга, как и для решительной и чувственной Дуни (Илона Борисова), не составляют содержания жизни. В новом спектакле Гинкаса парадоксальным образом именно Свидригайлов, в карман которого Раскольников засовывает пистолет, оказывается единственным носителем нравственной парадигмы Достоевского и в своем уходе приобретает некоторого рода достоинство.

Ура! Поздравляем!

11 ноября — в день рождения Ф.М. Достоевского — состоялась долгожданная премьера спектакля К.Гинкаса «По дороге в…» (Русские сны по Ф.Достоевскому), которой открылась новая (старая) сцена МТЮЗа «Игры во флигеле»!
Поздравляем Каму Мироновича и Генриетту Наумовну! Артистов: Игоря Гордина, Эльдара Калимулина, Илону Борисову, Александра Тараньжина и Анну Колобаеву! Поздравляем помощника режиссёра Татьяну Михайлову, которая также родилась в этот день! Поздравляем всех, кто работал над выпуском спектакля и всех, кто принимал участие в ремонте новой сцены! Ура! Игры во флигеле возобновляются!

Сюжет о спектакле телеканала «Культура»